« Эрудиция » Российская электронная библиотека

Все темы рефератов / Культурология /


Версия для печати

Реферат: Лекции по культурологии


ББК71 П49

П49

Поликарпов В.С.

Лекции по культурологии. — М.: «Гардарика», «Экспертное бюро», 1997.-344
с. 18В^ 5-7357-0139-8

Курс лекций знакомит читателя с фундаментальными достижениями мировой
культуры, демонстрирует различия и единство всемирного культурного
наследия, показывает роль и значение культуры в жизни. Представлена
история мировой культуры, начиная с первобытных обществ и заканчивая XX
столетием, что позволяет выяснить сущность, структуру и функции культуры
как общественного феномена, а также ее роль в деятельности людей.

Предназначается для студентов высших учебных заведений и всех тех, кто
интересуется вопросами мировой культуры.

ББК71

1?^ 5-7357-0139-8

©«Экспертное бюро», 1997 © «Гардарика». Оформление, 1997

ВВЕДЕНИЕ

В учебном пособии излагается курс истории мировой культуры, что
позволяет понять культуру как сложный общественный феномен, а также ее
роль в жизнедеятельности человека. В курсе лекций рассматривается
история культуры народов мира, начиная с первобытного общества и кончая
XX веком. Опыт, накопленный человечеством в ходе его социокультурной
истории, оказывает неоценимую помощь в решении проблем культуры на
современном этапе преобразования нашего общества на основе принципов
гуманизма и демократии в условиях бурного научно-технического прогресса.
Необходимо отметить, что проблемы культуры приобретают сегодня
первостепенное, по существу, ключевое значение, ибо культура выступает
мощным фактором социального развития. Ведь она пронизывает все аспекты
человеческой жизнедеятельности — от основ материального производства и
человеческих потребностей до величайших проявлений человеческого духа.
Культура играет все большую роль в решении долгосрочных программных
целей демократического движения: формирование и укрепление гражданского
общества, раскрытие творческих способностей человека, углубление
демократии, построение правового государства. Культура воздействует на
все сферы общественной и индивидуальной жизнедеятельности — труд, быт,
досуг, область мышления и т.д., на образ жизни общества и личности.
Значение ее в формировании и развитии образа жизни человека проявляется
через действие личностно-субъективных факторов (установки сознания,
духовные потребности, ценности и пр.), влияющих на характер поведения,
формы и стиль общения людей, ценности, образцы, нормы поведения.
Возникая в результате деятельности 110 освоению, выступают одновременно
и в качестве элементов сложного механизма регуляции социальной жизни,
всех форм жизнедеятельности общества. Гуманистический образ жизни,
ориентированный не на приспособление к имеющимся условиям, а на их
преобразование, предполагает высокий уровень сознания и культуры,
повышает их роль как регуляторов поведения людей и образа их мышления.

Социальное влияние культура приобретает прежде всего в качестве
необходимого аспекта деятельности общественного человека, которая в силу
своего характера предполагает организацию совместной деятельности людей,
а следовательно, ее регулирование определенными правилами,
аккумулированными в знаковых и символических системах, традициях и т.д.
Сам ход реформ, целью которой является достижение качественно
обновленного общества, требует обращения к колоссальному культурному
потенциалу, накопленному человечеством за время его существования.
Освоение духовных сокровищ народов мира, бережное и, вместе с тем,
соответствующее современным задачам обращение с культурным богатством
предшествующих поколений позволяет постичь смысл забытых уроков истории,
дает возможность выявить живые, развивающиеся культурные ценности, без
которых невозможен ни социальный прогресс, ни само совершенствование
личности.

Так как центром культуры является человек со всеми его потребностями и
заботами, то особое место в социальной жизни занимают и вопросы освоения
им культурной среды, и проблемы, связанные с достижением им высокого
качества в процессе создания и восприятия культурных ценностей. Освоение
культурных богатств прошлого выполняет интегрирующую функцию в
жизнедеятельности каждого общества, гармонизирует бытие людей,
пробуждает в них потребность в постижении мира как целого. А это имеет
огромное значение для поиска общих критериев прогресса в условиях
неудержимой научно-технической революции, в ядерный, а затем и
постъядерный век.

С предельной остротой эти вопросы поставлены самой жизнью нашего
общества, ориентиры на качественно новое его состояние ведут к крутому
перелому в осмыслении традиционалистских и инновационных тенденций
социального развития. Они требуют, с одной стороны, глубокого освоения
культурного наследия, расширения обмена подлинными культурными
ценностями между народами, а с другой — умения выйти за рамки привычных,
но уже отживших представлений, преодолеть ряд реакционных традиций,
которые складывались и насаждались веками, постоянно проявляясь в
сознании, деятельности и поведении людей. В решении этих вопросов
значительную роль играет знание и адекватное современности понимание
истории мировой культуры.

Динамика культурных ценностей раскрывается при сопоставлении их в
прошлом и настоящем. Глубина социального запроса на взаимопроникновение
исторических времен столь велика, что устоявшаяся формула «прошлое —
настоящему» легко трансформируется сегодня в •иную — «настоящее —
прошлому». Именно вращаясь в этой ценностной двуединости, современный
человек отыскивает свои «горизонты

памяти», свою тропу из суеты в суть. Известно, что история испещрена
полосами моды на старину, однако сегодняшний поворот к ценностям
культуры прошлого отнюдь не дань моде, а симптом глубоких социальных
перемен, происходящих в мире. Он свершается в тот критический момент
историко-культурного развития, когда не отдельные страны, а человечество
в целом уже ощущает себя на краю атомной бездны и экологической
катастрофы. В этих условиях происходит рост общесоциальной потребности
пристально вглядеться в прошлое, чтобы обратить его ценный опыт в
настоящее и будущее.

Сложившиеся реалии современного мира привели к перелому в сознании
человека — его взгляд устремлен ко все более глубокому выходу за пределы
своей жизни, не ограничивающейся в сознании индивида датами рождения и
смерти. Закономерной тенденцией становится осознание себя в контексте
исторического времени, в ориентации как на свои историко-культурные
корни, так и на будущее, на социально-культурные идеалы и возможности их
реализации в рамках расширения международных связей, вовлечения во
всемирный культурно-исторический процесс всех стран мира. Значительные
социокультур-ные изменения, затрагивающие практически все стороны
общественной жизни различных стран и народов, с особой остротой ставят
вопрос о межкультурном взаимодействии, о его роли в эволюции локальных
этнических культур и развитии общемировой культуры.

В основе учебного пособия по курсу истории мировой культуры лежит
концепция взаимосвязи культур мира, их взаимодействие. С этой концепцией
связана модель культурной диффузии, т.е. межкультурные заимствования
осуществляются при помощи следующих механизмов: завоевания, когда в
менее развитую культуру вносятся существенные элементы более развитой
(технология вооружения, элементы стратегии, элементы структуры власти,
определенные способы политической интеграции), мирное заимствование и
добровольное подражание образцам иной культуры (искусство, урбанизация,
профессиональная специализация, организационная дифференциация). Сам же
материал курса организован при помощи выработанной в отечественной
культурной антропологии модели структуры культуры в ее развитом виде.
Согласно этой модели, предложенной З.А. Орловой, в культуре различается
обыденный слой и ее специализированные сферы — искусство, религия,
философия, наука, а также политическая, экономическая и правовая
области, которые ориентированы как на поддержание социального порядка,
так и обеспечение социальной значимости знания и поведения людей.

Цель учебного пособия — познакомить студентов с фундаментальными
достижениями мировой культуры, неотъемлемой частью которой является
отечественная культура, раскрыть единство и многообра-

зие культур мира, показать значимость культуры в жизнедеятельности
человека и социальных групп, ее роль в творчестве и совершенствовании
личности, в гуманизации общественных отношений. Курс лекций по истории
мировой культуры дает возможность приобщиться к сокровищнице мудрости и
опыта, созданной человечеством на протяжении тысячелетий. Это имеет
немаловажное значение в идеологическом и нравственном, эстетическом
воспитании личности, в формировании ее мировоззрения в целом, в
выработке установок деятельности, столь необходимой для обновления
нашего общества. Учебное пособие построено на альтернативной основе,
рассчитано прежде всего на студентов высших учебных заведений, но может
быть использовано всеми, кто интересуется проблемами истории мировой
культуры: учащимися школ, лицеев, гимназий, профессионально-технических
училищ, любителей старины.

Своеобразие данного учебного пособия заключается в том, что автор
наполнил структурную модель культуры З.А. Орловой материалом, взятым из
указанных в тексте источников.

Лекция

ФЕНОМЕН КУЛЬТУРЫ

Концепиия культуры в обшествознании. Типология культур. Культура и
природа. Структура и функции культуры. Мировая культура как челое.
Елинство и многообразие соииокультурного процесса. Ступени эволюции
мировой культуры.

Мы начинаем знакомство с историей мировой культуры, развитие которой
рассматривается от возникновения человеческого общества до
современности. Сложность исследований в области этой научной дисциплины
и освоения ее результатов состоит в том, что само понятие «культура»
весьма многозначно, имеет различное содержание и разный смысл не только
в обиходном языке, но и в разных науках и философских дисциплинах.
Впервые в литературе слово «культура» встречается в произведении
«Тускуланские диспуты» (45 г. до н.э.) римского оратора и философа Марка
Туллия Цицерона. Этимологически оно восходит к словам латинского языка
«возделывать», «обрабатывать». В ходе длительной эволюции от Цицерона
(«культура ума есть философия») до немецкого идеолога XVII в. И.
Гердера, относившего к культуре язык, семейные отношения, искусство,
науку, ремесла, государственное управление, религию, произошло изменение
его содержания.

В универсальной культурно-философской концепции Гердера понятие
«культура» характеризуется как применимое к роду человеческому, всему
человечеству. Это следует особо подчеркнуть в плане изложения нашего
курса «история мировой культуры». Называя становление культуры вторым
рождением человека, Гердер писал в своей книге «Идеи к философии истории
человечества»: «Мы можем как угодно назвать этот генезис человека во
втором смысле, мы можем назвать его

культурой, то есть возделыванием почвы, а можем вспомнить образ света и
назвать просвещением, тогда цепь культуры и просвещения протянется до
самых краев земли». Идеи, исторически сформулированные в период от
Цицерона до Гердера, образовали теоретическое ядро того гуманистического
понимания культуры, которое послужило предпосылкой и исходным пунктом
для формирования современного понимания культуры.

Культуру можно исследовать, основываясь на динамике
общественно-исторического развития, когда происходит смена поколений.
Каждое поколение осваивает доставшееся ему и продолжает унаследованную
деятельность; вместе с тем оно изменяет эту деятельность в силу новых
условий. В этом плане понятие «культуры» фиксирует человечески
содержательный аспект общественных отношений, его можно определить через
вовлекаемые в процесс общественного производства объекты (предметы,
знания, символические системы и т.п.), способы деятельности и
взаимодействия людей, механизмы организации и регуляции их связей с
окружением, критерии оценок окружения и связей с ним. Здесь культура
понимается как процесс, результат и поле осуществления потенций человека
в данное время.

Понятие «культура» необходимо раскрывать в его
дифференциально-динамических аспектах, что требует использования
категорий «общественная практика» и «деятельность», связывающих между
собой категории «общественное бытие» и «общественное сознание»,
«объективное» и «субъективное» в историческом процессе. В современной
отечественной философской литературе понятие «деятельность» предстает
как одна из наиболее фундаментальных характеристик человеческого бытия.
В самом деле, общеизвестна характеристика человеческой истории, а
именно: «история — не что иное, как деятельность преследующего свои цели
человека». Вместе с тем также общепринятым является положение о том, что
человек представляет собой «деятельное природное существо», которое само
себя утверждает в мире, в своем бытии. Таким образом, можно сказать, что
через понятие «деятельности» выражается специфика социальной формы
движения материи.

Предметная деятельность человека является основой, подлинной субстанцией
реальной истории человеческого рода: вся совокупность предметной
деятельности выступает движущей предпосылкой человеческой истории, всей
истории культуры. И если деятельность представляет собой способ бытия
общественного человека, то культура — способ деятельности человека,
технология этой деятельности. Можно сказать, что культура является
исторически и социально обусловленной формой человеческой деятельности,
что она представляет собой исторически изменяющуюся и исторически
конкретную совокупность тех приемов, процедур и норм, которые
характеризуют уровень и направ-

ленность человеческой деятельности, всей деятельности, взятой во всех ее
измерениях и отношениях. Иными словами, культура — способ регуляции,
сохранения, воспроизведения и развития всей общественной жизни.

Именно в этом ключе в научной философии при рассмотрении производства
обществом человека «как возможно более целостного и универсального
продукта общества» используется термин «культивирование всех свойств
общественного человека». Это значит, что человек должен уметь
пользоваться множеством «вещей», т.е. предметами внешнего мира, своими
чувствами, мыслями.

Иными словами, каждый отдельный индивид лишь тогда может считаться
«культурным человеком», когда он владеет способами пользования
достижениями общества, в котором живет. Ведь общественное производство
выступает и как условие, и как предпосылка деятельности человека,
культура же является своего рода принципом связи общества с индивидом,
способом его вхождения в социальную жизнь. Развитие способности
пользоваться тем, что создало и накопило общество, овладение способами
этого пользования — вот что характеризует процесс культивирования
человека.

В таком видении культуры на первый план выходит такая ее черта, как
воспроизведение деятельности по исторически заданным основаниям — схеме,
алгоритму, коду, матрице, канону, парадигме, эталону, стереотипу, норме,
традиции и пр. Именно наличие некоторых определенных схем, идущих от
поколения к поколению и предопределяющих содержание и характер
деятельности и сознания, позволяет ухватить суть культуры как
транслятора деятельности, аккумулятора исторического опыта. Следует
иметь в виду, что культура — это система последовательных правил
деятельности, передающихся от прошлого к будущему, от содеянного — к
будущим деяниям. Она представляет собой открытую систему, а ее алгоритмы
— это открытые алгоритмы, позволяющие высвободить практическую энергию
действующего общественного человека. Схемы деятельности как глубинное
сущностное выражение культуры содержат в себе открытый спектр
возможностей. Ведь с точки зрения общественной практики культура
представляет собой постоянное движение: создание, воспроизводство,
переделка и разрушение предметов, идей, привычек, оценок и пр. в
процессе индивидуальной и совместной деятельности людей, общения и
обмена между ними. Поэтому ее нужно рассматривать в нескольких планах: и
типологии, и отличия от природы, и структуры.

В современной культурологии и социологии понятие культуры стоит в ряду
фундаментальных понятий этих дисциплин. Оно считается столь же важным
для анализа социальной жизни и деятельности индивида, как понятие
«гравитация» для физики или понятие «эволю-

ция» для биологии. Резко проявившийся интерес к исследованию культуры
вызвал лавинообразный рост числа определений культуры: что ни автор, то
своя дефиниция, число которых сейчас превышает 500. «Что ни город, то
норов», — такими словами можно охарактеризовать сложившуюся ситуацию в
культурологии. Такое многообразие определений свидетельствует о
полифункциональности, емкости и сложности понятия культуры и вместе с
тем влечет за собой многообразие типологий культуры. Одни исследователи
исходят из того, что существуют религиозная и светская культуры (А.
Новицкий, В. Шевчук -и др.), другие выделяют женские (дальневосточные и
пр.) и мужские (европейская, мусульманская и т.д.) культуры (В. Санги,
К. Шилин и др.). В свете концепции материалистического понимания истории
основой типологии культуры, как правило, считают типологию общественного
воспроизводства (это не значит, что типологии другого рода следует
отбросить, напротив, они тоже представляют интерес и их использование
позволяет под необычным углом зрения анализировать многообразие
локальных культур).

Роль и место культуры в деятельности человека весьма четко можно понять
на основе представлений о том, что деятельность людей носит, в конечном
счете, воспроизводственный характер. Общественное воспроизводство
включает воспроизводство личности, всей системы общественных отношений,
в том числе технологических и организационных, а также культуру
сущностью, главным содержанием и назначением сферы культуры является
процесс общественного воспроизводства и развития самого человека как
субъекта разносторонней социальной деятельности и общественных
отношений. Культура, взятая как необходимый элемент общественного
воспроизводства и одновременно как важнейшая характеристика субъекта
деятельности, развивается в единстве с воспроизводственным процессом в
целом во всей его исторической конкретности. Поэтому понятно, что с
каждым типом общественного воспроизводства (простой, интенсивный и
деструктивный) связан свой тип культуры, выражающий место и значение
культуры в жизнедеятельности общества.

Простое воспроизводство соотносится с культурой, сложившейся в условиях
господства домашинного производства и аграрного труда. В этой культуре
субъект воспроизводства нацелен на неизменность масштабов
воспроизводства, на максимальную адаптацию к природным ритмам, которые
диктуют условия доурбанизированного земледелия. Для этой культуры
характерно представление об окружающей среде как о заданной человеку
внешними силами, убеждение, что она не может быть изменена человеком,
так как не им создана. В культурах, сложившихся в этих условиях, даже
активность самого человека рассматривается как результат действий
внечеловеческих (однако часто антропоморфных) сил.

С интенсивным типом воспроизводства связан качественно иной тип
культуры. В отличие от субъекта простого воспроизводства,
ориен-агированного на адаптацию к заданным природным ритмам, на систему
неизменных смыслов, субъект динамичного типа культуры нацелен на
совершенствование самого себя в единстве с совершенствованием
человеческого мира, уже сформированного, созданного всей предшествующей
человеческой активностью. Человек в таком типе культуры занят
организацией ранее организованного, переосмыслением уже ранее
осмысленного, перестройкой самих ритмов окружающего его жира. Тем самым
субъект интенсивного типа воспроизводства должен 1^ыть способен
сконцентрировать для решения соответствующей проблемы все необходимое
богатство накопленной культуры, преобразо-йать ее, осмыслить и
переосмыслить, постоянно углублять сложившиеся понятия, формировать
новые идеи, культурные инновации. Мир уже не рассматривается как
заданный, но выступает результатом ответственной, напряженной
воспроизводственной деятельности человека. ' Для деструктивного типа
воспроизводства характерна недостаточ-»йая способность субъекта в силу
тех или иных причин преодолевать .внутренние и внешние противоречия,
ограничивать поток деструктив-йых инноваций, обеспечивать необходимые
инновации, сохранять Параметры простого общественного воспроизводства,
удерживать на Минимальном для данного общества уровне эффективность
производ-:1Йгва и воспроизводства. Он характеризуется упадком культуры,
недо-:^таточной способностью находить эффективные средства и цели,
стабилизирующие ситуацию. Этот тип воспроизводства отличается от других
тем, что он никогда не является позитивной ценностью, и сама возможность
сползания к нему выступает в качестве стимула для повышения активности
субъекта, его стремления предотвратить этот процесс, а, возможно, и
перейти к более прогрессивному типу и уровню воспроизводства, к
соответствующему типу и уровню культуры. Указанная ситуация может
складываться тогда, когда технология, организация производства
рассчитана на тип культуры, нацеленный на развитие, а реальный работник
ориентирован на простое воспроизводство, на адаптацию в меру своих
«естественных» возможностей к сложившему-"ся уровню техники и
организации. Вот почему при анализе культурных предпосылок
научно-технического прогресса необходим учет исторических культурных
традиций, воспроизводимых до определенной степени в культуре в силу ее
устойчивости даже тогда, когда изменены 1многие экономические и
социальные условия, породившие традицион-яые нормы, обычаи, ценностные
представления, образы и стили жизни. ' Типы воспроизводства и культуры —
понятия, призванные раскрыть философскую основу, дать
теоретико-методологическое обоснование внутреннего расчленения культуры.
В том случае, когда возника-

ет необходимость в эмпирическом изучении процессов культурной
дифференциации, культурных различий в обществе, ученые обращаются к
более конкретным понятиям, с помощью которых становится доступным
изучение реальностей культурного процесса. На этом пути все шире
используется понятие «субкультура». И хотя единства в применении этого
понятия учеными разных специальностей пока не достигнуто, в большинстве
случаев имеется в виду внутренняя диффе-ренцированность культуры,
находящая выражение в наличии специфических для социальных групп
культурных признаков. Последние можно обобщить в категориях «образ» и
«стиль» жизни, отличающих друг от друга социальные группы. Они дают
возможность отделить социально приемлемые формы социокультурной
дифференциации (профессиональные, этнические и пр.) от форм, чреватых
угрозой другим группам (например, преступность, тунеядство).

Тип воспроизводства, тип культуры и субкультура могут быть осмыслены как
последовательно конкретизирующийся ряд понятий, призванных установить
иерархию в изучении культурных общностей, начиная глобальными
расчленениями истории мировой культуры и кончая эмпирическими
исследованиями локальных процессов в культуре. Роль субкультур в
культуре определяется необходимостью каждой культуры осваивать и
«пропускать» через себя многообразие мира, субкультура — накопитель
своеобразия в культуре, она позволяет культивировать неосвоенное,
выступая в качестве «лаборатории будущего», культура и общество не могут
позволить себе двигаться, не «прощупав» пути. Такими естественными и
необходимыми экспериментами на пути движения культуры и являются
субкультуры, апробирующие те или иные инновации.

Характеристика феномена культуры является неполной без выяснения
соотнесенности природного и культурного. Аналитические исследования
культурологов показывают, что культура внебиологична, надприродна, ее
нельзя свести к природному, однако и культурное не из чего вывести и
построить кроме как из природного^. И это касается и внешней природы, и
внутренней, той, которая включена в жизненные проявления человеческого
организма. Таким образом, имеется единство и различие природного и
культурного.

Культура есть нечто противоположное природе, существующей вечно и
развивающейся без участия человеческой деятельности, и в этом правы
старые культурологи. Возможности бытия культуры заданы
естественно-природно. Возникновение культуры как надприродно-го способа
деятельности не исключает ее единства с природой и не

«Ты должен сделать добро из зла, потому что его больше не из чего
сделать». (Пенн Уоррен Р. Вся королевская рать. Кишинев, 1978. С. 331.)

снимает учета природных факторов в ее развитии. Даже на эмпирическом
уровне можно констатировать то обстоятельство, что природное (в общих
своих моментах — как внешне-природная среда и как имманентно-природное в
самом человеке) не безразлично для тех форм, в которых отливается и
живет культура. Стоит сравнить формы культурного бытия горных народов,
живущих на Кавказе и в Андах, в Гималаях и Кордильерах, чтобы убедиться
в том, что особенности ландшафта накладывают печать удивительного
сходства на многие черты функционирования культуры. То же самое можно
сказать и о народах, живущих в тропиках или полярных районах, жителях
океанических островов или обширных степных просторов. Такой подход может
дать ключ к выяснению этнического своеобразия культур.

Нельзя не видеть того, что деятельность людей (особенно на ранних этапах
развития человеческого рода) интимно связана с тем, что в своей
первозданности предлагает человеку природа. Это сказывается в
материальном и духовном производстве, в характере общественной
психо-догии и особенно в творениях искусства. Прямое воздействие
природных условий на возникновение и развитие культуры может быть
прослежено по разным направлениям: от воздействия на производство орудий
труда и технологию трудовой деятельности до особенностей ^ыта и явлений
духовной жизни.

Человек и его культура несут в себе природу матери-земли, свою
биологическую предысторию. Это особенно наглядно обнаруживается сейчас,
когда начался выход человечества в космос, где без создания в
космических аппаратах или скафандрах экологического убежища жизнь и труд
человека оказываются попросту невозможными. Культурное есть природное,
продолженное и преобразованное человеческой деятельностью. И только в
этом смысле о культурном можно говорить как о надприродном,
внебиологическом явлении. Вместе с тем следует подчеркнуть, что культура
не может быть над природой, ибо она ее уничтожит. Ведь человек со своей
культурой является частью экосистемы, поэтому культура должна быть
частью общей с природой системы. Мы должны сохранять присущее культуре
разнообразие ее форм и проявлений, подобно тому, как стремимся сохранить
все существующие виды животных и растений, представляющих собой
уникальные наборы генов, которые были получены путем селекции на
протяжении тысячелетий. Именно многообразие культур и цивилизационных
путей развития народов мира может помочь избежать глобальной
экологической катастрофы, ибо унифицированные, единообразные культуры
гибнут бесповоротно.

Анализируя деятельную сущность человека в культурологическом аспекте, мы
должны соотнести с ней естественноисторический, природный фон, соотнести
культуру и натуру. В настоящее время подтвержда-

ется научный прогноз, сделанный в прошлом веке К. Марксом: «Сама история
является действительной частью истории природы, становления природы
человеком. Впоследствии естествознание включит в себя науку о человеке в
такой же мере, в какой наука о человеке включит в себя естествознание,
это будет одна наука». Такая тенденция открывает перед человечеством и
грани культуры будущего, знаменующие синтез гуманитарного и
естественнонаучного знания.

Следует отметить, что в отечественной философии (как, впрочем, и в ряде
зарубежных направлений философии и культурологии) человек
рассматривается как единственный субъект культуры, создающий жизненную
среду для себя и формирующийся под ее влиянием. Так как человек
представляет собой творческое существо, преобразующее окружающий мир в
соответствии со своими исторически изменяющимися целями, то необходима
модель динамики его социокультурной практики. Такая модель создана З.А.
Орловой, она не ограничивается только фиксацией устойчивых и
повторяющихся во времени, абстрагированных от человека аспектов
культуры. В ней есть место подвижности, преходящим чертам
социокультурной жизни, обусловленным деятельностью и взаимодействием
людей. Эта модель позволяет описывать и объяснять возникновение,
движение, декомпозицию культурных процессов, исходя из необходимости
воздействия субъективного фактора на их содержательные, структурные
характеристики, скорость и направленность.

С точки зрения качественной социальной определенности социокультурной
практики в данной модели выделяются неспецифические и специализированные
ее формы. Неспецифичные формы — приватная, личная жизнь, семейные и
неформальные групповые отношения, мораль, практические знания, обыденная
эстетика, суеверия и пр. — принято называть обыденной жизнью (обыденный
пласт культуры). Ин-ституциализированная деятельность, которая
реализуется в рамках официально установленных организаций, зафиксирована
в категориях «социальная активность» и «система общественного разделения
труда». В плане теории культуры, т.е. при рассмотрении сквозь призму
деятельности, институциализированная область общественного бытия и
сознания может быть схематично представлена как совокупность
специализированных сфер культуры. Часть из них относится к организации
процессов социального порядка, жизнеобеспечения и взаимодействия
(экономическая, политическая, правовая области культуры), а часть — к
организации социально значимого знания и поведения (философия, наука,
искусство, религия). Если в первом случае человек осваивает необходимые
знания и навыки в силу повседневного опыта оперирования окружающими
предметами, общения с другими индивидами, приобщения к культуре через
доступные обычные средства, то во

втором случае требуется специализированная подготовка — в специальных
учебных заведениях, освоение специальной литературы, использование
специальных инструкций для осуществления совместной деятельности.

.; Специализированные сферы культуры при их сопоставлении оказываются
неоднородными с точки зрения их ориентированности на устойчивые или
изменчивые характеристики человека и его окружения. Устойчивость,
универсальность, «абсолютное» являются объектом особого внимания в
сферах философии и религии, в задачу которых входит поддержание «картины
мира» с выделением и установлением в ней «инварианта». В сфере
социального взаимодействия ориентация на поддержание устойчивых,
общезначимых его границ и форм сэрйственна области права. Соотношение
устойчивого и изменчивого выявляется в сферах научного познания и
экономики. В науке устойчи-в^рассматривается прежде всего как границы,
внутри которых можно с^бодно взаимодействовать с окружением, т.е.
преимущественный интерес здесь направлен на изменения. В экономической
сфере решается к^дрос о соотношении в каждый конкретный временной период
воспроизводства и инноваций. Важной специализированной сферой культуры,
где это соотношение рационально определяется и приобретает фциально
нормативную форму, является сфера политики. Изменчивые попадает в сферу
особого внимания в области искусства — именно этот вид деятельности
теснее всего связан с непосредственными переживаниями людей и,
следовательно, с их прямыми реакциями на изменчивость жизненной среды. В
зависимости от необходимости члены общества обращаются к
специализированным сферам культуры как к общественным фондам образцов
деятельности, взаимодействия, представлений для поддержания или
изменения своих связей с разными аспектами окружающего мира.

у. Каждая специализированная сфера культуры имеет свой культурный
«язык», «код» (или набор «кодов»), специфика которых обусловлена
особенностями осуществляющейся здесь деятельности и мировоззрения.
Благодаря этому специализированные сферы культуры обладают высокой
степенью автономии по отношению друг к другу и к обыденной культуре. В
то же время между ними при необходимости может осуществляться
опосредованное взаимодействие. Оно реализуется через
социально-структурные единицы (например, общее образование, система
массовых коммуникаций, система здравоохранения) или через обыденную
культуру с ее языком (именно с этого уровня начинается Общение
представителей различных сфер профессиональной деятельности).

-^ Поскольку нашей задачей является рассмотрение бытия культуры Щуровне
ролевого субъекта (человечества), выяснение того, как живет

и развивается мировая культура, постольку следует представить ее как
целое, положенное как единство. В отечественной культурологии дается
следующее ее определение: мировая культура как целое есть способ
деятельности, технология ролевого субъекта (человечества), порожденная
внебиологической (социально-экономической) субстанцией и характеризуемая
в своем бытии единством приспособительного, преобразовательного и
стереотипно-продуктивного моментов.

Мировая культура во времени и пространстве пестра, неисчерпаема в своих
единичных проявлениях, поражающе богата формами, многообразна. В
современном ее состоянии она представлена буржуазной и социалистической
культурой, многообразными культурами развивающихся стран и т.д. Наряду с
этим в современном состоянии мировой культуры существуют как вершинные
проявления культурного творчества, выраженные в успехах развитой науки,
новейших технологиях, свершениях искусства, так и ее реликтовые,
архаические образования, подобные тем, которые еще имеются у аборигенов
Андаманских островов, дебрей Амазонки или внутренних районов Новой
Гвинеи. Еще более многолики и многокрасочны проявления культуры, взятые
в их истекшем историческом бытии. Не говоря уже о первобытных формах
человеческой жизни на заре истории, даже начиная с твердо
зафиксированных шумерской и древнеегипетской культур, взор исследователя
наталкивается на трудноисчислимое множество подчас почти несовместимых
фактов культурного бытия, на неповторимое своеобразие граней и оттенков
явлений культуры.

Очень экспрессивно высказался об этом американский культуролог Р.
Редфилд, описывая впечатления человека, приступившего к исследованию
культуры. Он рассказывает, как ему при чтении знаменитого
двенадцатитомника «Золотой ветви» Фрэзера пришлось испытать огромный
восторг. «Как на параде, — пишет он, — передо мной проходили
великолепные и экзотические матери, тела которых отливали бронзой, жрецы
в масках, переодетые в одежды другого пола; люди, умащенные благовониями
и принесенные в жертву богам; демоны, изгоняемые из дворцов Камбоджи;
девушки из индейской деревни, которых при достижении зрелости заставляли
сидеть в одиночестве в темноте; короли, умерщвленные как боги, и боги,
которые восстают из мертвых, когда их убивают — дикое, невообразимое
множество табу, магических ритуалов и обычаев, связанных с женитьбой,
урожаем, опасностью и смертью. Эти тома напоминают арабские сказки
«Тысячи и одной ночи», «половодье странного и чудесного».

И не с тем ли мы сталкиваемся, когда открываем неувядающую «Первобытную
культуру» Э. Тайлора, повествующую не столько о собственно первобытной
культуре, сколько о культуре бесписьменных народов прошлого столетия,
собранной им по крупицам и поражающей

обилием выразительных фактов. В таких книгах журналистов и ученых о
наших современниках, как «Своими глазами» Ю. Овчинникова, «индейцы без
томагавков» М. Стингла, «Культура и мир детства» М. Мид и многих им
подобных, содержатся свидетельства о том, что и сегодня в разных уголках
мира живут и действуют своеобразные, неповторимые, уникальные культуры,
подчас настолько-не похожие друг на друга, что диву даешься. Во всяком
случае, несомненно, что культура от своего возникновения и до наших дней
никогда не была трафаретно-однообразной, безлико монотонной, она не
похожа на уныло одинаковые, конвейерно-серийные продукты.

Вместе с тем многообразные формы культуры, как бы ни были они разительно
не похожи друг на друга, являются порождением одного и того же корня,
тождественны в своей сущности как способы единой человеческой
деятельности. Это издавна понимали многие проницательные исследователи
культуры. Еще Э. Тайлор, подходя к сравнительному изучению отличающихся
друг от друга культурных форм, подчеркивал, что «характер и нравы
человечества обнаруживают однообразие и постоянство явлений, заставившее
итальянцев сказать: «Весь мир есть одна страна». Он справедливо полагал,
что любой этнографический музей показывает наглядно черты единства,
совпадения в предметах материальной культуры и способах деятельности
независимо от хронологической и географической отдаленности. Это и дает
возможность, по его мнению, поставить рядом обитателей озерных жилищ
древней Швейцарии с ацтеками, североамериканских оджибве с
южноафриканскими зулусами, а английского земледельца со
среднеафри-канским негром. Неделимость мира, единство мировой культуры,
общность культурного богатства человечества признавались всеми
прогрессивными мыслителями как подлинно гуманистический принцип
рассмотрения культуры.

Конкретно-историческое понимание культуры опирается на признание
единства и многообразия социокультурного процесса. Здесь не отрицается
факт культурной относительности, но отвергается культурный релятивизм,
исключающий всякую общность между культурами, утверждающий их
принципиальную отгороженность, невходимость друг в друга. Что же делает
единым целым мировую культуру? Ведь одна из особенностей мирового
социокультурного процесса развития — множественность существующих
культур и чрезвычайное разнообразие ценностных шкал. Несмотря на то что
европейцы и китайцы, африканцы и индийцы используют одни и те же машины,
несмотря на то, что все они произошли от одних и тех же кроманьонцев и
все принадлежат к одному и тому же биологическому виду, у них сложились
совершенно разные традиции и разные шкалы ценностей. Образ мышления,
стандарты жизни, нормы поведения, характер искусства даже у народов,

живущих в одних и тех же географических условиях, никогда не бывают
совершенно одинаковыми, классический пример тому — народы Закавказья.
Несмотря на однотипность природных условий, в которых живут
азербайджанцы, армяне, грузины и другие кавказские народы,

• несмотря на то что они живут рядом тысячелетия, культура каждого из
них продолжает сохранять свою самобытность. И таких примеров можно
привести сколько угодно.

Таким образом, можно констатировать существование большого числа
различных форм организации духовной жизни людей даже при

• относительной близости (а иногда и тождественности) материальных
условий их жизни. И несмотря на то, что возникли разнообразные средства
транспорта и связи, несмотря на миграцию мод, которые не могут
остановить даже океаны, разделяющие континенты, несмотря на печать,
радио, телевидение, это разнообразие и не думает исчезать. В этом и
состоит большое благо для человечества.

В самом деле, объем «генетического банка» той или иной популяции, прежде
всего генетическое разнообразие ее индивидов, говорит о стабильности
популяции, о ее способности противостоять изменению внешних условий. И в
человеческом обществе имеет место нечто подобное. Но к действию
генетических факторов добавляются еще и общественные факторы. Появляется
социально-культурное многообразие, множественность цивилизаций. Все это
дает обществу определенные гарантии того, что в кризисных ситуациях оно
окажется способным найти необходимые решения, ибо культура в конечном
счете содержит в себе спрессованный человеческий опыт. Конечно, в
современных условиях происходит определенная унификация не столько
культур, сколько поведения. Развитие техники показывает определенный
стандарт общения, но японец остается японцем, узбек — узбеком, а
итальянец — итальянцем. Особенности их культур приводят к очень
существенным различиям в восприятии окружающего мира — одни и те же
выражения скрывают совсем разный смысл. Вполне возможно, что особенности
этнических культур даже имеют тенденцию усиливаться, не случайно сейчас
говорят о своеобразном ренессансе этих культур.

Однако следует учитывать и другую особенность мирового социо-культурного
процесса — его целостное единство. Оказывается, существуют подлинно
всеобщие основания того целого, которое называется мировой культурой.
Фундаментально общим, сущностно связывающим всю человеческую историю,
делающим мировую культуру истинно целым генетически, исторически
(диахронно) и системно-структурным (синхронно) является цивилизационная
деятельность людей, которую можно назвать «материнским лоном истории».
Именно субстанция труда и общение является тем, что выступает как
главная связь, основной критерий единения в тотальность. В общем
человеческая

деятельность определяет общность генезиса, функционирования и
закономерного развития всей мировой культуры. Эти положения относятся к
основополагающим тезисам отечественной философии, обоснованным
теоретически и фактически.

Единство и взаимопроникновение, общение и обособление, взаимодействие и
отталкивание, связи и противопоставления — все это характеризует
противоречивое единство указанных особенностей мирового соЦиокультурного
процесса, противоречивое единство разных форм культурного бытия,
присущих человечеству уже с первых шагов его развития. Вся последующая
история обнаруживала упрочение мировой общности культуры. По мере роста
и развития материального производства, с переходом к классово
дифференцированному обществу, умножались и расширялись контакты между
группами людей. Сущ-ностное единство, заданное однородностью
жизнедеятельности, материальным характером отношения к природе,
дополнялось и обогащалось непосредственным общением. Английский археолог
Г. Чайлд в книге «Прогресс и археология» привел ряд данных о
прогрессирующем нарастании экономического и культурного обмена между
народами. Так, в верхнем палеолите он осуществлялся в радиусе до 800 км,
где-то за 2 тыс. лет до н.э. — уже в радиусе до 8 тыс. км, а к VIII в.
н.э. охватил всю Азию, Африку и Европу. От поколения к поколению
нарастала целостность мировой культуры, утверждалась гомогенность
всеобщей истории, выявившаяся на поверхности и ставшая зримой с победой
Капиталистических отношений.

Всемирность социокультурного процесса во всей полноте этого понятия
достигается лишь в эпоху капитализма. Целостность здесь берет верх над
дискретностью, временн(е единство культуры (диахроническое) во всем
объеме дополняется пространственным (синхроническим) единением
человеческой культуры в то целое, где уже системно обнаруживается
взаимодействие его составляющих. И если на первоначальном этапе развития
человечества всемирный характер истории и культуры никем не мог быть
наблюдаем и осознан, хотя и существовал объективно^, то теперь мы уже
наблюдаем на более высоком уровне

Квантовая механика категорически утверждает, что о ненаблюдаемом
объекте, об объекте вне взаимодействия мы не можем сказать ровным счетом
ничего. Чем далее идут исследования, тем яснее становится, что законы
квантовой механики сданным образом относятся не только к элементарным
частицам в атоме, Но и к людям в обществе. «В последнее десятилетие
антропологи стали понимать, уго подобные явления обусловлены фактором,
который можно было бы назвать «культурным эффектом Гейзенберга». Если
представители западной цивилизации. будь то антропологи или
конкистадоры, наблюдают за ходом событий в каком-то регионе, само их
присутствие способно повлиять на поведение местных жителей». (Бранен
Фергюсон Р. Племенные войны // В мире науки. 1992. № 3, С. 51).

функционирующую формирующуюся мировую культуру, она представляет собой
сложное многообразное единство, симфоническую целостность разнообразных
самобытных культур, где основную роль играет принцип ценности творческой
личности.

И наконец, кратко обрисуем ступени эволюции мировой культуры — ступени
восходящей эволюции. Первой ступенью (или эпохой) здесь является
культура собирательства и охоты (первобытная культура) — чрезвычайно
продолжительный этап в развитии человечества. Если мы выделились из
животного царства около миллиона лет назад (эти границы могут быть
раздвинуты в дальнейшем), то почти 99% прошедшего с тех пор времени
относится к периоду собирательства и охоты. Биологическое и культурное
наследие человечества во многом определяется его опытом собирателя,
рыболова, охотника. Ведущими факторами первобытной культуры были
пропитание, половая жизнь и самозащита. Именно эти три основные
переменные эволюционной истории определяли структуру человеческого
общества вплоть до зарождения сельского хозяйства.

Следующая ступень в развитии мировой культуры — аграрная культура, время
существования которой охватывает пещерного человека и Гёте, собирание
семян дикой пшеницы и изобретение парового двигателя. Аграрная культура
составляет эпоху продолжительностью 10 тыс. лет, характеризуется низкими
темпами развития, ее основой было земледелие и скотоводство. Сельское
хозяйство зародилось примерно за 8 тыс. лет до нашей эры, а настоящее
промышленное производство началось где-то около 1750 г. нашей эры. Таким
образом, золотой век европейского абсолютизма, одним из символов
которого является знаменитый Версальский двор, является частью аграрной
культуры. Для большей ясности эту эпоху можно разделить на четыре этапа:
Период небольших государств (8000 — 3500 гг. до н.э.). Период древних
империй (3500 — 600 гг. до н.э.). Период античных государств (600 г. до
н.э. — 500 г. н.э.) Период европейской гегемонии (500 — 1750 гг. н.э.).
Формирование государств — одна из наиболее наглядных и устойчивых
особенностей истории поведения человека, и наряду с появлением
письменности ее часто называют начальной вехой становления цивилизации.

На протяжении эпохи аграрной культуры характер государственного
устройства менялся в зависимости от условий, которые складывались в
рамках указанных выше этапов. Ведь государство — это, с одной стороны,
проявление и результат социального поведения человека в условиях
аграрной культуры, а с другой — следствие борьбы за право распоряжаться
излишками. В целом же освоение нового образа жизни, предполагавшего
наличие государства, могущественных владык, хра-

мов, плуга, колеса, металлов, денег и письменности, сопровождалось
изменением в поведении человека и нарастанием темпов культурной
эволюции.

В конечном счете ускорение эволюции культуры привело к появлению
научно-технической культуры, которая зародилась в индустриальную эпоху
(ее начало датируется 1750 г.) и начала свое победное шествие в мире,
начиная с конца XIX в. и по сей день. Здесь следует подчеркнуть важность
рассмотрения человеческого поведения в его целостности.
Научно-техническое развитие в рамках культурной эволюции нельзя понять,
изучая лишь достижения науки и техники, культурная эволюция есть всегда
вопрос изменения поведения человека. Поэтому подлинная эволюционная
значимость даже самой теоретической науки и самой совершенной техники
может быть доказана их влиянием на изменения в человеческом поведении и
может быть понята, только отправляясь от поведения, связанного с
обеспечением пищей, размножением, безопасностью и информацией. Вполне
вероятно, что в итоге предстоящих тысячелетий ускоряющейся культурной
эволюции человек сможет стать покорителем космического пространства,
создателем полностью автоматизированного производства и т.д.

ЛИТЕРАТУРА

Гердер И.Г.Иаеи к философии истории человечества. М„ 1977. Давидович
В.Е., Жданов 10.А. Сущность культуры. Ростов н/Д„ 1979. Кууси П. Этот
человеческий мир. М„ 1988. Мид М. Культура и мир детства. М., 1988.
Структура культуры и человек в современном обществе / Э.А. Орлова, А.И.
Арнольдов.

М., 1987. Цивилизации. Выпуск 2. М„ 1993.

Лекция 2

ШКОЛЫ,

НАПРАВЛЕНИЯ И ТЕОРИИ В КУЛЬТУРОЛОГИИ

Методологические основы культурологии. Многообразие подходов и
направлений в культурологии. Культурологические теории Н. Данилевского и
К. Леонтьева. Кончепчии локальных культур О. Шпеиглера и А. Тойнби.
Историософская теория К. Ясперса. Кониепции культуры как игры И.
Хей-зинги и С. Лема. Теория суперсистем П. Сорокина.
Культурно-исторические кониепиии евразийцев. Этногенетическая теория Л.
Гумилева.

Актуализация проблемы сохранения духовности и культурных ценностей в
конце XX столетия обусловила поворот целого ряда научных дисциплин к
исследованию сущности и функционирования феномена культуры. Процесс
научного осмысления такого феномена, как культура, требует использования
определенных методологических основ. Иными словами, исследование
культуры необходимо проводить в рамках той или иной философской мысли.
Именно различие методологических основ обуславливает наличие трех
подходов в исследовании и осмыслении феномена культуры, а именно:
системный, деятельност-ный и ценностный (аксиологический) подходы.

Согласно отечественной научной традиции XX в., изучение культуры
происходило в рамках философской мысли, стремящейся выработать
целостный, системный подход к анализу культуры как социального явления.
В итоге перед нами философское обоснование культуры, когда ее сущность
рассматривается как универсальное свойство общества. В границах такой
методологии возникло искусственное деление целостного культурного
процесса на материальный и духовный уровни. Следует отметить, что
исследователи стали все меньше внимания уделять материальной культуре,
сосредоточивая усилия на изучении духовной стороны культуры.

Такого рода методологическая основа исследования культуры ограничила
понимание сущности феномена культуры, ибо в тени остались проблемы,
связанные с творческим процессом и многомерностью культуры (ведь
ориентация была на результативный характер явлений культуры). Вместе с
тем такой подход раскрывает социальную сущность культуры, поэтому он
стал теоретической основой для дальнейших методологических поисков в
ходе исследования культуры. Культура стала пониматься как нечто, что
скрывается за диалектикой «материального» и «духовного», это, в свою
очередь, стимулировало поиск единого истока и сути культуры.

Таким истоком стал деятельностный подход, на основе которого были
созданы разнообразные модели культуры как целостной системы. В рамках
этого подхода, характерного для отечественной культурологии, наибольшее
распространение получили две ориентации. Для представителей первой (Н.
Каган, Н. Злобин и др.) культура является процессом творческой
деятельности, в ходе которого происходит и духовное обогащение общества,
и самосозидание человека как субъекта культурно-исторического процесса.
Здесь внимание акцентируется на том, что культура дает возможность
человеку родиться второй раз (первое рождение — это биологический акт!).

Адепты второй ориентации (Э. Маркарян, В. Давидович, Ю. Жданов)
усматривают в культуре специфический способ деятельности, который
способствует сохранению и воспроизведению цивилизации в условиях
изменчивости окружающего мира (в предыдущей лекции рассматривается
подробно именно эта ориентация). Разные ориентации, существующие в
рамках деятельностного подхода, дополняют друг друга и имеют общую
методологическую основу — культура выводится из человеческой
деятельности. Деятельностный подход к сущности культуры выступает
определенной основой для исследования и локальных культур, и
исторических типов культуры, а также соотношения культуры и цивилизации.

Изучение же таких сложных проблем, как культура и ценности, культура и
духовная жизнь, требует иных методологических основ. Здесь уместен
ценностный (аксиологический) подход — культура является функцией
человеческого рода, она включает в себя те способы, при помощи которых
человек утверждает свое существование в мире. Цель культурной
деятельности — сохранение вида «гомо сапиенс», определяя тем самым и
главную ценность — человека. Таким образом, именно человек, человеческий
род выступают абсолютной культурной ценностью. Аксиологический подход к
проблемам культуры обусловлен как противоположностью культуры природе,
так и тем, что не все социальные явления входят в мир культуры
(достаточно напомнить тенденцию к разрушению системы культурных
ценностей или элемента этой системы, поэтому и говорят об
«антикультуре»).

В культурологии наблюдается многообразие подходов, направлений и школ,
которые из-за ограниченности объема книги придется просто перечислить.
Одним из первых подходов в изучении культуры является антропологический,
формирование его началось теориями ранних эволюционистов (Г. Спенсер, Э.
Тайлор и Д. Морган). Последним присуща абсолютизация принципа
непрерывности исторического процесса. Затем сформировался
культурантропологический подход, разработанный в трудах Б. Малиновского,
К. Леви-Строса, Э. Фромма, А. Кребера, Ф. Клакхона и др. В рамках этого
подхода сложился ряд школ: функционализм, структурализм и пр. Так,
обобщив собственные исследования племен Новой Гвинеи и Океании, Б.
Малиновский вместе с Радклифф-Брауном сформулировал три основных
постулата функционализма: каждая культура — это целостность (как
следствие функционального единства общества); каждое общество или тип
цивилизации, каждый обычай или обряд, поклонение или верование выполняют
определенную жизненно важную функцию для культуры; для сохранения
культурой ее целостности каждый ее элемент является незаменимым.

В современной западной культурологии широкое распространение получил
социологический подход, или социология культуры. Ее представители: П.
Сорокин, М. Хоркхаймер, Т. Адорно, Г. Маркузе, К). Ха-бермас — внесли
значительный вклад в разработку проблем культурно-исторического
процесса. Цель социологии культуры — применение системного подхода при
анализе культуры путем ее сопоставления с другими социальными явлениями.
Понятие культуры в границах этого направления охватывает не всю жизнь
общества, а лишь одну из ее сторон.

Структуралистский подход в культурологии развивают К. Леви-Строс и М.
Фуко. Главной проблемой культурологии Леви-Строс считал изучение
процесса перехода от природы к культуре и использовал методы структурной
лингвистики и теории информатики. Не менее интересен игровой подход к
культуре, который излагается в трудах И. Хейзинги и С. Лема (об этом
речь будет идти ниже). Получает распространение и семиотический подход,
когда культура рассматривается как символическая система. Здесь известны
труды Э. Кассирера, 3. Лангер, Ч. Морриса, Ю. Лотмана и др.; в них
внимание акцентируется на семиотическом характере искусства во всех его
разновидностях (в частности, музыки, абстрактной живописи),
неинструментального знания и широкого круга развлекательной
деятельности.

И наконец, существует биосферный подход к исследованию культуры,
разделяемый такими учеными, как К. Лоренц, Б. Скиннер и др., и имеющий
эвристический потенциал. Если рассматривать нашу планету как
всеохватывающую систему, то правомерна попытка понять куль-

туру с биосферной точки зрения. Это и делает К. Лоренц, постулирующий в
своей книге «По ту сторону зеркала» следующее: 1) субъектом эволюции
являются целостные системы, 2) более сложные системы обладают
свойствами, не сводимыми к свойствам простых систем, из которых они
состоят. На этом основании им делается Попытка проследить историю
эволюции систем, начиная с простых клеток и кончая сложными культурами.
Иными словами, культуры (и цивилизации) являются частью биосферы,
которая сама есть частица Вселенной. В рамках указанных выше подходов,
которые часто переплетаются, существует разнообразие школ различного
типа. Например, одни исследователи придерживаются рационализма (Н.
Леви-Строс, М. Фуко, Ю. Лотман и др.), другие являются приверженцами
иррационализма (К. Ясперс, К. Юнг и пр.). Иррационалистические
представления о сущности культуры сформировались в «философии жизни»
Ницше, Бергсона, трудах экзистенциалистов Ясперса, Сартра, Камю и др.

Интересно, что рассмотренные выше подходы и направления в культурологии
используются теоретиками национально-освободительного движения и стран
так называемого «третьего мира» в борьбе с концепциями европейских
культурологов. Так, иррационализм, куль-тур-антропологический подход
применяется в таких концепциях культурно-исторического процесса, как
негритюд, индеанизм, «черное самосознание», панарабизм, патюркизм и т.д.
Тот же негритюд представляет собою форму борьбы ценностно-эмоциональной
культуры негров-берберов против рационально-холодной культуры Запада.

В концепции негритюда негритянская культура наделяется чертами, которые
объединяют ее с природой и космическими циклами (концепция негритюда
создана Л. Сенгором). Данная культура характеризуется целостностью
мироощущения, развитой интуицией, а в социальном плане — утверждением
справедливости и взаимопомощью. В противовес негритянской культуре,
считает Л. Сенгор, культура европейцев является символом «холодного
научного мышления» и всеохваты-вающего анализа. Стремясь познать и
преобразовать природу, эта культура в действительности уничтожает ее. В
свою очередь, развитие техники и широкое применение механических
устройств приводят к нивелированию личности и, как реакция на это, к
расширению жестокого индивидуализма и насилия в виде классовой борьбы и
колониализма. Глубинный антигуманизм западной культуры, склонность белых
к насилию и захвату чужого Л. Сенгор выводит из ее парадигмы. Отсюда
недалеко до мессианизма негроафриканцев, чтобы спасти мировую
цивилизацию от насилия белых.

Теперь рассмотрим основные концепции культуры, пользующиеся Значительной
известностью. Прежде всего обратим внимание на книгу Н.Я. Данилевского
(1822—1885) «Россия и Европа», в которой обосно-

вывается концепция многолинеиного и замкнутого развития культур. Им на
богатом эмпирическом материале выдвинута теория культурно-исторических
типов, оказавшей большое влияние на современную западную философию
культуры. Эта теория представляет собою теорию множественности и
разнокачественности человеческих культур (или цивилизаций), что
противоречит европоцентристской и линейной концепции мировой культуры.
Наш ученый характеризуется на Западе как основатель популярного ныне там
подхода пространственно-временной локализации явлений культуры. ' Н.Я.
Данилевский разделил все самобытные цивилизации на три класса:
положительные, отрицательные деятели и служащие чужим целям цивилизации.
К первому относятся: египетская, китайская, ассирийская, индийская,
иранская, еврейская, греческая, римская, аравийская, германо-романская
(европейская) и бурятская. К ним еще следует добавить не успевшие
завершить своего развития мексиканскую и перуанскую цивилизации. Эти
культурно-исторические типы представляют собой положительных деятелей в
истории человечества, они содействовали прогрессу человеческого духа.
Второй класс образуют отрицательные культурно-исторические типы (гунны,
монголы, турки) которые помогают «испустить дух борющимся со смертью
цивилизациям». К третьему классу относятся те начинающие развиваться
цивилизации (финны и др.), коим не суждено сыграть ни созидательной, ни
разрушительной роли в истории человечества, ибо они вошли в состав
других цивилизаций «в качестве этнографического материала».

Согласно теории Н.Я. Данилевского, человечество отнюдь не является
чем-то единым, «живым целым», оно скорее представляет собою живую
стихию, отлитую в формы, аналогичные организмам. Самые крупные из этих
форм и есть «культурно-исторические типы», имеющие свои линии развития.
Между ними имеются общие черты и связи, выражающие общечеловеческое,
которое существует только в народности. Оригинальность основной идеи
Н.Я. Данилевского состоит в том, что отвергается единая нить в развитии
человечества, отвергается мысль об истории как прогрессе некоего общего,
или «мирового», разума, некоей общей цивилизации, которую отождествляют
с европейской. Такой цивилизации просто-напросто нет, существует
множество развивающихся отдельных цивилизаций, каждая из которых вносит
свой вклад в общую сокровищницу человечества. И хотя эти цивилизации
сменяются и исчезают, человечество живет, постоянно пользуясь этим общим
сокровищем и становясь все более богатым. Вот в какой области и какой
прогресс в общем ходе истории признавался нашим соотечественником.

Одним из сторонников позиции Н.Я. Данилевского был известный писатель,
дипломат и историк К. Леонтьев (1831—1891). Он вошел в

культурологию как автор сборника «Восток, Россия и славянство». К.
Леонтьев в общем разделял концепцию замкнутого развития культур
Данилевского, но, в отличие от него, принадлежность к тому или иному
культурно-историческому типу связывал не столько с национальной, сколько
с религиозной конфессией. В этом К. Леонтьев предвосхитил концепцию
локальных культур А. Тойнби. Так, создание русско-славянского типа
культуры он, прежде всего, связывал с усилением православия и
возвращением к державному византизму.

Считая, что политическая демократия враждебна сущности культуры, К.
Леонтьев был ярым противником революционного движения. Одновременно он
критиковал царизм, но «справа». В конце жизни выступал за объединение
самодержавия с социалистическим движением; объединение усилий царизма и
католической церкви в борьбе с либерально-демократическими силами
Европы.

Теория Н.Я. Данилевского оказала сильное влияние на творчество немецкого
мыслителя О. Шпенглера, предвосхитив многие положения его знаменитой
книги «Закат Европы». В ней вынесен суровый приговор современной
западной цивилизации за ее голый техницизм и отсутствие животворящих
органических начал. О. Шпенглер различает возможную (как идею) и
действительную (в виде тела идеи) культуру, доступную восприятию
человека: поступки и настроения, религия и государство, искусство и
науки, народи и города, экономические и общественные формы, языки,
право, обычаи, характеры, черты лица и одежды. История, подобно жизни в
ее становлении, является осуществлением возможной культуры: «Культуры
суть организмы. История культуры — их биография... История культуры есть
осуществление ее возможностей».

В шпенглеровской концепции культуры несоизмеримы друг с другом, ибо у
каждой из них имеется свой прасимвол (душа), своя специфическая
математика, свое искусство и т.д. Мировая история в целом представляет
собой как бы пестрый луг, на котором растут совершенно различные
прекрасные цветы, не похожие друг на друга. Вместе с тем следует
отметить, что, подобно организмам, культуры имеют свои фазы развития, а
именно: весну, лето, осень и зиму (цивилизация). В отношении к духовной
жизни это означает, соответственно, пробуждение окутанной снами души и
создание ею мощных произведений, близкое к зрелости сознание, высшая
точка строго умственного творчества и угасание душевной творческой силы.
Отсюда следует и гибель западной цивилизации, подчеркивается ее
обреченность. Однако не очень-то известно, что в конце своей жизни О.
Шпенглер пересмотрел свои взгляды относительно исчезновения западной
цивилизации и пришел к выводу, что Запад возродится в будущем; буквально
этот вывод звучит так: «Восход Европы».

Влияние О. Шпенглера на культурологию вышло далеко за пределы немецкой
традиции, причем наиболее выдающимся исследователем, подпавшим под это
влияние, был известный ученый А. Тойнби (1889—1975). В своем знаменитом
12-томном сочинении «Исследование истории» он излагает концепцию
локальных культур. В методологии А. Тойнби был эмпириком, тогда как Н.
Данилевский и О. Шпен-глер скорее исходили из обобщающих установок.
Однако подобно всем сторонникам многолинейного развития культур, он
расчленяет историю человечества на локальные цивилизации, каждая из
которых является «монадою» в лейбницевском понимании этого слова.
Представление о единстве человеческой цивилизации является, по его
мнению, недоразумением европейской традиции, порожденной христианством.

В 12-м томе «Исследований истории» А. Тойнби перечисляет 13 развитых
цивилизаций: западную, православную, исламскую, индийскую, античную,
сирийскую, китайскую, цивилизацию Инда, Эгейскую, египетскую,
шумеро-аккадскую, андскую, центральноамерикан-скую. До нашего времени
сохранилось лишь 5 действующих цивилизаций: западная, исламская,
китайская, индийская и православная. Каждая цивилизация проходит в своем
развитии четыре стадии: возникновение, рост, надлом и распад, после чего
она гибнет, а ее место занимает другая цивилизация, т.е. перед нами
концепция исторического круговорота цивилизаций.

В основу цивилизации А. Тойнби положил религиозную принадлежность, а не
этнические или языковые особенности. Само же развитие цивилизации
обусловливается импульсами «Вызов» и «Ответ». Именно мифологема «Вызов —
Ответ» играет ключевую роль в его «картине человеческих отношений».
Данная концепция имеет два слоя истории — «сакральный» и «мирской». В
«сакральном» слое каждый «Вызов» есть стимул к осуществлению людьми
абсолютно свободного выбора между Добром и Злом, который предоставил им
бог. В «мирском» слое «Вызов» — проблема, с коей сталкивается
цивилизация на пути исторического развития: ухудшение природных условий
(похолодание, наступление пустыни, джунглей и пр.) и изменение
человеческой среды. «Ответ» на «Вызов» играет движущую силу в развитии
цивилизации.

В историософии О. Шпенглера просматривается культурный релятивизм, в ней
наблюдаются предпосылки нигилизма и катастрофизма. Попытку преодолеть
релятивизм в культуре предпринимает немецкий мыслитель К. Ясперс
(1883—1969) в своем труде «Смысл и назначение истории». В нем
центральными понятиями являются «единство истории» и «единство
человечества», раскрываемые концепцией «эпохи поворота» или «осевого
времени». В ясперсовском понимании «осевое время» обозначает особый
период мировой истории Китая, Индии и

Запада между 800 и 200 гг. до н.э. «В это время, — пишет К. Ясперс, —
происходит много необычайного. В Китае жили тогда Конфуций и Лао-цэы,
возникли все направления китайской философии, мыслили Мо-цзы, Чжуан-цзы,
Ле-цзы и бесчисленное множество других. В' Индии возникли Упанишады, жил
Будда; в философии — в Индии, как и в Китае, — были рассмотрены все
возможности философского постижения действительности, вплоть до
скептицизма, до материализма, софистики и нигилизма; в Иране Заратустра
учил о мире, где идет борьба добра со злом, в Палестине выступали
пророки — Илия, Исаия, Иере-мия и Второисаия, в Греции — это время
Гомера, философов Пармени-да, Гераклита, Платона, трагиков, Фукидида и
Архимеда. Все то, что связано с этими именами, возникло почти
одновременно в течение немногих столетий в Китае, Индии и на Западе
независимо друг от Друга».

Возникает вопрос: что общего между этими тремя географически
разделенными культурными мирами? Во-первых, связывает их прежде всего
возникшее новое, которое сводится к тому, что человек осознает в целом
бытие, самого себя и свои границы. Другим полюсом этого осознания
является постановка человеком целей и проблем, его стремление к свободе,
постижение абсолютности и «ясности трансцендентальности мира».
Происходит рождение осознания свободы экзистенции: появляется резкое
различие между экзистенцией и трансценденцией, и прорастает и
развивается индивидуальное сознание. Во-вторых, эти упомянутые
культурные миры связывает впервые возникшее в истории самосознание,
рефлексия о самом мышлении. В-третьих, настало время универсального
разума и религии. В эту эпоху появились универсальные, фундаментальные и
до сих пор используемые категории мышления и основания мировых религий.
В-четвертых, наступила пора рефлексии, скептицизма, критики традиции и
ее изменений. В-пятых, эпоха «осевого времени» венчает конец
мифологического периода, проникнутого покоем и очевидностью основных
принципов. Рациональная мысль рассматривает миф, рационализирует его,
выясняет его причины, творит новые мифы, метафорически преобразуя
старые. Возникает бунт в сфере морали против политеизма, стремление к
монотеистической религии, происходит демифологизация. Человек ощущает
свою неудовлетворенность, что делает его открытым новым неограниченным
возможностям опыта, однако поставленные им проблемы остаются
неразрешенными окончательно. Этой неразрешимости К. Ясперс придает
универсальный, транскультурный характер. В-шестых, в эпоху «осевого
времени» появляются философы как выдающиеся индивиды, для которых,
несмотря на различные способы выражения, общедуховная автономия и
способность рассматривать вещи на расстоянии, — бунт против людей, бога
и трансцендентного мира.

Перед нами новый тип человека, способного к тончайшим абстракциям,
стремящегося к свободе и счастью на земле и пытающегося достигнуть их
путем взлета к идее, атараксии, медитации, саморефлексии, нирваны, Дао
или Бога. У человека формируется чувство одиночества, способность
отворачиваться от мира, общества. Под влиянием великих людей
(аутентичного человека) народные массы изменяются, и в итоге
человечество совершает скачок. На основе концепции «осевого времени» К.
Ясперс показывает, что синхронно возникшие в эту эпоху цен-.ности
являются фундаментальным элементом единства истории как науки и
человечества, что они образуют «идеальную» ось, вокруг которой с тех пор
«кружится» реальная история человечества.

Значительное место в культуре занимает ее игровой момент, что
зафиксировано в поле европейской культуры. Платон говорил об игровом
космосе, И. Кант — о теории эстетического «состояния игры», Шиллер
подчеркивал, что человек только тогда «является человеком, когда
играет», И. Хейзинга выдвинул положение, что культура — продукт
«играющего человека». В своей книге «Человек играющий» он отождествляет
игру и культуру на ранних стадиях истории, игровая природа ярко
проявляется во многих сферах культуры в ходе их генезиса, прежде всего в
поэзии, обрядах, мифах и пр. Да и сейчас в них игровой момент является
значительной конституирующей величиной (на'более поздних стадиях
развития культуры игра «вплетена» в нее).

В более развитых культурах еще долго сохраняются архаичные положения, в
силу которых поэтическая форма отнюдь не воспринимается только как
удовлетворение эстетической потребности, а выражает все, что имеет
значение или жизненную ценность в бытии коллектива. Игровое поведение
человека чаще всего реализуется в различного рода оргиях, мистериях,
праздниках, карнавалах, фестивалях, зрелищах и т.д. В концепции И.
Хейзинги схвачены вполне реальные моменты функционирования культуры.
Ведь игра или только элементы игры имеют существенное значение в
формировании человека как социального существа, в снижении
социально-психологической напряженности в обществе, в гуманизации самого
человека путем «выплескивания» дремлющих в нем разрушительных сил и
тенденций. Вот почему в самых различных цивилизациях придавалось большое
значение разнообразным явлениям игровой сферы культуры.

Мнение И. Хейзинги о культуре как игре оказало влияние на культурологию
и принесло множество исследований ее игровых аспектов. В этом плане
заслуживает внимания модель культуры как игры, выдвинутая С. Лемом,
одним из тончайших мыслителей XX в. Культура имеет люфт (полосу свободы)
в отношении Природы, что объясняет существование чисто культурно
изменяемых форм и символов. 06 этом С. Лем пишет так: «Стохастическая
модель культурогенеза пред-

полагает, что полоса свободы, которую мир оставляет в распоряжении
.эволюционирующего общества, уже выполнившего долг адаптации, то .десть
набор непременных заданий, заполняется комплексами поведении, поначалу
случайными. Однако со временем они застывают в процессах самоорганизации
и перерастают в такие структуры норм, которые формируют внутрикультурный
образец «человеческой природы», навязывая ему схемы долженствований и
повинностей. Человек (особенно в начале своего исторического пути)
врастает в случайности, которые и решают, каков будет он и его
цивилизация. Отбор альтернатив поведения — в сущности, лотерея, но это
не значит, что столь же лотерейна композиция того, что получится. Иными
словами, человек в исходной точке является аксиологически нейтральным
существом, и станет он «чудовищным дикарем» или «невинным простаком»,
зависит ,от кода культуры, который различен в разных цивилизациях. ^
Согласно лемовской модели культуры как игры, различие кодов культур
различных цивилизаций обусловлено тем, что культура и Природа «играют» и
в разных ситуациях эта игра происходит неидентично в силу того, что
каждая культура находится под воздействием той или иной комбинации ее
физических, биологических и социальных детерминант. К тому же следует
учитывать и то, что Природа является «аре-,ной» возмущений и
неалгоритмических (непредсказуемых) измене-1ний. Именно игровой характер
культуры позволяет человеку вырабатывать стратегии своего будущего
поведения, чтобы выжить в мире. ^ Выдающееся место в социологии
культуры занимает теория суперсистем П. Сорокина (1889—1968) — нашего
соотечественника, потом подданного США, ставшего классиком мировой
социологии. Центральное положение в его теории отводится проблемам
социальной целостности и социальной системы. Подвергая обоснованной
критике эмпирическую социологию, особенно американскую, П. Сорокин
рассматривает историческую действительность как сложную иерархию
культурных и социальных систем и подсистем. Основой системного подхода к
обществу служит наличие объективной сферы интегрированных ценностей,
значение «чисто культурных систем», носителями которых являются индивиды
и общественные отношения.

П. Сорокин выдвинул теорию суперсистем, чьей основой служит определенный
тип культуры, соответствующий некоему морфологическому началу. В
результате тщательного изучения им античной (греко-римской) я
европейской культуры за два тысячелетия выделяется два основных типа
культуры — идеациональный и чувственный. Первый тип характеризуется
наличием носителей культуры, основывающих свои воззрения на
господствующих идеях, даже если они и примитивны; второй —
доминированием в жизни осязаемых чувствами предметов. Между этими двумя
основными типами обнаруживается два переходных типа. Один из них

П. Сорокин назвал идеалистическим: он представляет собой сочетание двух
основных типов (примером служит Золотой век древней Греции с V по IV вв.
до н.э. и Ренессанс, охватывающий ХП~Х1У вв.). Другой же представляет
собой противопоставление элементов основных типов (состояние Европы в
первые века н.э., когда ростки христианства противостояли все еще
сильному язычеству).

Эти типы «адекватны» положениям теории культурной и социальной динамики
(теории суперсистем), где фиксируется волнообразное изменение культур —
от идеационального типа к смешанному и дальше к чувственному типу, а
через некоторое время обратное движение.

Следовательно, повторяются центральные темы культур во всем многообразии
последних. При этом П. Сорокин полагает, что его теория «волнообразного
движения культур» применима к египетской, индийской и китайской
культурам, в которые он делает краткие экскурсы.

Но почему же происходит изменение культур (или цивилизаций)? Согласно П.
Сорокину, движение культур имманентно, оно не зависит от действия
посторонних факторов, как это предполагали эволюционисты. Культуры
изменяются в силу их природы — носители культуры стремятся исчерпать
заложенные в ней силы и довести их до предела; тогда приходится
обращаться к иным принципам и двигаться к иному типу культуры (в
дальнейшем будет показано влияние космоса).

В общем оказывается, что в теории суперсистем П. Сорокина существует
только два морфологических начала — идеальное и чувственное
(материальное), — определяющих тип культуры и соответствующий ему тип
мировоззрения. Каждая конкретная форма культурной суперсистемы (язык,
мораль, искусство, философия, религия) детерминируется морфологическим
началом и является замкнутой в себе. Однако П. Сорокин не только не
принимает концепцию локальных культур, но и отбрасывает ее как
«ненаучную». В этом коренное отличие теории суперсистем П. Сорокина от
«морфологии культур» О. Шпенглера. Сорокинская суперсистема не имеет
ограничений в пространстве и времени. Культура одного народа не может
быть изолированной от культуры другого народа или цивилизации. Контакты
между культурами всегда были и далее становятся все более интенсивными;
развитие науки, искусства, морали также всегда связано со временем, т.е.
с достижениями культуры в прошлом. Все суперсистемы являются фазами
исторического кругооборота, причем, по П. Сорокину, на смену
господствующей чувственной суперсистеме идет идеациональный тип
культуры, который сможет преодолеть современный кризис западной
культуры.

В последнее время «ожили» и культурно-исторические концепции
евразийства, самобытного течения русской мысли, чей расцвет приходится
на первую треть XX в. После 1917 г. группа русских интеллектуалов-

эмигрантов (Н.С. Трубецкой, П.Н. Сабицкий, В.Н. Ильин, М.М. Шахматов,
Г.В. Вернадский, Л.П. Карсавин и др.) стала называть себя «евразийцами»
и заявила о себе программным сборником «Исход к Востоку. Предчувствия и
свершения. Утверждения евразийцев». Сформулированная ими новая идеология
особо подходила к проблемам культуры, истории и этнологии.

Евразийцы отчеканили геополитическую доктрину, претендующую на
единственно верное истолкование этнической традиции. Основной тезис
евразийства звучит следующим образом: «евразийство — это специфическая
форма, тип культуры, мышления и государственной политики, издревле
укоренившихся именно на пространстве огромного ев-роазиатского
государства — России». Данный тезис получил обоснование при помощи
множества нетрадиционных аргументов, взятых из истории Евразии.

Все рассуждения евразийцев исходят из идеи, что Россия-Евразия
представляет собою уникальный географический и культурный мир. «Весь
смысл и пафос наших утверждений, — писали Н. Алексеев и П. Савицкий, —
сводятся к тому, что мы осознаем и провозглашаем существование особой
евразийско-русской культуры и особого ее субъекта, как симфонической
личности. Нам уже недостаточно того смутного культурного самосознания,
которое было у славянофилов, хотя мы и чтим их, как наиболее нам по духу
близких. Но мы решительно отвергаем существо западничества, т.е.
отрицание самобытности и... самого существования нашей культуры».

Стержнем культурно-исторических концепций евразийцев выступает идея
Евразии, очерчивающая границы мышления в его социальном, экономическом и
политическом аспектах и акцентирующая внимание на самобытности и
самодостаточности отечественной культуры. Согласно евразийскому
мышлению, культура есть органическое целое, которое имеет все черты
мифологемы. Это значит, что культура весьма необычна — ее географический
характер определяет: во-первых, тонкое осознание органической связи
общественной жизни с природой; во-вторых, материковый размах («русская
широта») в отношениях с миром; в-третьих, любые исторически
установившиеся формы политической жизни рассматриваются как нечто
относительное. Евразиец уценит традицию, однако чувствует ее
относительный характер и не мирится с ее жесткими пределами. Евразийский
тип мышления не привязан (подобно западному) к каким-либо
государственным и политическим рамкам, он допускает непредсказуемые
социальные экспери-. менты и взрывы народной стихии. Евразийское
культурное сознание ^не восприняло такие характеристики западной
цивилизации, как «гер-" манский педантизм», «польский гонор»,
рационализм, скученность городов и экологические издержки.

Евразийский образ мышления и действия основывается не на рационализации
опыта, а на вере в Абсолют, предание, вождя и т.д.; в их основе всегда
лежит некая объединяющая идея. Русская культура впитала в себя
православную веру из Византии (она представляет собой специфический
синтез религиозных догм и обрядов с православной культурой) и туранскую
(или тюркскую) этику, восприятие государственности и прав человека)
основанных на беспрекословном повиновении. Именно этот сплав придал
социальному целому форму соборности, духовного единства, а не
механической тотальности. Именно этот синтез лежит в основе
культурно-исторической преемственности и позволяет сберечь национальный
потенциал, который необходим для функционирования нашего общества.

Центральным пунктом евразийских культурно-исторических концепций
является идея «месторазвития», согласно которой социально-историческая
среда и географическое окружение сливаются воедино. С этой точки зрения
всемирная история предстает как система мест развития; причем отдельным
«местам развития» присущи свои определенные формы культуры независимо от
национального состава и расового происхождения народов, проживавших там.
Иными словами, отдельные «места развития» становятся
«культурно-постоянными», становятся носителями особенного, только им
присущего типа культуры. По мнению евразийцев, всем великим державам,
которые существовали на евразийских равнинах, характерен один и тот же
тип военной империи. Такими были государства скифов, гуннов, монголов,
татар, Московское царство и Российская Империя. Истоками русской
государственности и культуры они считали Золотую Орду и Византию.

В наше время определенное созвучие с идеями евразийцев имеют
исследования Л. Гумилева о влиянии географической среды на этногенез и
развитие культуры. Этногенез он считает биосферным и ландшафтным
явлением, проявлением наследственного признака «пассио-нарности» —
органической способности людей к напряжению, жертвам ради высокой цели.
Сам себя Л. Гумилев называет последним евразийцем, ибо он своими
научными исследованиями подкреплял аргументы своих предшественников,
внося наряду с этим и новое слово в науку.

Л. Гумилев усиливает аргументацию Н.С. Трубецкого о том, что не
существует общечеловеческой культуры, подчеркивая идею евразийства о
развитии национальной культуры, обращаясь к теории систем. Из нее
следует, что выживает и успешно функционирует только достаточно сложная
система. Общечеловеческая культура может существовать лишь при
предельном упрощении, когда уничтожены все национальные культуры. Но
предельное упрощение системы означает ее гибель; напротив, система,
обладающая значительным чистом элементов, имеющих единые функции,
жизнеспособна и перспективна в своем развитии.

Такой системе будет соответствовать культура отдельного «национального
организма» (Л. Гумилев).

Соглашаясь с историко-методологическими выводами евразийцев, Л. Гумилев
отмечал: «Но главного в теории этногенеза — понятия пас-сионарности —
они не знали». Ведь в отличие от евразийской доктрины как синтеза
истории и географии теория Л. Гумилева сплавляет в одно целое историю,
географию и естествознание. Отсюда им делается ряд выводов, а именно: 1
) именно пассионарные толчки определяют ритмы Евразии; 2) Евразия как
единое целое является одним из центров мира, т.е. признается
полицентризм культур и цивилизаций.

Теория Л. Гумилева нацелена и против национализма при сохранении
национальной самобытности. В 1992 г., незадолго до смерти, он писал в
своей книге «От Руси к России» следующее: «Поскольку мы на 500 лет
моложе (Западной Европы. — В.П.), то, как бы мы ни изучали европейский
опыт, мы не сможем сейчас добиться благосостояния и нравов, характерных
для Европы. Наш возраст, наш уровень пассио-нарности предполагает совсем
иные императивы поведения. Это вовсе не значит, что нужно с порога
отвергать чужое. Изучать иной опыт можно и должно, но стоит помнить, что
это именно чужой опыт». Во всяком случае, несомненно, что евразийство
представляет собою такую «идею-силу» в ее гумилевском варианте, которая
может спасти Россию как евразийскую державу; вот почему на нее обращают
внимание и политики.

ЛИТЕРАТУРА

Данилевский НЛ. Россия и Европа. М„ 1991. Гумилев Л.Н. Ритмы Евразии:
эпохи и цивилизации. М., 1993. Лем С. Модель культуры // Вопросы
философии. 1968. №9. Латмам Ю. Культура и взрыв. М„ 1992. Пути Евразии.
Русская интеллигенция и судьбы России. М., 1992. Сорокин П. Человек.
Цивилизация. Общество. М., 1992. ТойибиАДж. Постижение истории. М.,
1991. Хейзииги И. Ното 1и(1епх. В тени завтрашнего дня. М„ 1992.
Шпеиглар О. Закат Европы. М„ 1993. Т. 1. Ясперс К. Смысл и назначение
истории. М„ 1991.

Лекция 3

ПЕРВОБЫТНАЯ КУЛЬТУРА

Генезис культуры. Особенности первобытной культуры. Ритуал и его функции
в первобытном обществе. Мифология, магия и религия. Шаманизм и шаманы,
их роль в первобытном обшестве. Происхождение искусства и его функции.

В отечественной философии человек рассматривается как единственный
субъект культуры, создающий жизненную среду для себя и формирующийся под
ее воздействием. Это значит, что становление мира культуры является
результатом длительного процесса взаимовлияния биологической и
социальной эволюции. Здесь можно выделить следующие принципиальные
моменты: 1) способность общественного человека продуцировать культуру
является итогом взаимодействия биологической и социальной эволюции,
включающей в себя эволюцию орудия труда, вследствие чего человек не
только творец культуры, но и сам формируется на основе труда и культуры;
2) переход от дочелове-ческой стадии к человеческой происходил
постепенно и прогрессирующим образом в течение длительного времени.
Иными словами, не только история развития культуры есть история
объективирования духовных способностей, но и история развития духовных
способностей человека есть история превращения культуры в «ингредиент»
этих способностей.

Мир культуры тесно связан с процессом гоминизации, с процессом перехода
от животного к человеку, одним из аспектов которого является переход от
определенных инстинктивных, рефлекторных реакций животного на мир к
неопределенности человеческого знания. Действительно, животное обладает
инстинктами, связанными с научением, ре-

гулирующими его поведение в каждый момент жизни. Исследования в области
этологии показывают, что поведение одних животных, живущих в
относительно стабильной и неизменной среде, в основном заранее
запрограммировано и следует строгому канону, тогда как поведение других
животных в условиях меняющегося окружения требует отклонения от
стандарта и выбора из нескольких поведенческих альтернатив. Можно
сказать, что у животного мир восприятия и мир действия (поведения)
сопряжены. У человека же эти два мира опосредованы миром социальной
истории и в связи с этим только человек может попасть в ситуацию, когда
он действительно не знает, что должен делать.

Таким образом, у человека возникла потребность в принятии надежного
решения и определения меры этой надежности. Именно эта потребность и
лежит в основе генезиса культуры (мифологии, религии, искусства и пр.) с
ее разнообразным арсеналом физических и духовных техник. Только культура
дает возможность человеку строить свое поведение на основе предсказания
будущих, еще не существующих событий при помощи различных стратегий.
Одной из таких трех стратегий в первобытных, архаических культурах
является стратегия подражания, когда предугадывание будущего исходит из
подражания воспринимаемым свойствам тех или иных явлений окружающего
мира. С этой стратегией органически связаны процедуры магии и
колдовства, когда будущее не столько предсказывается, сколько
вынуждается: жертва умиротворяет гневных богов и заставляет их выполнить
ту или иную просьбу человека или племени. В этом плане существенно то,
что эта стратегия создает у человека религиозную веру, снимая тем самым
неопределенность ситуации принятия решения. В общем оказывается, что
неопределенность знания снимается определенностью веры. Такого рода
стратегия обеспечивает надежность поведенческих решений в тех ситуациях,
где с рациональной точки зрения можно было бы ожидать от индивида полной
беспомощности.

Другой стратегией является индивидуальное систематическое наблюдение
пространственно-временных связей и зависимостей. Один из множества
примеров такого типа содержится в сообщениях об индейцах племени «черная
стопа»: они заблаговременно предсказывали приход весны по степени
развития плода в чреве убитой самки бизона. Такое предсказание, как
правило, оказывается достаточно точным. Возьмем второй пример:
заклинание осагов (одно из индейских племен) связывает воедино одно
дикое растение, маис и бизонов. Объясняется это переплетение следующим
образом: летом осаги охотятся на бизонов до тех пор, пока в прерии
цветет указанное растение. Они знают, что маис созревает вскоре после
окончания цветения этого растения. А это значит, что надо возвращаться в
Пуэбло к уборке урожая маиса.

Третья стратегия — умозаключение по пнлчогии на основе выделения сходных
признаков анимистическим мышлением, которое населяет природу божествами,
демонами и духами. Примеры, иллюстрирующие эту стратегию, весьма
многочисленны. Так, известно, что в одном племени пигмеев спорынья,
имеющая форму зуба, применяется как противоядие при змеином укусе. Или
овладение огнем в эпоху палеолита, сыгравшее колоссальную роль в
культурной эволюции человечества. В преданиях всех народов огонь —
символ вечности. Поэтому огонь в легендах не создан, а украден у богов и
отдан людям (именно так, например, описывает это событие древнегреческий
драматург Эсхил). Существенно здесь то, что огонь необходимо
поддерживать, «подкармливать» как животное, а это породило традицию
сохранения его жрицей огня — весталкой. С факелом в руках человек
наконец стал господином самых сильных и самых быстрых животных,
использование огня привело к появлению различного рода технических
устройств, что оказало влияние на развитие общества.

Уже первоначальное знакомство с различным характером этих трех стратегий
показывает, что все они содержатрациональные моменты, но в разной
степени пригодны для отражения свойств реальности и для экстраполяции
будущего. В плане нашего изложения существенно то, что именно культура
позволяет вырабатывать различные стратегии, устраняющие неопределенность
принимаемых человеком или группой людей решений и тем самым снимать
страх перед будущим. Таким образом, в основе происхождения и
функционирования культуры лежит эта потребность, органически присущая
природе человека.

Необходимо учитывать сложный характер человеческой природы, которая
имеет космический, биологический, психический, социальный и культурный
аспекты. Вместе с тем человеческую природу, как бы она ни была
определена, следует рассматривать как некое целое, чьей функцией
является культура. Поэтому можно считать, что человеческая культура в
основном функционирует одинаково в прошлом и настоящем. В связи с этим
представляет интерес первобытная культура — культура собирательства и
охоты, имеющая весьма длинную историю и являющаяся в известном смысле
культурой исходной, базовой, со всеми вытекающими отсюда особенностями.

Одной из особенностей первобытной культуры является ее гомо-генность
(однородность). В современной культурологии выделяется три типа
социокультурных систем: гетерогенные (неоднородные), гомогенные и
гомеостатические. Первым присущи: 1) аксиологический (ценностный)
плюрализм и 2) существование множества социальных групп с
дифференцированными, зачастую антагонистическими интересами. Эти
системы, типичные для европейского круга культур, являются гетерогенными
в двойном смысле: культурном и социальном.

Более того, эти гетерогенные структуры взаимно усиливают друг друга,
динамизируют целостную социокультурную систему, способствуя, с одной
стороны, распространению новых культурных ценностей, с другой же —
стимулируя эволюцию групповых интересов.

Имеются социокультурные системы, которые находятся в изоляции и
постоянно воспроизводят свое первоначальное устройство. Это гомогенные
системы, т.е. такие, где нет аксиологического плюрализма {культурная
гомогенность) и нет социальных групп с различными интересами (социальная
гомогенность). В этих системах недифференцированные интересы исключают
плюрализм ценностей, а отсутствие этого плюрализма блокирует
формирование новых интересов. Такой процесс консервирует целостную
социокультурную систему.

Между гетерогенной системой, характерной для европейского круга культур,
и гомогенной системой, типичной для первобытных культур, находится
большая группа промежуточных социокультурных систем, иллюстрацией
которых является древняя Греция и императорский Китай. С первой системой
их связывает дифференциация интересов отдельных социальных групп,
переходящих в определенных случаях в открытый антагонизм, с другой —
существование монолитной, повсеместно принятой совокупности основных
ценностей. О промежуточных социокультурных системах можно сказать, что
они гомогенны культурно, но гетерогенны социально, и поэтому социальный
плюрализм дополняется культурной однородностью^. и Первобытная
социокультурная система обладает своей динамикой развития, которая
сводится к воспроизведению существующей системной структуры. Эта система
при отсутствии действия внешних факторов не подвержена никаким
существенным изменениям, повторяя периодически ритуалы обновления,
позволяющие устранить накапливающиеся напряжения, и регенерируя свой
социальный состав при помощи церемоний инициации. Описания и анализ
первобытной культуры показывают, что в поведении человека добывание
пищи, размножение и самозащита неразрывно связаны. Жизнь собирателя и
охотника была принудительной игрой по жестоким правилам, регулируемой
этими тремя основными функциями человеческого поведения. Именно в этих
рамках человек, чье информационное развитие (восприятие ор-

Социальные различия вызывают различия культурные почти неизбежно. Один
из показательных примеров — «расщепление» первоначально единой
Афро-датыко временам Платона («Пир») на Афродиту Пандемос,
«простонародную», и Афродиту Уранию, «небесную». Если же такого
расщепления не происходит и культура остается единой в условиях
социальных различий, это не самоочевидный факт, а предмет для
осмысления. «...Биографии богов Олимпа отражают в известном смысле
изменение общественных отношений» (Лукаш И. Пути богов. М., 1984. С.
136).

ганами чувств различных раздражителей, оценка и использование их) было
ориентировано преимущественно на внешнюю среду, на природу, с помощью
умственных способностей целенаправленно совершенствовал свое поведение.
Другой особенностью первобытной культуры является ее синкретичность,
которая нашла воплощение в тотемизме. Действительно, фундаментальная
черта этой культуры — идентификация общины и ее членов с животным,
идущим в пищу, с тотемным животным. Такого рода идентификация является
выражением факта неспособности первобытных людей при помощи рациональных
средств труда преодолеть иррациональное поведение объекта труда —
животных, поэтому они старались это компенсировать иллюзорно-магическими
средствами. Необходимо наряду с этим подчеркнуть, что на основе
концепции Дж. Фрэзера о родстве магии с наукой можно прийти к выводу,
что первоначально магический тотемизм представлял собой единую
недифференцированную сферу культуры. Он имплицитно содержал в себе не
только науку, но и мораль, искусство слова, а также магию изображения,
существующую благодаря эстетическому, затем происходит его превращение в
ряд относительно самостоятельных сфер обыденной и специализированной
культуры.

Третья особенность первобытной культуры состоит в том, что она
представляет собой культуру табу (запретов). Обычай табуирования возник
вместе с тотемизмом, он в тех условиях выступает в виде важнейшего
механизма контроля и регулирования социальных отношений. Так,
половозрастное табу регулировало половые связи в коллективе, пищевое
табу определяло характер пищи, предназначенной вождю, воинам, женщинам,
детям и др. Ряд других табу был связан с неприкосновенностью жилища или
очага, с правами и обязанностями отдельных категорий членов племени.
Некоторые вещи, в том числе и пища, принадлежавшие вождю, тоже были
табуированы. Исследователи (Дж. Фрэзер, Л. С. Васильев и др.) приводят
многочисленные примеры того, что нарушения табу приводили к смерти
нарушителя. Например, один из новозеландских вождей высокого ранга и
великой святости оставил на обочине дороги остатки обеда, которые
подобрал и съел его соплеменник. Когда ему сообщили, что он употребил в
пищу остатки трапезы вождя, он скончался в мучительных страданиях.

К этому следует добавить, что у первобытных народов действует еще одно
табу помимо вышеупомянутых, а именно: табу на прогресс, на новации
любого рода. На последний момент нужно обратить особое внимание, ибо с
ним связаны явления альтернативности и многовариантности в мировой
истории и многообразия культур. Подобно тому, как в случае с табу
блокируется даже сильнейший инстинкт самосохранения, здесь парализуется
потребность новаций в социально-экономической сфере; детерминация
прогрессивного развития, импульсы кото-

рой идут из этой сферы, пресекается в случае, если противоположные
данной детерминации нормы поведения становятся внутренними
побудительными стимулами жизнедеятельности людей, превращаются в
стереотипы поведения. Этот феномен с наибольшей, «классической» ясностью
проявляется на стадии первобытного развития человечества, когда особую
роль играют различного рода ритуалы.

Альфой и омегой мифолого-сакрального мировоззрения, присущего
первобытным, архаическим обществам, выступает ритуал. Сквозь его призму
рассматриваются природа и социальное бытие, дается оценка поступков и
действий людей, а также разнообразных явлений окружающего мира. Ведь
ритуал переживается как непосредственная данность, он актуализирует
глубинные смыслы человеческого существования. Ритуал — основное средство
обновления мира, чтобы обеспечить непрерывность его существования и тем
самым гарантировать выживание коллектива в экстремальных условиях.
Главное здесь в том, что в основе ритуальной человеческой деятельности
лежит принцип подражания явлениям природы — они воспроизводились путем
соответствующих ритуальных символических эквивалентов. Ритуал выступал в
первобытную эпоху основной формой общественного бытия человека и главным
воплощением человеческой способности к деятельности. Из него
впоследствии развились производственно-экономическая,
духовно-религиозная и общественная деятельность.

Существенно то, что ритуал несет информацию о закономерностях природы,
полученную в ходе наблюдения за биокосмическими ритмами. Благодаря
ритуалу человек архаического и традиционного общества ощущает себя
неразрывно связанным с космосом и космическими ритмами. В эпоху архаики
человек «схватывал» беспредельную диалектику, логику развития космоса в
силу обобщения опыта практики и социальной жизни как высшей формы
проявления закономерностей космоса. В архаическом ритуале тесно
переплелись молитва, песнопение и танец. В танце человек подражал
различным явлениям природы, чтобы вызвать дождь, рост растения,
соединиться с божеством. Постоянное психическое напряжение, вызванное
неопределенностью судьбы, отношения к врагу или божеству, приводило к
специфическому двигательному побуждению, которое и находило выход в
танце. Танцующие участники ритуала были воодушевлены сознанием своих
задач и целей, например, танец шамана должен был обеспечить контакт с
духом болезни, танец в честь тотемов должен был принести роду
благополучие, воинский танец должен был усилить чувство силы и
солидарности членов племени.

В целом немаловажно то, что в ритуале участвовали все члены коллектива,
он активизировал все находящиеся в распоряжении человека средства
восприятия и переживания мира — зрение, слух, обоняние,

осязание, вкус и пр. В ритуале происходит социализация чувств и
мыслительных возможностей индивида благодаря внутриритуальным действиям
и соответствующим им знаковым протосистемам, из которых позже возникают
искусство, философия и наука как институциализи-рованное умозрение.

Известно, что содержание культуры представляет собой продукт творческой
деятельности человека в своих различных проявлениях, что всякого рода
деятельность формирует систему поведения и вместе с тем организуется
этой системой. Следовательно, культура в целом может быть описана и в
терминах этологии^. Многообразная система поведения человека своей
парадоксальностью выделила его из окружающего мира, позволила ему выйти
из состояния полной подчиненности природе и создать универсальный
динамический канон своего бытия, учитывающий его биологический,
социальный и идеологический аспекты. Из трудов по этологии животных и
человека известно, какую существенную роль играет поведение в
формировании и развитии ритуалов.

Сама система ритуалов в значительной степени воспроизводит в
модифицированной форме на определенном языке систему поведения. Эта
этологическая система порождает систему мифа как некую универсальную
систему, определяющую ориентацию человека в природе и обществе. В
системе мифа закрепляются и регламентируются представления человека об
окружающем мире, затрагиваются фундаментальные проблемы мироздания.
Отечественные исследователи С. Токарев и В. Мелетинский пишут в «Мифах
народов мира» следующее о мифе: «неспособность провести различие между
естественным и сверхъестественным, безразличие к противоречию, слабое
развитие абстрактных понятий, чувственно-конкретный характер,
метафоричность, эмоциональность — эти и другие особенности первобытного
мышления превращают миф в очень своеобразную символическую (знаковую)
систему, в терминах которой воспринимался и описывался весь мир».
Указанные особенности архаического мышления связаны с тем, что само
мышление осуществляется благодаря использованию зафиксированного в
памяти человека знания, которое неотъемлемо от мифотворческого
восприятия пространства) времени, причинности с его слитностью субъекта
и объекта.

Накопленные знания о первобытной и традиционной культурах
свидетельствуют о важной роли мифа в жизни человека древнейшей эпохи. В
изобразительном творчестве человека каменного века наибо-

Но будет ли такое описание исчерпывающим? В биологии, скажем, многие
ученые отказались от близкого по смыслу утверждения, что
функционирование живого существа может быть описано в терминах физики и
химии.

лее значительны две главные функции древнего мифа — освоение
пространства и времени. Это значит, что с самого начала существования
культуры ее содержание определяется мифом, который органически связан с
фундаментальным устремлением человеческого творчества на

-овладение пространством и временем и их преодоление. Ведь не случайно
представления о пространстве и времени впервые выражены в сюжетах мифов,
тесно связанных с ритуалами. Когда древний человек покрывал стены пещеры
или поверхность скалы различного рода изображениями, он в своем
мифологическом сознании осваивал пространство и время.

В настоящее время проявляется большой интерес к первобытной мифологии,
магии и шаманизму. Не случайно в фокусе философских исследований на
Западе сегодня находятся ненаучные формы знания и

•сознания. Это связано с ростом негативного отношения к сциентизму и
поиском альтернативных мировоззренческих ориентаций. Эпистемо-логи и
религиоведы подвергают анализу шаманизм и магию, причем первые
обращаются к ним, чтобы придать науке «человеческое лицо» путем
обнаружения в ней черт ненаучного мышления и следов человеческих
интересов и ценностей, а вторые рассматривают магию как своеобразный тип
рациональности; об этом свидетельствует, в частности, развитие
психотроники.

В новейшей западной философии имеется релятивистская тенденция к
сближению науки и ненаучных форм мировоззрения. Так, в книге английского
ученого У. Резерфорда «Шаманизм. Основания магии» описываются действия
шамана, его магические пляски, экстаз и транс. Собравшиеся вокруг костра
соплеменники «наблюдают», как душа шамана якобы покидает тело,
отправляясь путешествовать в заоблачные выси. Эту картину и сейчас можно
увидеть в ряде африканских и северных племен. Магия оставила свой след в
культуре месопотамской цивилизации, даосизме, зороастризме, исландских
сагах, древнегреческих мифах, в полинезийских поверьях, на всем
пространстве от Арктики до Австралии. Магическое «искусство» шамана, его
врачующие снадобья и весь опыт зависит от локальных этнических и
географических условий. Этимологически термин «шаман» восходит к понятию
«знания» в индоевропейских языках: шаман — это «тот, кто знает».
Антропологи подчеркивают, что шаман значит «властитель духов»,
религиоведы связывают шаманизм с идеей сверхъестественного, с анимизмом
и тотемизмом.

Мировоззрение шамана покоится на метафорическом представлении природы
как человеческого тела, живого существа, функционирование которого
производно от действия каждой его части. Такого рода представление
просматривается в индуистском понятии дхармы, в даосизме, в «космосе»
древних греков. Осью мировоззрения шамана яв-

ляется представление о Вселенной как о космосе. Космос же, как
упорядоченное и сбалансированное целое предполагает источник организации
— так возникает идея «великого духа», первый шаг на пути к монотеизму.
Для достижения обители «Великого духа» шаману необходимо звено,
соединяющее мир людей и небесные выси. Им выступает священная гора
(Синай, Олимп, месопотамские зиккураты, древнеегипетские пирамиды,
ацтекские храмы Солнца) или Мировое дерево (Иггдразиль у скандинавов и
пр.).

Для понимания структуры магического универсума важное значение имеют
магические числа, например, число «семь», касается ли это звезд,
смертных грехов, небесных сфер или чудес света. Йогическая космология
предполагает и разделенность мира людей и потустороннего мира — этому
обычно служит река (типа Стикса у древних греков), через которую
проложен путь, часто в виде узкого моста, подобного острию меча.
Переправа по такому мосту — испытание веры. И наконец, соотношение тела,
духа и души, способность к перевоплощению и переселение душ (метемпсихоз
или реинкарнация) характеризуют понимание природы в шаманизме.

Особую роль в деятельности шамана играет методика магического транса,
традиционно это психическое состояние понимали как форму одержимости
демоном, который подчинил шамана своей воле. Транс — это способ
«путешествия души» шамана в потусторонний мир, и в нем неправомерно
усматривать лишь замаскированный обман и невежество. В настоящее время
появились свидетельства, позволяющие понять магический транс как
своеобразную форму человеческого существования. Во-первых, ученики М.
Харнера, организовавшего в США школу шаманов, утверждают, что во время
транса они переживали связные и красочные картины «иного мира», в
котором душа якобы «свободно витала». Во-вторых, есть сообщения ряда
людей о том, что они переживали (во время болезни, под действием
лекарств, музыки или танца) переход в «иные состояния сознания». И
в-третьих, имеются отчеты исследователей о так называемых паранормальных
феноменах, которые говорят о способности некоторых людей к телепатии,
ясновидению, биолокации и т.д.^ В рамках этих концепций принято считать,
что шаман способен к экстрасенсорному восприятию, его способности
развиты до необычных пределов.

В ходе специального обучения шаман приобретает мистический опыт,
позволяющий ему совершать экстатические «путешествия» с Земли на Небо
или с Земли в Преисподнюю. Ему известна тайна прорыва уровней
реальности, представляемой в архаическом сознании трехэтажной — Небо,
Земля и Преисподняя. Эти три космические зоны

Не все разделяют эту точку зрения.

соединены между собой центральной осью (ее образами являются Ми-ророй
столб, Небесная колонна, Мировое дерево, Мост, Лестница и т.д.). Только
шаман может духовно «путешествовать» по всем этим космическим зонам,
вести борьбу со злыми духами и демонами в преисподней и передавать
небесным богам просьбы и приношения своих соплеменников.

, Главное здесь в том, что шаман осваивает космологию, мифологию и магию
своего племени, чтобы использовать их в качестве своеобразных карт для
мистического «путешествия» в «иные» миры. Результаты этого находят
практическое приложение в жизнедеятельности племени, дают возможность
решать различные реальные проблемы, имеющие значение для существования
племени. Есть удовлетворительное объяснение, согласно которому шаман
решает эффективно эти проблемы не при помощи оперирования понятиями и
словами, а посредством манипулирования образами памяти. Скажем, он
должен ответить на вопрос, куда делись стада диких оленей, на которых
охотится племя. На этот факт в реальности влияет множество факторов:
состояние трав на пастбищах, направление и сила ветра, температура и
т.д. Здесь слишком много неизвестных причин, чтобы обычный человек мог
ответить на этот вопрос. К тому же не все «переменные» можно даже
зафиксировать, в то же время все они содержатся на уровне подсознания в
виде образов. Адепты мистицизма считают, что только шаман может в своем
«путешествии» в глубь подсознания достигнуть этих образов. Во время
Камлания их селекция, ассоциация совершается моментально — так как это
образная, а не вербальная память. В итоге камлания шаман может сделать,
скажем, такой интуитивный вывод: «Вижу оленей в долине на востоке».

•^ Необходимо учитывать, что шаман в своей ритуальной деятельности
синтезирует целостную модель мира, сформированную в рамках архаических
культур, и дает возможность древним коллективам ориентироваться в
окружающем мире и решать свои насущные проблемы^. Зачастую шаман
является хранителем всей коллективной памяти, т.е. Мифологии и эпоса,
изобретателем музыкальных инструментов, знахарем, художником и певцом.
Он же следит за календарем и фиксирует

Чтобы совершить чудо, сверхъестественные способности не обязательны. Вот
Финей говорит аргонавтам: «...Этих людей преминув н у острова с берегом
гладким /Бросив якорь, птиц вы отгоните хитростью разной /Наглых, что в
бесконечном дисле посещают обычно /Остров пустой...» (Аполлоний
Родосский. Аргонавтика, II, 1182— 385). Аргонавты приплывают в указанные
места, и все именно так там видят; ^о то, что для Финея было знанием
(опытным или собранным ло крупицам из рассказов путешественников, — в
этом случае неважно), для них (аргонавтов) становится прорицанием,
ясновидением, предсказанием будущего, если хотите — чудом. В строке 391
Финей и сам называет свой рассказ «прорицаньем»...

- -^

первые астрономические сведения. Особая связь существует между
шаманизмом, культом огня и обработкой металлов, в которой издавна
усматривали магические элементы. Гипнотическое искусство шамана в
дополнение к выполняемым им функциям обеспечивают ему высокий авторитет,
дающий возможность порой объединять в себе власть шамана и вождя.

В целом можно сказать; что шаманизм представляет собой смесь реальных
знаний и умений, фантазии, некритической веры, спонтанных реакций,
примитивных заблуждений, иллюзионистского и гипнотического искусства и
многого другого. И нет ничего удивительного, что шаманизм вошел в
качестве одного из фундаментальных элементов во многие культуры мира,
что имеются многообразные связи между шаманизмом и исламом,
христианством, иудаизмом, индуизмом, буддизмом и даосизмом. Именно
шаманизм как архаическая система верования выполняет в первобытных,
архаических культурах вполне определенные социальные функции,
обусловленные условиями бытия первобытного человека. Ведь окружающий
человека мир в процессе его предметно-чувственного освоения опосредован
«миром» символов, символической деятельностью, которые на ранних этапах
развития общества проявляются в формах тотемизма, анимизма, магии,
шаманизма и религии в силу низкого уровня производительных сил и
неразвитости общественных отношений.

Вполне понятен вывод современной психологии, что у первобытного человека
не была развита способность к рефлексии. Под последней понимается
высокая форма теоретической мысли, самопознания, постижения
божественности бытия, которые были выработаны в древнегреческой
философии (от Сократа, Платона и Аристотеля до Плотина и неоплатоников).
Понятие рефлексии не приложимо к мышлению человека каменного века.
Однако это мышление создало изобразительное творчество — механизм,
регулирующий не только поведение человека, но и развивающий способность
к связной речи, графической деятельности, обобщению и
образно-символическому отражению мира. Благодаря этому человек осознает
свою сопричастность окружающему миру и находит свое место в нем.
Изобразительное творчество — вершина первоначальной синтетической
деятельности человека, «схватывающего» законы окружающего мира.

Эта изобразительная деятельность представляет собой весьма сложную и
глубоко специфическую форму «удвоения» мира в условиях древнекаменного
века, когда окружающая среда постигалась при помощи символического
использования объема, линии и цвета. Нужно отметить, что наукой до сих
пор не решен окончательно вопрос о происхождении изобразительной
деятельности человека, о путях ее возникновения. Имеется достаточно
интересная и заслуживающая внима-

ния гипотеза, основанная на анализе так называемых «медвежьих пещер»,
где находились оставленные неандертальцами черепа и конечности медведя,
что указывает на изобразительную природу, на символический характер этих
комплексов. Развитие изобразительной деятельности в этом случае идет по
схеме: от натурального макета животного через скульптуру, передававшую
образ зверя, к плоскостным ри-рункам на глине, соответствующих
образно-абстрактному аспекту первобытного мышления. В этом случае
прослеживается связь изобразительной деятельности с ритуалом, с его
первичной формой — погребальным обрядом.

, Результаты анализа древнейшей изобразительной деятельности позволили
советскому ученому А.Д. Столяру сделать вывод, что «между
^онкретно-образным и абстрактным типами мышления как бы сами собой
возникают первые контуры образно-абстрактного типа мышления, переходного
по своему характеру, оправданного как логикой развития, так и фактами».
Существенно то, что изобразительная деятельность дала возможность
совершить переход от конкретно-образного к абстрактному типу мышления.
Не менее важно и то, что в основе этого перехода лежит принцип
пропорции, принцип равного изменения и геометрического подобия, который
является одновременно и принципом природы, и принципом познания и
творчества. Ведь принцип пропорции в форме золотого сечения или принцип
золотой пропорции играет немалую роль в науке, искусстве и архитектуре.

Вопрос о происхождении искусства до сих пор решается неоднозначно. Так,
имеется магическая концепция происхождения искусства, согласно которой
истоком искусства являются магические верования и обряды. На наш взгляд,
изложенный выше материал позволяет сделать вывод в пользу следующей
концепции, приведенной отечественным ученым Д. Угриновичем в его книге
«Искусство и религия»: «Хотя искусство и религия порождены принципиально
различными социальными потреб-.ностями, возникли они в одно время и
реализовались первоначально в „единой нерасчлененной системе
духовно-практической деятельности, которую представлял собой первобытный
мифологический обрядовый комплекс». Существенно то, что источником
эстетического отношения к .миру, сконцентрированного в изобразительной
деятельности, танцах, музыке и прочих видах искусства, служит трудовая
деятельность. Однако • возникновение искусства связано не только с
трудовой деятельностью, но и с развитием общения индивидов.
Членораздельная звуковая речь — форма выражения логического понятийного
мышления, но общение может осуществляться посредством рисунка, жеста и
пения, зачастую выступающих элементами ритуала. К тому же следует
учитывать тот важный эмпирический факт, что искусство представляет собой
суггестивную форму существования социально значимой и циркулирующей в
общест-

ве информации, систему эстетических ценностей. Этот факт играл
колоссальную роль в жизнедеятельности первобытного коллектива:
информация, выраженная в системе эстетических кодов, была необходима для
совершения практических коллективных действий, обеспечивающих, в
конечном счете, существование племени.

Следует учитывать и психофизиологическую сторону становления искусства,
на значимость которой обращает внимание в своих трудах отечественный
антрополог Я.Я. Рогинский. Оказывается, в отличие от других органов
человеческого организма, которые функционируют ритмично, мозг может
осуществлять свои высшие функции, выходя за пределы ритмов организма.
Для глубокого постижения мира, для выработки абстракций мозг нацелен не
на физиологические ритмы, а на динамику отражения окружающего мира.
Возникает аритмия, вызывающая усталость у человека. Чтобы ее снять,
необходим отдых, перерыв в умственной деятельности, т.е. необходимо
возвращение к нарушенным ритмам организма. Аналогично происходит на
последней стадии антропогенеза, с момента появления «человека
разумного». «Под воздействием нагрузок и перегрузок мощнейший,
совершеннейший орган мысли, — пишет Я.Я. Рогинский, — не мог бы
справляться с небывалыми дотоле по сложности задачами абстрактного
мышления, если бы оно не подкреплялось искусством. Универсальный, чисто
человеческий мир ритмов — ритмы танцев, звуков, линий, красок, форм,
узоров в древнейшем искусстве — оберегал от перенапряжений и срывов
мыслящий мозг».

Традиционное родо-племенное искусство в силу своей синкретич-ности (оно
переплетается со всеми иными аспектами культуры — мифологией, религией,
обрядом и пр.) является полифункциональным. Прежде всего оно, наряду с
другими формами (или сферами) культуры, представляет собой воплощение и
выражение общих, устоявшихся представлений данного общества, т.е.
выполняет идеологическую функцию.

В основе произведений искусства дописьменной и особенно пред-письменной
эпохи лежит пластическая идеограмма. Именно благодаря этому качеству
первобытное и традиционное искусство эффективно выполняет различные
социальные функции. Ритуальные маски, статуэтки, нательные и наскальные
рисунки и другие изобразительные формы и художественные предметы,
используемые при совершении обрядов инициации, так же как игры, танцы,
театрализованные представления, составляют «одну из связей, соединяющих
различные поколения и служащих именно для передачи культурных
приобретений из рода в род» (Г.В. Плеханов). Символический характер
первобытного и традиционного искусства, его условный изобразительный
язык, идео-пластические формы призваны выражать сложные идеи и понятия,
которые невозможно воспроизвести натурально.

' В первобытном и традиционном искусстве социальные функции тесно
переплетаются с магико-религиозными: статуэтки — вместилища душ умерших,
предназначенные для культа предков, играют определенную социальную роль.
Ведь они отражают реально существующую структуру общества, ибо иерархия
в царстве духов соответствует зем-Яой. Синкретизм этого искусства,
нерасчлененность его магико-рели-гиозных, социально-политических и иных
функций отражает нерас-<1лененность этих аспектов в реальной жизни
архаических обществ. Нельзя провести четкую границу между статуями
предков, различными фетишами, масками, так как и те и другие наделены
сверхъестественной силой, способны вмешиваться в жизнь людей, служат
предме-•йж поклонения.

1 Первобытный и традиционный религиозно-художественный комплекс можно
рассматривать как гипотетическую картину мироздания, удовлетворяющую
человека своей законченностью и полнотой, т.е. речь идет о его
познавательной функции. Различного рода магия имеет целью воздействие на
определенный объект, в случае охотничьей магии — овладение животным. В
процессе магических действий человек воссоздает образ, предстоящий его
мысленному вйЙру, что само по себе является актом абстрагирования. Рука
помогает мысли, образ фиксируется, становится доступным восприятию,
исследованию в изобразительном искусстве. Изображение дает воз-»Й)жность
группировать предметы, акцентировать детали, выявляя назначение,
сущность того или иного предмета. Это — особенная форма познания,
отличающаяся от собственно научного познания уже тем, что «истины от
искусства» даны нам в непосредственном вйсприятии, связаны с
аффективными актами человеческого духа. ^ Завершая данную лекцию,
необходимо отметить следующее. В первобытном обществе функционирует
триада — родовой строй, миф и изобразительная деятельность. С
разложением первобытного общества и появлением классового общества на
смену этой триаде приходит новая: государство, религия и письменность,
происходит смена мифа религией, включающей в себя моральный момент.
Однако во всех религиозных системах, рожденных мифами каменного века,
сохраняется комплекс основных идей древнейшего мифа. Так, идея
бессмертия Души восходит к самому древнему в истории человечества сюжету
о Жизни и смерти, запечатленному в росписях палеолитической пещеры
Ляско. В целом можно сказать, что первобытнообщинная социокуль-турная
система характеризуется, насколько об этом можно судить на современном
уровне знания, поразительной однородностью социальных структур, одним и
тем же набором типов деятельности, высокой степенью «похожести» в плане
духовной культуры различных человеческих отношений. С разложением же
первобытного общества начина-

ется процесс многолинейного развития мировой истории, появляется
разнообразие социокультурных систем, с чем мы и столкнемся в следующих
лекциях.

ЛИТЕРАТУРА Клике Ф. Пробуждающееся мышление. М„ 1983. Мириманов В.Б.
Первобытное и традиционное искусстпо. М., 1973. Симонов И .В., Ершов
11.М., Вяземский Ю.П. Происхождение духоиности. М., 1989. Ташор Э.
Первобытная культура. М„ 1989. Токарев С.А. Ранние формы религии. М.,
1990. ФрэзерДж. Золотая ветвь. М.. 1984. Фрейде^ерг О.М. Миф и
литература древности. М„ 1978. ЭлиадеМ. Космос и история. М„ 1987.

Лекция 4

КУЛЬТУРА ДРЕВНЕГО ЕГИПТА

Особенности мироошушения древних египтян: религия, магия и мифология.
Теократический характер власти фараона в Древнем Египте. Повседневная
жизнь египтян во времена великих фараонов. Научная мысль: величина,
математика, астрономия и зачатки научного мировоззрения. Писчы и центры
луховной жизни. Эстетические представления древних египтян. Гуманизм
древнеегипетской культуры. Наследие Древнего Египта.

Испещренные иероглифами грандиозные храмы и надгробные памятники
Древнего Египта приводят в изумление современного человека, которому не
так просто понять их смысл и значение. Они представляют собой
свидетельство особого мироощущения древних египтян, помогавшего им
решать свои социальные проблемы. Это своеобразное воплощение образа
мыслей и действий, столь странного и в то же время столь близкого нам.

Для мышления древних египтян характерен дуализм в понимании мира,
сводящем целое к единству и борьбе двух начал, которые отражаются и в
двойственном характере царской власти, и в противопоставлении черной
земли и белого песка пустыни, Верхнего и Нижнего Египта. Это мышление
подчиняется двум принципам магического мироощущения. ибо исходит из
того, что между предметом и его определением имеется взаимосвязь, а
именно: слова воплощают предметы и явления — отсюда значение игры слов в
историях о сотворении мира, — а речь упорядочивает их. Вместе с тем
слова богов (иероглифическая система письма, составленная из картинок,
срисованных с натуры, возникшая одновременно с графическим искусством
Древнего Египта) представляли собой отражение реальности. Изображение
живого су-

51

щества, непременно сопровождающееся его именем, становится как бы
сдвоенным. Почти маниакальная страсть заключать реальность в рамки
устойчивых вербальных и графических символов, дабы закрепить ее с
помощью одной из высших форм волшебства — вот основная черта
древнеегипетской культуры времен фараонов, объясняющая природу ее
удивительных памятников и надписей.

Именно в рамках этого мироощущения функционирует своеобразная картина
мироздания: бесконечная водная пучина окружает твердь мироздания; на
Земле эти воды принимают форму морей, они наполняют небесный свод, по
которому прокладывают свой путь звезды, они питают русло подземной реки
(по ночам солнце плавает по ней с запада на восток) и каждый год заново
омывают землю, разливаясь по ней паводком Нила.

Этот океан, этот мир тьмы заполняет собой все пространство Вселенной до
тех пор, пока солнце, Атум-Ра, не поднимется над ней, оттеснив назад
густой мрак. С высоты .своего положения бог дал форму окружающему миру,
вдохнул в него воздух, свет и жизнь, вступив в бой с силами бездны.
Потом он создал богов и людей, животных и растения. Но это было лишь
начало. Каждый вечер бог солнца становился стариком: каждое утро, вновь
помолодевший, омытый в водах вечности, он снова создавал мир и вступал в
схватку, но каждый день огромный змей Апоп гнал солнце к закату.
Человечество восстало, заставив Ра подняться в небо\ но он продолжал
охранять порядок, маат, им установленный и ставший его жизнью. И вот
всем живым существам приходится стареть и вновь становиться молодыми,
здесь, на земле, подобно солнцу, подчиняясь бесконечному круговращению
жизни, пока их не коснется перст смерти и они не войдут, как Осирис, в
застывшее царство мертвых. Когда же и Атум вернется к своему
изначальному покою, время и пространство перестанут существовать.

Несколько разных мифов и толкований каждый по-своему рассказывают об
одном, едином для всех творце. Согласно главенствующему учению,
зародившемуся в Гелиополе, именно Атум-Ра указал каждой вещи ее место,
однако жрецы Мемфиса утверждали, что первым по-

Такова версия французского ученого Ж. Юайотта. Однако существует и
другой сюжет, когда «...люди перестали почитать бога-царя и даже
«замыслили против него злые дела». Тогда Ра собрал совет старейших богов
во главе с прародителем Нуном (или Атумом), на котором было решено
наказать людей. На них напустили солнечное око, любимую дочь Ра,
называемую в мифе Сехмет или Хатор. Богиня в образе львицы стала убивать
и пожирать людей, их истребление приняло такие размеры, что Ра решил
остановить ее. Однако богиня, разъяренная вкусом крови, не унималась...
Тогда ее хитростью напоили красным пивом, и она, опьянев, уснула и
забыла о мести. Ра же... продолжал править миром...» (Рубинштейн Р.И.
Египетская мифология // Мифы народов мира. М., 1991. Т. 1. С. 424).

52

явился Птах (Земля), который создал небо и пустил по нему солнце.
Мудрецы говорили, что он выносил идею сотворения мира в своем сердце (а
сердце — «седалище мысли») и дал ей жизнь движением языка (своим
животворящим словом).

Во времена фараонов деление всего сущего на мужское и женское начало
считалось неотъемлемой чертой жизни. Творец создал две божественные
четы, олицетворяющие физическое устройство мира: это — воздух и
свет-огонь, земля и небо. Боги следующего поколения, стоящие ближе к
человеку, сами во многом напоминают людей своей борьбой за власть и
смертью. Убитый Сетом Осирис с помощью Исиды и Нефтиды обрел новую
жизнь, восторжествовал над смертью и стал победителем царства мертвых.
Его сын Гор, рожденный после смерти отца, стал властелином Земли,
победив родного дядю Сета, который хотя и был вечным «нарушителем
спокойствия», но в те времена еще не 'отождествлялся с высшей силой зла
и был неоднозначной фигурой. Его божественная ярость настигала с
неотвратимостью судьбы, заставляя живых поворачиваться навстречу
вечности, и помогала Ра и фараону одерживать верх над иноземцами и змеем
бездны. О Сете рождались различные легенды. Так, в одной из них Гор и
Сет делили между собой власть над Темной и Красной землями, в другой —
Сет стал властелином Юга, а Гор — Севера (неразрывно связанных между
собой). Но чаще всего Гор представал изгоняющим Сета и воцаряющимся над
теперь уже навсегда упорядоченным миром.

Все эти идеи и образы служили основой обожествления власти фараона.
Литература отождествляет фараона с Гором — правит он землею так, как бог
правит небом, фараон является тем, который находится под
.покровительством Двух богинь, охраняющих его власть, является владыкой
Верхнего и Нижнего Египта, Золотым Гором, а также Гором — победителем
бога Сета. Фараон, как наследник создателя и владыки мира (в конце
Древнего царства), обладает властью над целым космосом. Именно этот
монументальный аспект древнеегипетской власти выражается в статуях
фараонов раннего периода, и прежде всего в величайшем шедевре среди них
— пирамиде Хефрена. Властный, невозмутимый, с глазами, устремленными в
далекий горизонт, где царствует его отец Ра, фараон собственной особой
сохраняет равновесие мира, которому каждый момент грозит возврат хаоса.

Благополучие страны обусловлено наличием фараона. В фараоне «воплощались
здоровье и зрелость» народа. Благодаря фараону Египет находился в том
счастливом положении, что в любом аспекте, идет ли речь о природе или о
деятельности человека, господствует регулярность и порядок. Такова
теологическая теория власти фараона, однако на практике шла напряженная
внутренняя борьба, обусловленная классовыми и социальными противоречиями
древнеегипетского общества.

Не случайно в произведении «Наука для фараона Мерикара»,
свидетельствующем о высоком уровне культуры политического мышления
гераклиополитанской династии, фараон выступает прежде всего как человек.
Фараон дает советы другому фараону, своему сыну, причем пользуется
рефлексией, знанием вещей и словом, основными факторами в политике.
Примечательно, что фараоны дают советы своим преемникам в управлении
страной:

Подражай своим отцам, своим предкам:

Добились они власти (над своими подданными) благодаря обладанию знанием.
Слова их остаются в их писаниях. Открой, почитай и следуй их мудрости.
Прежде нужно учиться, потом приобретать опыт.

Царственный автор в своей «Науке» приводит ряд примечательных мыслей,
например: «богатый народ не восстает», «не гневайся — хорошо
самообладание», «создай себе памятник любовью (окружающих) тебя», «язык
— это меч (царя); речь сильнее любого оружия» и т.д. Много внимания
уделяется методам борьбы против заговорщиков и мятежников. Царь
указывает, как надо относиться к подданным, отделяя от их основной массы
свое ближайшее окружение: «Почитай сановников, способствуй преуспеянию
народа твоего» и пр. Одним словом, власти фараона следует учиться как
профессии; вот жесткий урок революций и восстаний, потрясавших
древнеегипетскую цивилизацию.

Теологическое обоснование власти фараона возникает в силу осознания
правящей элитой социальных изменений во времени, что резко
подчеркивается в ходе революций и социальных потрясений и желания
противостоять им наиболее эффективным способом.

В одном из памятников литературы, описывающем страшные последствия
революции, положившие конец Древнему Царству, читаем: «Действительно,
законы были выброшены из архивов. Топчутся по ним на публичных
площадях».

Возникает проблема сохранения и упрочения существующего общественного
порядка, преемственности в управлении Древним Египтом. Концепция власти
фараона — это не просто набор рецептов сохранения власти и реализация
методов социального управления, а обоснование, хотя и
теолого-политическое, власти, объяснение сложившегося порядка вещей в
обществе и предсказание того, что произойдет при нарушении данного
социума.

Это монолитное общество, воспевающее в своих гимнах единство творения и
тайну творца, было в то же время крайне политеистическим и фантастичным
в своем поклонении богам. Древние египтяне признавали всех богов, с
незапамятных времен почитавшихся разными местными традициями. У каждого
из них были свое имя, своя история, основные атрибуты и символика,
делавшие их единственными в своем роде. Жители каждого города глубоко
чтили покровительствующее им

божество, от которого зависело их благоденствие. В то же время эти боги
и богини считались родителями фараона и его покровителями, а он в свою
очередь становился хранителем их культов.

Со временем весь этот обширный пантеон был подчинен определенной логике,
в соответствии с которой появилась некая божественная иерархия. Теперь
главное божество любой провинции считалось воплощением солнца, что
отразилось и на их именах: Амон-Ра, Манту-Ра, Себек-Ра. Ведь, по сути,
боги всегда являются воплощением или творением одного, стоящего над
всеми Бога, а индивидуальность каждого из них определяется его ролью в
официальных обрядах и местных религиозных церемониях; с их помощью люди
надеются приблизиться к Высшему Божеству, снисходящему до них в своих
созданиях. Реформа знаменитого фараона — просветителя Эхнатона,
отменившего все культы, кроме поклонения солнечному диску (богу Атону),
не имела успеха главным образом потому, что политеизм, по сути дела,
сформировал не только религиозную терпимость древних египтян, но и был
неразрывно связан с централизованным бюрократическим государством.

Какое же место занимали простые смертные в этом мире, где судьба всего
сущего определялась взаимодействием между единственным человеком,
созданным из плоти и крови, — фараоном, и сонмом богов? В отличие от
других народов, населявших в древности Ближний Восток, жизнь египтян
была на редкость «современной». Все люди были здесь :равны перед
Создателем и, как правило, объясняли свои достижения мудрым выбором
фараона. Между государством и отдельной личностью не стояли ни
узаконенная аристократия, ни промежуточные инстанции. Человека
определяло имя его родителей и титул, соответствовавший его месту в
административной системе. Мужчина и женщина были равны перед законом,
хотя женщина обычно входила в дом мужа, где ей отводилась почетная роль
«хозяйки дома», исполнение которой и становилось ее основным занятием.
Египтяне ценили радости семейной жизни, что нашло отражение в рисунках и
надписях на стенах гробниц и в литературных памятниках. Детей заводили
охотно, о них заботились, причем не с целью продолжения рода, а просто
ради счастья, которое они приносили, и, памятуя о том, что когда-нибудь
именно они смогут дать своим родителям новую жизнь, исполнив
погребальные ритуалы.

Правила маат предписывали имущим помогать неимущим, а книги
древнеегипетских мудрецов за 3000 лет до н.э. говорили о милосердии и
милостыни теми же словами, которые зазвучат позднее из уст потомков
Авраама. Они приучали к культуре поведения, сдержанности и внешней
скромности, к дисциплине, ярчайшим свидетельством которой служат статуи
и рисунки, изображающие фараонов. Правила маат

-1

ставили определенные границы сознанию собственной ценности индивида.
Ведь справедливость не одинока, за ней стоят боги, которые не признают
нарушения ее законов: «Не имей злых намерений к другим людям, ибо боги
покарают тебя». Справедливость независима от человека, ибо «никогда не
исполняются человеческие цели, но зато исполняются божественные
приказы». Поэтому также необходимо уметь подчиняться законам, которые
ориентируют, как поступать в той или иной ситуации. Если человек умеет
приспособиться к законам, то он будет счастливым. А счастье — великая
ценность, которую ничто не заменит: «Будь счастлив всю жизнь, не делай
сверх того, что следует делать, не сокращай времени, отпущенного для
радости, ибо страшным является трата времени, предназначенного для
удовольствия. Не трать времени на работу, кроме необходимого минимума,
которого требует сохранение хозяйства. Помни, что богатства можно
достичь, если желаешь, но какая же польза от богатства, если желания
угасли?» В этих словах содержится наиболее древняя известная нам система
гедонизма (этики наслаждения). Гедонизм, пронизывающий науку Птахотепа,
не был исключительным явлением в эпоху фараонов, напротив, вся жизнь
человека была тогда проникнута земными элементами: красотой и прелестью
жизни, неповторимой ценностью удовольствия и счастья. Жизнь и ее
ценности настолько ценились в эту эпоху, что они были распространены на
загробный мир, в котором люди должны вести такую же жизнь, что и на
земле. Не случайно знаменитая «Книга мертвых» основана в значительной
степени на принципах учения Птахотепа.

В начале Древнего царства только фараоны могли войти в загробный мир, и
только гораздо позже это стало доступно всем египтянам. Как
свидетельствуют достоверные исторические сведения и заключения ученых,
древние египтяне совершили 4,5 тысячи лет назад одну из самых странных
среди всех социальных революций. В этой революции не стремились прямо и
сознательно ни к земле, ни к власти, ни к новым политическим институтам.
Не стремились к установлению человеческих условий труда. Не требовали
богатства фараонов и жрецов. Успешно завершившаяся народная революция
экспроприировала тайны преодоления смерти, магию, надгробные молитвы,
ритуалы и их скрытые значения, благодаря которым, по тогдашним
представлениям, их владельцы владели загробной жизнью. Революция за
«дегерметизацию» и уничтожение эзотеризма, но не против невежества, а во
имя и за полное равенство (читай: подчинение) людей перед одной
иллюзией.

Следует подчеркнуть, что фундаментальным принципом древнеегипетской
культуры является вера в вечную жизнь, индивидуальное бессмертие.
Благодаря этому принципу древнеегипетское мировоззрение,
сконцентрированное на власти фараона, оставляло простым

людям возможность самовыражения, и они, призвав на помощь всю магическую
силу искусства, письма и обряда, старались увековечить свои мумии,
имена, свою покидающую тело душу (каи) и свою жизненную силу (ка). Их
ждала вечная жизнь, поистине царская (каждый превратится в Осириса) и
поистине божественная (каждый станет спутником Солнца). Со времен
Среднего царства считалось, что достижение этого блаженства зависит от
личных качеств человека. И если в храмах только фараон мог говорить от
имени всего общества, зато каждый египтянин, в зависимости от своих
средств и заслуг, мог выразить себя, воздвигнув собственную гробницу.
Однако положение большинства египтян отнюдь не было столь идиллическим.
Привлекательная сторона жизни присуща дворцам фараонов и богатым
усадьбам знати, тогда как в домах простых смертных были свои непростые
повседневные проблемы, достаточно вспомнить пристрастие к палочным
наказаниям в долине Нила. Изучение жалких остатков бедных поселений
позволяет историкам взглянуть на повседневную жизнь древних египтян
значительно объективнее, чем об этом говорят гробницы и храмы.

Весьма значительные успехи гения древних египтян в области мумификации,
которые невозможны без соответствующих достижений в ряде наук, в том
числе в физике, химии, медицине и хирургии. Например, они использовали
знание химических характеристик натрона для мумификации человеческого
тела — практического выражения представления о продолжении жизни после
смерти. Современный анализ компонентов натрона показал, что в его состав
входят карбонат натрия, 'бикарбонат натрия, хлористый натрий и сульфат
натрия. Древний египтянин осознавал химические функции этих веществ — в
процессе мумификации он помещал тело в натрон на 70 дней. Он вынимал
мозг через ноздри. Такие операции требовали точного знания анатомии, о
чем свидетельствуют хорошо сохранившиеся мумии.

Наиболее важным вкладом древних египтян в науку следует счи-тгать
медицинские знания. Древнеегипетский врач был одновременно жрецом и
магом, что характерно для Ближнего Востока, где не было резкой границы
между медициной и религией. Несмотря на это именно в Древнем Египте
впервые в мировой истории возникла реальная медицина в современном
значении этого слова.

Древние египтяне занимались и такой важной отраслью науки, как
математика, одним из крупных достижений в которой было некоторое
развитие десятичной системы счисления. Любая административная и
техническая деятельность (особенно строительная) требует вычислений.
Древнеегипетская административная организация требовала знания
арифметики и геометрии. Представляет интерес тот факт, что символические
обозначения дробей 1/2, 1/3, 1/4 и т.п. происходят из мифа о Горе и
Сете.

На достаточно высоком уровне для того времени находилась геометрия. С
высокой степенью точности построены пирамиды, дворцы и скульптурные
монументы. В «Московском математическом папирусе» имеются решения
трудных задач на вычисление объема усеченной пирамиды и полушария. Объем
цилиндра исчисляли, умножая площадь его основания на высоту. Эта
операция, связанная с цилиндрической формой меры для зерна,
использовалась для учета зерна в государственных хранилищах. Древние
египтяне также обладали некоторыми элементарными знаниями в области
алгебры — умели решать уравнения с одним и двумя неизвестными.

Древнеегипетская культура обусловила специфическую форму существования
науки, которая является особым видом ориентировочной деятельности
человека для установления места его и человечества во вселенной. Эта
специфика связана с тем, что интеллектуальная элита жрецов облекала
специализированное знание в одежды мистики и религии, чтобы сохранить
свое господство.

Прежде всего, жрецы весьма эффективно использовали накопленные в течение
весьма длительного времени систематические наблюдения небесных явлений.
Так, в процессе астрономических наблюдений жрецы открыли циклически
повторяющиеся затмения Солнца. Способность предвидеть затмения Солнца с
весьма большой точностью использовалась ими для управления обществом.
Люди верили, что жрецы в предсказанные дни и часы способны погасить и
снова зажечь солнце. Аналогично, предсказанные наступления дождей,
разливов Нила и других явлений природы толковались как свидетельство
могущества жрецов, их власти над солнцем, луной, звездами и другими
элементами природы, возникающей из контакта с соответствующими богами.
Посвященные же знали, что источником власти в действительности являются
систематически проводимые наблюдения и тщательно оберегаемые записи на
эзотерическом языке. Помимо астрономического знания жрецы накапливали
также знания в области математики, химии, фармакологии, медицины,
психологии и др. Они использовали гипноз, ясновидение и др., чтобы
вызвать страх, возбудить надежду и принудить общество к подчинению.
Жрецы применяли специализированные знания для усиления своей власти,
убеждали людей, что они являются посредниками между людьми и богами, что
подношением даров богам при помощи жрецов можно получить благосклонность
богов.

Вместе с тем следует отметить тот важный момент, что различные отрасли
специализированного знания, те же медицинские знания, основываются на
рациональных принципах и эмпирических критериях. Уже в эпоху Древнего
царства можно зафиксировать значительное стремление к рациональному
познанию, что привело к возникновению

того, что на современном языке можно назвать философией наблюдения и
научной медициной. Чтобы понять эту философию и эту медицину, необходимо
рассматривать их на фоне теологии, которая занималась не только
религиозной символикой и ритуалом, но также самой природой божества и
которая возникла из наблюдения смерти человека. К этому нужно добавить и
то, что в Древнем Египте возникло и такое течение мысли, которое акад.
В.В. Струве назвал антропоцентризмом. В «Поучении гераклеопольского
фараона» (Ахтоя III, XXII— XXI вв. до н.э.) говорится, что весь мир,
включая растения и животных, создан богом ради людей.

1 Как же возможно было при таком понимании объяснить существование
хищников, вредных грызунов и т.д.? Эхнатон в своем гимне .(через 6 веков
после Ахтоя III) решает этот вопрос очень просто. Змеи, 1дьвы боятся
доброго бога, и только под покровом ночи, когда солнце удаляется, они
выходят из своих нор и начинают свирепствовать. Все это происходит
вопреки воле доброго бога, в его отсутствие. Вспомним, что и в
зороастрийской системе вся враждебная человеку дикая фауна «оказывается
под покровительством Аримана. Эти взгляды подрывали, ..конечно, веру во
всемогущество бога-промыслителя и облегчали возникновение начал научного
мировоззрения. : Древний Египет был классическим теократическим
государством с плановым земледельческим хозяйством, с развитыми
агрономией и медициной, искусством и ремеслом (вазы ремесленников и
драгоценности ювелиров Древнего Египта могли получить высшие призы на
<лю6ой из нынешних всемирных выставок). Развитие централизованной
бюрократической машины управления, сосредоточение власти и концентрация
специализируемого знания в руках касты жрецов тесно рвязано с переходом
от охоты и собирательства к земледелию, которое в 400-600 раз
продуктивнее охоты. Занятие земледелием требовало предвидения различных
явлений природы. Например, земледелие в древнем Египте было тесно
связано с разливами Нила, способность их ^Предвидеть влияла на
результаты труда египетского земледельца. ^редвидеть разливы и отливы
Нила могли только жрецы и этого рода Знание являлось основой их власти
над обществом. ^ Уже в раннем периоде Древнего Египта (Древнее царство)
сформи-дювалась и использовалась письменность, что было обусловлено
государственным делопроизводством и наличием крупных хозяйств. Развитие
письменности диктовалось также потребностью фиксировать разливы Нила,
так как организация оросительного дела давала возможность получения
прибавочного продукта. Письменность нужна была ^ля учета и контроля
произведенного продукта, для распределения этого продукта, поэтому
видное место занимает фигура писца. М. Ко-ростовцев подчеркивает, что
«многие египетские чиновники того вре-

мени (Древнего царства. — Б.Л.).были людьми грамотными». Другими словами
многие писцы отнюдь не занимали скромного положения в древнеегипетском
обществе, а часто были важными сановниками. Иерархическая и
бюрократическая машина государственной власти Египта Древнего царства
обусловила обширную переписку и сложную систему отчетности. В этом
нуждались и крупные хозяйства сановников. О социальной значимости фигуры
писца весьма определенно говорится в папирусе Анастаси II: «Будь писцом.
Освобожден он от всяких [физических] повинностей, он защищен от работы
всякой. Избавлен он от мотыги и кирки. Ты не будешь таскать корзин.
Отдалит это тебя от гребли веслом и избавит тебя от [сечения] прутьями,
не будешь ты находиться под [началом] многих господ, под [властью]
многочисленных начальников. Это он руководит работой всякой в стране
этой». Готовились писцы в школах при храмах. Профессия писца была самой
привилегированной и исключительной в древнеегипетском обществе. Писец —
это мудрец Древнего Египта. Писцы составляли интеллектуальную элиту
древнеегипетского общества, управляющую сложной административной и
экономической деятельностью страны.

В Древнем Египте существовал такой специфический институт, как «Дом
Жизни», основанный, очевидно, в эпоху первых династий. Он находился
возле дворца фараона, имел отделения в каждом значимом храме и выполнял
следующие функции.

Во-первых, именно там обрабатывали и редактировали теологические
трактаты и все произведения, в большей или меньшей степени касающиеся
проблем философии и теории власти. Теология считалась матерью всех
знаний и искусств. Одна из задач слушателей «Дома Жизни» — создание
гимнов и священных песен, отражающих определенные философские концепции.
Там создавалась и дидактическая литература, особенно бурно развивавшаяся
в Древнем Египте.

Во-вторых, там систематизировались, хранились и делались доступными так
называемые «магические» книги, в содержание которых входили и сведения
из медицины, содержащие наряду с магическими заклинаниями и высоко
рациональные и экспериментально подтвержденные средства лечения, а также
теологические концепции древнеегипетских мыслителей.

В-третьих, в нем вырабатывались директивы для деятельности художников,
скульпторов и архитекторов. Возводя храм, архитекторы обязаны были
сделать его символическим представлением мира, который был извлечен из
хаоса и управляем богом. Художники и скульпторы создавали статуи богов и
людей в соответствии с культовыми канонами. В соответствующих священных
текстах записаны данные богом Тотем принципы художественного творчества.
В-четвертых, там занимались также астрономией и математикой,

необходимыми для постижения мира, и времяисчислением, чтобы вычислить
тщательно пропорции, без которых невозможно возведение памятников,
зданий и пирамид.

Высокого уровня в Древнем Египте достигли различные виды искусства, для
них характерен необычайный расцвет. Раннее изобретение письменности
способствовало развитию высокохудожественной словесности во всех ее
основных литературных жанрах. До нас дошли древние мифы, сказки,
повести, басни, дидактические произведения, философские диалоги, гимны,
молитвы, плачи, эпитафии, любовная лирика. С древности, прежде всего в
связи с культовыми действиями и церемониями, развивались музыка,
изобразительное искусство, скульптура и архитектура. Фараоны и высшие
сановники окружали себя скульпторами, архитекторами, певцами,
танцовщицами, музыкантами. В более поздний период развивается
религиозная драма и появляется светский театр. Есть основания
предполагать, что в Древнем Египте существовали даже труппы бродячих
актеров. Высокого художественного уровня достигли древнеегипетская
живопись, скульптура и монументальная архитектура. До сих пор поражают
зрителя мастерством статуя писца Каи, скульптурные портреты царицы
Хатшепсут, фараона Эхнатона и удивительный своей одухотворенной красотой
образ Нефертити, великолепные аллеи сфинксов и колоссальные храмы в
Луксоре, Карнаке и других местах. Неудивительно, что столь высокий
уровень искусства и его почетное место в древнеегипетском обществе
привели к появлению первых эстетических суждений, зафиксированных в
письменных источниках. У древних египтян, видимо, впервые в истории
культуры мы находим уже высоко развитое чувство красоты, прекрасного.
Искусство как искание и выявление одного только идеально-прекрасного
было неизвестно в Древнем Египте. Древний египтянин любил красоту в
природе, он хотел быть окруженным такой красотой у себя дома и за его
стенами. Вот почему предметы обихода в домах богатых людей всюду
обнаруживают бессознательную красоту линий и тонкое соблюдение
пропорций. Красота в природе и внешней жизни, запечатленная в
украшениях, индивидуализировала до известной степени даже самые
обыденные вещи. Древние египтяне стремились придать красоту всем
предметам, но эти предметы, от первого до последнего, служили
какой-нибудь полезной цели; они не были расположены делать прекрасную
вещь исключительно ради ее красоты. Так, в скульптуре преобладало
практическое начало — великолепные статуи Древнего царства были сделаны
не для украшения рыночной площади, а для того, чтобы быть замурованными
в гробницах, где они ^огли быть полезны для умершего в загробной жизни.
Этой же цели служила и настенная живопись в гробницах, и пирамиды.
Древний Египет является, по всей видимости, родиной световой

религии и эстетики света. Обожествленный солнечный свет (бог солнца Ра,
Амон-Ра, Атон) постоянно почитался высшим благом и высшей красотой у
древних египтян. Свет и красота с древнейших времен отождествлялись в
египетской культуре. В гимне, посвященном Ра, божественный свет стоит в
тесной связи с красотой:

Все спящие поклоняются твоей красоте, Когда твой свет озаряет их лица.
Приходишь ты, и вновь покрывает их тьма, И каждый вновь ложится в свой
гроб.

Свет и красота выступают здесь «жизнедателями», началом и основой жизни,
которую египтяне в своих мифах производили от солнца, они являются
благом, пределом мечтаний древних египтян.

Прекрасное в древнеегипетской эстетике, как и во многих культурах
древности и средневековья, теснейшим образом связано с благом, добром. В
тексте на саркофаге XXII в. до н.э. Исида восклицает: «Я — Исида, более
благая, чем все боги, и более прекрасная (чем все боги)». Часто эти
термины взаимозаменяются. За красотой богов, воспеваемой в египетской
мифологии, ясно ощущается любовь древних египтян к красоте материального
мира, любовь к жизни. Они любовались красотой человеческого тела, лица,
стремясь запечатлеть ее в своем искусстве. Физическая красота человека
тесно связывалась с наслаждением; древние египтяне не были аскетами и
ригористами, не удивительно поэтому, что гедонистический аспект занимал
существенное место в их эстетике. «Прекрасноликий» и «сладостноликий» —
синонимы в древнеегипетской мифологии и лирике. Следует иметь в виду,
что, тесно связав красоту человеческого тела с эротическим наслаждением
и любовью, древние египтяне при помощи мифологии и изобразительного
искусства опоэтизировали и одухотворили и любовь, и любовное
наслаждение, и физическую красоту человека, включив их в сферу
собственно эстетического.

Художественное мышление египтян с древнейших времен в результате
длительной практики выработало развитую систему канонов: канон
пропорций, цветовой канон, иконографический канон. Здесь, пожалуй,
впервые в истории канон становится важнейшим эстетическим принципом,
определяющим творческую деятельность художника. Художественный эффект в
каноническом искусстве достигался за счет незначительного варьирования
форм внутри канонической схемы. Дальнейшее развитие эти приемы найдут в
искусстве и эстетике Средневековья.

Важной и значимой в истории мировой культуры чертой, впервые
проявившейся в Древнем Египте, является гуманизм. Уже от эпохи Древнего
царства (III тысячелетие до н.э.) до нас дошли высказывания типа надписи
жреца Шеши: «Я спасал несчастного от более сильного...

Я давал хлеб голодному, одеяние нагому. Я перевозил на своей лодке не
имеющего ее. Я хоронил не имеющего сына своего...» Большое количество
подобных текстов свидетельствует о существовании сильной гуманистической
струи, пронизывающей культуру Древнего Египта.

Несмотря на широко распространенную мысль о загробной жизни, на
атмосферу религиозности и иррационализма, господствующую в обществе,
древние египтяне сумели выработать замечательные принципы нравственного
поведения индивида, гуманизма. Книги мудрости Аменемоне свидетельствуют
о весьма высоком уровне морали. Верховный принцип древнеегипетской этики
воплощался в «Маат», особом качестве мира, созданном богами в момент
творения (в нем содержатся такие идеи, как «порядок», «истина»,
«справедливость» и «добродетель»), оно репрезентировало волю богов.
Индивид стремился действовать в соответствии с божественной волей,
потому что это был единственный способ гармонизировать отношения с
богами. Для древнеегипетского крестьянина Маат означало тяжелую и
истинную работу, для должностного лица — справедливое решение. Маат
выступало в качестве хранителя неизменного мира и общества. Его основная
функция состояла в предотвращении любой попытки поставить под сомнение
структуру общества или любой возможности изменить его. Мир и все в нем
таковы, какими были созданы в момент творения, поэтому все фиксировано,
вечно и правильно. Войны, эпидемии и засухи считались временными
нарушениями установленного космического порядка. Неизменность мира
означала отсутствие хороших и плохих времен. Не случайно в
древнеегипетской мифологии не было ни Эдема, ни про-щедшего Золотого
века, ни Армагеддона. Сфера духовной жизни цивилизации Древнего Египта
была ориентирована на идею бессмертия, однако в ней существовала и
антитеза этой идеи, о чем свидетельствует так называемая «Песнь
арфиста», совокупность текстов, появившихся в эпоху Среднего царства и
Нового царства.

Все на земле бренно, утверждается в «Песне», решительно все обречено на
исчезновение; испокон веков поколения людей одно за другим нисходят в
могилы, надгробные памятники разрушаются и исчезают, и от этих людей не
остается даже воспоминания; о мудрецах древности Импхотепе и Джедефхоре
помнят только потому, что все знают их изречения и повторяют их; никто
из умерших не явился из потустороннего мира, чтобы сказать живым об
ожидающей их участи; а потому надо использовать все блага жизни —
веселиться и наслаждаться, ибо ничто не отвратит неизбежную смерть.

Таким образом, «Песнь» не просто высоко оценивает земную жизнь, ,но и
полна неприкрытого скептицизма по отношению к загробным верованиям.
Насколько необычно возникновение в религиозной культуре подобных
взглядов? Нельзя не согласиться с мнением акад.

Б.А. Тураева, утверждавшего, что «они общечеловечны» и напоминают мысли,
высказанные в эпосе о Гильгамеше и в библейской книге «Экклезиаста».
Каждое из подобного рода произведений свидетельствует, что наиболее
пытливые умы древности ощущали недоказуемость и сомнительность некоторых
религиозных догм, и «Песнь арфиста», бесспорно, говорит о наличии в
древнеегипетской культуре разных, иногда прямо противоположных течений
религиозно-общественной мысли. Можно сказать, что в этой культуре все
погружено в атмосферу религиозности, но вместе с тем все одновременно
имеет мощные корни в глубинах чистой человечности.

Многие достижения древнеегипетской культуры вошли в арсенал европейской
культуры, в том числе и науки, посредством греко-римской культуры. В
основе календаря, которым мы пользуемся сегодня, лежит, в конечном
счете, египетский календарь: именно он был первым солнечным календарем,
с «жестко закрепленными» датами (в отличие от лунного, месяцы которого
свободно «гуляют» по сезонам года). В основе европейской медицины лежит
древнеегипетская медицина, имеется предположение, что иероглифы оказали
влияние на создание финикийского алфавита, выступившего в качестве
прототипа латинского алфавита.

Ряд мотивов лирики Древнего Египта вошли в качестве извечных тем в
мировую литературу. Утренняя песнь любовников, после ночи объятий и утех
взывающих к птицам с просьбой повременить с возвращением нового дня,
обращение к двери, отделяющей юношу от любимой им девушки; описание и
восхваление ее достоинств и красоты и т.п. Все это потом бессчетное
количество раз будет перепеваться и повторяться в художественном
творчестве почти всех народов и прежде всего в «Песне песней». Затем эти
мотивы прозвучат у великих лириков Греции и Рима: Сапфо, Днакреона,
Феокрита, Катулла, Вергилия, Горация, Пропорция, Овидия, будут
восприняты трубадурами и миннезингерами и от них перейдут к поэтам
Возрождения.

Большое влияние на древние народы имела религия древних египтян:
известен культ египетских божеств у греков и римлян. Христианство,
возникшее в Палестине и быстро распространившееся по всей Римской
империи и за ее пределами, уже в самом начале своего развития впитало в
себя ряд моментов египетской религии и сделало их своими органическими
элементами. Древнеегипетских элементов в христианстве очень много, и
невозможно их все перечислить. Достаточно указать на то, что в образе
архангела Михаила обнаруживаются явные черты древнеегипетского бога
мудрости Тота, не говоря уже о концепции могущества слова божества,
созидающего мир. Многие древнеегипетские религиозные представления
восприняты христианством лишь в слегка измененном виде; таковы,
например, представления о вечной жизни после смерти, о загробном суде, о
мучениях и пытках и т.п.

Существенно и то, что греки усвоили и использовали опыт, накопленный в
течение тысячелетий древней культурой Египта, и обогатили им
эллинистическую и тем самым западноевропейскую культуру. Вполне
закономерно, что Александрия стала важнейшим центром эллинистического
мира: здесь была создана и функционировала самая большая в древности
библиотека; здесь подвизался знаменитый философ Филон Александрийский и
многие другие ученые и мыслители; здесь же развернули свою деятельность
деятели и теоретики раннего христианства, такие, как гностики Валентин и
Василид, Клемент Александрийский и Ориген, другие мыслители и, наконец,
Арий. Здесь же сталкивались и сплетались разнообразные направления и
течения человеческой мысли и человеческих эмоций. И в этом кипящем котле
культурное наследие древнего Египта не могло не сыграть своей
исторической роли.

ЛИТЕРАТУРА

Васильев Л .С. История религий Востока. М., 1988. История Древнего
Востока. М., 1988. История эстетической мысли. М., 1985. Т. 1. Культура
Древнего Египта. М., 1976. Моптэ П. Египет Рамзеса. М., 1989. Очерки
истории искусства. М„ 1987. Поликарпов В.С. Время и культура. Харьков,
1987, Симонов П.В., Ершов П.М., Вяземский Ю.11. Происхождение
духовности. М., 1989. Шмелев И.П. Феномен Древнего Египта. Минск, 1993.
Юайотт Ж. Таинственный мир сынов Ра // Курьер ЮНЕСКО. 1988. Октябрь.

Лекция 5

КУЛЬТУРА МЕСОПОТАМИИ

Своеобразие месопотам ской культуры: космос как государство.
Добронравная жизнь в Шумере и Вавилоне. Поэма о Гильгамеше. «Ме» —
божественные законы и начала научной классификации явлений мира. Боги
как люди. Жрецы, жрицы, обряды. Первые в мире правовые кодексы.
Повседневная жизнь жителей Месопотамии. Искусство Двуречья. У истоков
библейских сказаний.

Если Древний Египет представлял империю со всеми вытекающими отсюда
последствиями, то несколько иная ситуация сложилась в Месо-потамии
(Двуречье) с ее двумя большими реками — Евфратом и Тигром, имеющими
несколько притоков. В дополнение к египетской цивилизации цивилизация
месопотамская представляет особый тип существовавшей на древнем Ближнем
Востоке сельскохозяйственной цивилизации, основанной на ирригации.
Возделываемые районы были в меньшей степени зависимы друг от друга, чем
в долине Нила, и поэтому здесь, в Шумере, ок. 3000 г. до н.э. возникли
первые города-государства, которыми правили цари-жрецы. Именно в регионе
Двуречья и Евфрата впервые, за исключением Египта, сложились начальные
формы классового общества и древнейшего государства, т.е. не было
воздействия других более развитых обществ. Важнейшие государства: Ур,
Эриду, Ларе, Ниппур, Лагаш, Урук, Сиппар. Богатству своему они обязаны
развитию ремесла и торговли. Эпоху ранних династий в Уре, Уруке, Лагаше
и Кише называют золотым веком Шумера или «первым расцветом Шумера».
Здесь производили предметы из золота, мечи, цветное стекло. Свободные
члены общин были еще и владельцами значительной части земли. Владыки
городов возводили дворцы, храмы и гробницы. Шуме-

66

ры заложили основания для позднейшего хозяйственного и культурного
развития Месопотамии.

Шумеры изобрели колесо к повозке, гончарный круг и бронзу, создали
клинописную письменность. Шумеры изобрели цветное стекло (около 2400 г.
до н.э.), на высоком уровне находилось ювелирное искусство. Влияние
шумеров благодаря торговым контактам распространилось на Малую Азию и
Египет. Шумеры создали правовые кодексы; в литературе особенное значение
имели эпосы мифологического содержания (поэма о Гильгамеше). Около 2300
г. до н.э. Саргон 1 сформировал первую постоянную профессиональную
армию, примерно в 2000 г. до н.э. была создана арифметика, в основе
которой лежала 60-ричная система исчисления (для сравнения:
древнеегипетский «Московский математический папирус» датируется 1900 г.
до н.э.), что оказалось важным изобретением в истории человечества.

В связи с этим рассмотрим специфику месопотамской культуры, на которую
наложила сильный отпечаток окружающая среда, опыт Природы. И здесь, как
в Египте, человек сталкивался с теми же самыми великими космическими
ритмами — смена времен года, неизменное движение солнца, луны и звезд, —
но он находил здесь также и элементы силы и насилия, которых не было в
Египте. Тигр и Евфрат не похожи на Нил: они могут разливаться порывисто
и непредсказуемо, разрушая дамбы и затопляя посевы. Здесь дуют знойные
ветры, засыпающие человека пылью и грозящие удушить его. Здесь идут
проливные дожди, обращающие твердую поверхность земли в море грязи и
лишающие человека свободы передвижения; всякое движение застопоривается.
Здесь, в Месопотамии, Природа не сдерживает себя; во всей своей мощи она
сокрушает и попирает волю человека, дает ему почувствовать во всей
полноте, сколь он ничтожен.

Дух месопотамской культуры отражает сокрушающую силу Природы. Человек не
склонен переоценивать свои силы, наблюдая столь могущественные силы
природы, как гроза или ежегодное наводнение. Не случайно житель
Месопотамии говорил о грозе, что «ее ужасные вспышки света покрывают
землю, словно ткань». Еще более страшные последствия вызывало
наводнение. Окруженный такими силами, человек видит, как он слаб, с
ужасом осознает, что он вовлечен в игру чудовищных сил. Его собственное
бессилие вызывает в нем отчетливое осознание трагических возможностей.

Опыт Природы, породивший это настроение, нашел свое непосредственное
выражение в представлении жителя Месопотамии о том космосе, в котором он
жил. От его взора ни в коей мере не ускользали великие ритмы космоса; он
видел в космосе порядок, а не анархию. Но для него этот порядок отнюдь
не был таким безопасным и успокоительным, каким он был для египтянина.
Через него и за ним он ощущал

67

множество могущественных индивидуальных воль, потенциально расходящихся
между собой, потенциально вступающих в конфликт, чреватых возможностью
анархии. Он сталкивался в природе с чудотворными и своевольными
индивидуальными силами.

Для жителя Месопотамии соответственно космический порядок не казался
чем-то данным, он скорее становился чем-то достигнутым путем непрерывной
интеграции множества индивидуальных космических воль, каждая из которых
столь могущественна, столь пугающа. Поэтому его понимание космоса
стремилось быть выраженным в терминах интеграции воль, т.е. в терминах
социальных институтов, таких, как семья, община, и в особенности,
государство. Короче говоря, космический порядок представлялся ему
порядком воль — государством. Следует учитывать, что здесь государство
является примитивной демократией, вот почему в космическом государстве
общее собрание было собранием богов. Члены собрания обсуждают вопросы,
высказываясь «за и против», пока, наконец, не возникает единодушие; чашу
весов в пользу этого единодушия склоняют своим согласием семеро самых
выдающихся богов, среди них Ану (верховный бог, бог неба) и Энлиль (бог
грозы); таким образом, судьбы, великие предстоящие события созидаются,
утверждаются, поддерживаются объединенными волями великих сил вселенной
и приводятся в исполнение Энлилем. Так функционирует вселенная, космос.
Понятно, что при таком воззрении на мир не существовало фундаментального
разделения на одушевленное и неодушевленное, живое и мертвое. В
месопотамской вселенной все, будь то живое существо, вещь или
абстрактное понятие — любой камень, любое дерево, любая идея — обладали
собственной волей и характером.

Такая картина мира — представление о действительности в целом как о
государстве — возникла вместе с самой месопотамской (шумерской)
культурой около IV тысячелетия до н.э. и было оформлено в произведениях
обширной и разнообразной мифологической литературы. Шумерская мифология
ориентирована на земное, прекрасно гармонирует с рациональным и
логическим началом, воплощенными в этиологическом мифе. Его основная
черта — рациональность мышления, подход к событиям с позиций логики,
хотя и не всегда близкой к современной, и поэтому не всегда понятной.
Этиологический миф отвечает на вопросы — как? почему? для чего? Такой
миф — результат мыслительного процесса, а мыслительный процесс —
вторичное явление по отношению к эмоциям. Миф же, созданный традицией,
не объясняет причин того или иного действия. Интеллектуальная концепция
всегда вторична по отношению к чувству, в этом смысле этиологический миф
и есть определенная вторичность.

Одной из таких интеллектуальных концепций является мифологема человека в
Двуречье — из глины сотворен, на крови бога замешан.

Особенно выразительно данная формула звучит в вавилонском мифе об
Атрахасисе^

Воистину божье и человечье соединяется, Смешавшись в глине! Чтоб вечно
мы слышали стуки сердца, Да живет разум во плоти бога, Да знает живущий
знак своей жизни, Не забывал бы, что имеет разум!

Человек был создан для того, чтобы трудиться вместо богов и на богов, а
также и для того, чтобы вкушать продукты богинь Лохар — овцы и Ашнан —
зерна, которые почему-то не могли есть боги.

В культуре, которая рассматривает всю вселенную как государство,
послушание должно необходимым образом выступать первейшей добродетелью,
ибо государство построено на послушании, на безоговорочном принятии
власти. Поэтому неудивительно, что в Месопотамии «добронравная жизнь»
была «послушной жизнью». Индивидуум стоял в центре всерасширяющихся
кругов власти, которая ограничивала свободу его действий. Ближайший и
теснейший из этих кругов был образован властью в его собственной семье:
отец и мать, старшие братья и старшие сестры. В распоряжении ученых
имеется гимн, описывающий Золотой век. который характеризуется как век
послушания, как

Дни, когда один не должал другому, Когда сын почитал отца, Дни, когда
уважение жило в стране, Когда малый почитал большого, Когда младший брат
чтил старшего брата. Когда старший сын наставлял младшего сына, Когда
младший подчинялся старшему.

Однако слушаться старших членов семьи — это лишь начало. За пределами
семьи располагаются другие круги, другие власти; государство, общество и
боги.

Если эта монотонная тема послушания — семье, правителям, богам — была
сущностью добронравия, т.е. правилом жизни в древней Месопотамии, то что
же, позволительно спросить, выигрывал человек, ведя добронравную жизнь?
Наилучший ответ может быть дан в терминах месопотамского мировоззрения,
в терминах положения человека в космическом государстве. Человек ведь
был создан для рабской службы богам. Он их слуга. Так вот, усердный и
послушный слуга может рассчитывать на продвижение, на знаки милости и
награды со стороны своего хозяина. Нерадивый, непослушный слуга, с
другой стороны, не может рассчитывать ни на что подобное. Таким образом,
путь послушания, службы и почитания есть путь для обретения защиты; это
также

' Это греческое имя. У шумеров его звали Зиусудра.

путь к земному успеху, к высочайшим ценностям месопотамской жизни: к
здоровью и долголетию, к почетному положению в общине, к богатству и
обилию сыновей.

Хорошо известно, что по мере старения культуры ее основные ценности
рискуют потерять свое значение для ее носителей. Скептицизм, сомнение и
безразличие начинают подтачивать основные структуры культуры. Такой
скептицизм по отношению ко всем ценностям, крайнее отрицание
возможностей добронравной жизни начинают появляться в месопотамской
культуре в 1 тысячелетии до н.э. Этот скептицизм нашел выражение в
длинном диалоге между хозяином и его рабом; он известен как
«Пессимистический диалог», появившийся в Вавилоне. В нем взвешиваются
все типичные занятия месопотамского вельможи, все они оказываются
ущербными. Ничто, в сущности, не хорошо, ничто не стоит стараний, будь
то искание милостей при дворе, радости стола, набеги на кочевников в
пустыню, увлекательность жизни мятежника, начало судебного процесса,
любовные приключения или что бы там ни было. Достаточно процитировать
несколько строф о любви:

— Раб, соглашайся со мною! —Да, господин мой, да! — Женщину я полюблю! —
Полюби, господин, полюби! Любящий женщину позабудет печаль и невзгоды.

— Нет, раб, о нет, я женщину не полюблю! — Не полюби, господин, не
полюби! Женщина — яма, западня и ловушка, Женщина — острый кинжал, что
горло мужчины пронзает.

В итоге делается вывод о том, что все в мире — суета, в жизни нет толку,
т.е. отрицаются все ценности, отрицается существование «добронравной
жизни».

Другой фундаментальной проблемой месопотамской культуры является
правомерность смерти, которая представляет собой зло и есть, по
существу, высшее наказание. Почему человек должен быть наказан смертью,
если он не совершил ничего дурного? Тем более что в условиях культуры
Двуречья реалистический подход к природе человека исключал какую-либо
надежду на счастливую загробную жизнь. В знаменитом эпосе о Гильгамеше
(начало II тысячелетия до н.э.) его герой говорит:

Кто, мой друг, вознесся на небо? Только боги с Солнцем пребудут вечно, А
человек — сочтены его годы, Что б он ни делал, — все ветер!

Основная идея эпоса — мечта о вечной славе, заменившая мечту о
бессмертии, во имя чего совершались великие подвиги. Эпос представляет
собой гимн славным деяниям человека. В нем проводится мысль о том, что
смерть — это зло, но она не может перечеркнуть ценность жизни.
Человеческая жизнь по сути своей прекрасна, и это проявляется

во всех сторонах обыденной жизни, в радости победы, в любви к женщине, в
дружбе:

Боги, когда создавали человека, — Смерть они определили человеку, Жизнь
в своих руках удержали. Ты же, Гильгамеш, насыщай желудок, Днем и ночью
да будешь ты весел, Праздник отправляй ежедневно, Днем и ночью играй и
пляши ты! Светлы да будут твои одежды, Волосы чисты, водой омывайся,
Гляди, как дитя твою руку держит, Своими объятиями радуй подругу — ,
Только в этом дело человека!

Смерть же знаменует конец жизненного пути индивида. Более того, бна как
бы стимулирует человека жить мудро и осмысленно, чтобы бставить о себе
память в сердцах людей. Следует умирать в борьбе со ^лом, даже в борьбе
со смертью. Не нужно отступать ни перед чем, даже йеред богами. В
награду за это — «имя» и благодарная память потомков. В этом и состоит
бессмертие человека, смысл его жизни.

Герой эпоса — это типичный человек, трагедия которого состоит в
невозможности избежать смерти. Однако здесь мы не встречаем и нотки
пессимистического отношения к жизни. Человек во всех ситуациях остается
человеком, он гордится своими героическими деяниями И независимостью
перед лицом богов. Вся его жизнь насыщена борьбой йа установление
справедливости на земле, смерть же выступает кульминацией жизни,
завершением выпавших на его долю успехов и побед. Вся жизнь человека
предначертана от рождения, в ней нет места для таких понятий, как
«каприз судьбы» или «неумолимый рок», заранее исключена возможность
как-либо повлиять на ход событий, скажем, с помощью магических средств.
Именно на Древнем Ближнем Востоке была выработана мифологическая
концепция жесткого детерминизма человеческой жизни. Вместе с тем, в
отличие от древнеегипетской мифологии, не знающей ни Эдема, ни
прошедшего Золотого века, ни Арма-геддона, в мифологии культур Двуречья
известны мифы о Золотом веке человечества и райской жизни, вошедшие
затем в состав религиозных представлений народов Передней Азии и
библейской мифологической литературы. Мы видим, что в рамках культуры
Двуречья человек делает попытку нравственно преодолеть смерть,
осуществляет бунт против смерти.

Шумерские жрецы систематически проводили наблюдения на протяжении весьма
длительного времени. Например, в Уре обнаружен реестр астрономических
наблюдений, проведенных халдейскими жрецами на протяжении 360 лет. На
основании этих наблюдений они установили, что год равен 365 дней, 6
часов, 15 минут, 41 секунда. Однако

специализированное знание здесь трактовалось прежде всего как средство
господства над людьми и хранилось в тапне замкнутыми жреческими кастами.
К нему стремились не столько с целью раскрытия законов, управляющих
миром, сколько прежде всего для того, чтобы посредством него
господствовать над массами. Доступ к специализированному знанию,
имеющему управляющее значение, преграждали лестница посвящений и сложные
религиозно-магические ритуалы, которые играли весьма существенную роль в
управлении обществом.

В шумерской цивилизации уже были заложены начала науки, которая, будучи
вписанной в религиозное мировоззрение, была его служанкой. В силу этого
научная деятельность была подчинена культу традиций и ориентировалась на
недосягаемые образцы прошлого. Шумерские мыслители стремились выяснить
сущность природы и собственной цивилизации, они создали оригинальную
концепцию «Ме», смысл которой до сих пор не установлен окончательно. В
общем плане «Ме» представляют собой совокупность различных
закономерностей и правил, обеспечивающих функционирование элементов как
природы, так и шумерской цивилизации. Все законы и правила созданы
великими богами, однако они существуют вне богов, они проявляются в
движении неживой и живой материи, которая является безличной и вечной. В
законах «Ме», согласно шумерским мыслителям, содержится вся мудрость и
наука. В мифе о том, как царица небес и царица Урука Инанна украли
божественные законы «Ме», сохранился список свыше ста этих законов,
связанных с шумерской цивилизацией. До сих пор расшифровано свыше
половины этих законов. Здесь самые разные понятия: правосудие, мудрость,
героизм, вражда, искусство и боевое знамя, проституция и священное
очищение, музыкальные инструменты и искусство писца, мир, победа,
доброта и пр.

Специфика научного освоения мира в рамках шумерской и других цивилизаций
Древней Месопотамии обусловлена и способом мышления, принципиально
отличавшимся от современного способа мышления, выработанного европейской
культурой. Разум — орудие мышления — служил воображению, тогда как в
современной науке воображение играет служебную роль и проверяется
эмпирическими данными. Постижение мира основывалось, прежде всего, на
аналогиях из жизни людей, а не на рациональном исследовании самого мира.
Например, в качестве образца для истолкования молнии и грома брали
человеческий гнев, потому что такую аналогию диктовало воображение.
Тогда еще не были известны принципы теоретического решения проблем с
последующей верификацией.

Наука Древней Месопотамии стремилась овладеть действительностью, прежде
всего человеческой действительностью. Социальной ценностью обладало
знание, позволяющее избежать несчастья, а если оно

произошло, то избавиться от него, поэтому наука была нацелена на
предсказание будущего. Об этом свидетельствует тот факт, что среди
научных текстов на глиняных табличках чаще встречаются такие, которые
ассириологи обычно называют гадательными. Гадательные таблицы разделены
на рубрики, в каждой из которой зафиксированы точно явления (перемещения
звезд, Луны, Солнца, атмосферные явления, поведение животных,
удивительные формы растений и др.), указывающие на будущие ситуации,
относящиеся к положению дел в стране или отдельного человека. В
сакральных цивилизациях Древней Месопотамии трудно указать область
знания, которая не служила бы целям управления общественной системой.
Халдейские, ассирийские, вавилонские жрецы и маги, как и их
древнеегипетские коллеги, имели обширные знания о психике человека,
добытые в течение длительного времени, владели опытом в области
внушения, гипноза и др. Даже формали-аованное знание из области
астрономии и математики служило древ-ЯЁИМ жрецам для управления
сознанием масс.

Перечень «Ме», содержащихся в мифе об Энки («Господине Земли») и Инанне,
— одна из наиболее поразительных загадок, над которой бьются
исследователи шумерской цивилизации. Разгадка этой тайны, возможно,
помогла бы нам многое понять в древней культуре Месопотамии. Не менее
интересен этот миф в том плане, что он относится к числу великолепных
произведений о богах, являющихся носителями всех человеческих
недостатков. Его содержание состоит в следующем: во время оно Инанна,
желая возвеличить свое имя и умножить мощь и благосостояние своего
города Урука, задумала превратить его в ^ентр Шумера. Для этого
необходимо было добром или обманом заполучить «Ме», тщательно
оберегаемые богом Энки. Богиня отправилась и Эриду, дом Властелина
Мудрости. Если Энки, «знающий само сердце богов», даст ей «Ме», ее
желание исполнится: слава Урука и ее самой будет непревзойденной. Энки
угощает Инанну, сам отведав немало яств ^ напитков, и, находясь в
состоянии опьянения, отдает ей «Ме», после чего засыпает. Богиня спешно
нагружает свою добычу на Небесную барку и отплывает в «милый ее сердцу
Урук». Между тем, придя в себя, Энки обнаруживает отсутствие «Ме» и
приказывает своему посланцу и нескольким морским чудовищам отправиться в
погоню за Инанной и отнять «Ме». Однако Инанна преодолевает все
испытания, и, когда наконец она пристает к берегу, весь Урук выходит
приветствовать ее.

Инанна, выступающая в большинстве известных нам мифов как общешумерская
богиня, здесь представлена как покровительница и владычица Урука. На
этом основании можно судить о том, где первоначально возникла легенда и
какие исторические события нашли в ней отражение. Рассказывая о подвиге
Инанны, жрецы ее храма в Уруке хотели объяснить, каким образом Урук
возвысился и приобрел гегемо-

нию над всей страной. Этот миф, посвященный далекому прошлому, выражает
четкую политическую тенденцию. Поведение богов и конфликт между ними
отражают поступки людей и принимавшую самые различные формы борьбу за
гегемонию, за первое место в стране.

И за все, что происходило на земле, надо было благодарить богов. Над
каждым городом храмы «воздевали руки» к небесам, откуда боги следили за
своими слугами. Смотреть за тем, чтобы в служении богам не было никаких
упущений, было поручено жрецам. Слой жрецов по мере развития шумерского
общества превратился в главенствующую, правящую силу общества. Сотворив
богов, человек попал в полную зависимость от них. Этот неизбежный,
неотвратимый парадокс явился результатом духовных исканий людей; в
жизненной практике, выделив из своей среды «посредников», жрецы
превратились в управляющих «имуществом богов», центром которого был храм
— «дом бога». Здесь, в этом «доме» хранились плоды совместного труда,
все запасы и излишки продовольствия, изделия ремесленников и пр. Здесь
производилась и выдача пайков: каждый член общества получал то, что
«заслужил». Храмовый персонал состоял из жрецов-администраторов и
жрецов, занимающихся исключительно вопросами культа.

Наравне со жрецами почитались и жрицы, которые отнюдь не всегда давали
обет непорочности. Напротив, в число их обязанностей входило «служение
богине телом». Храмовая проституция, которой главным образом занимались
жрицы низших рангов, была окружена ореолом святости, и доходы от нее
увеличивали богатства «дома бога». Этих жриц посылали и на постоялые
дворы, где останавливались путешественники и где они занимались своим
ремеслом во славу урукской Инанны, лагашской Бабы, урской Нингаль или
ниппурской Нинлиль.

В древнейшие времена жрецы, судя по рельефам и печатям, отправляли
службу богам нагими. Позднее они стали облачаться в свободные льняные
одеяния. Главной обязанностью по отношению к богам было принесение
жертв. Ритуал жертвоприношений был сложным: там было и воскурение
благовоний, и возлияния жертвенной воды, масла, пива, вина, на
жертвенных столах резали овец и других животных. Ведавшие этими обрядами
жрецы знали, какие блюда и напитки приятны богам, что можно считать
«чистым» и что «нечистым». Жрецы гадали по внутренностям жертвенных
животных — печени, легким и пр. Во время жертвоприношений возносились
молитвы о благополучии жертвователя. Чем щедрее были дары, тем
торжественнее церемониал. Специально обученные жрецы аккомпанировали
молящимся игрой на лирах, арфах, цимбалах, флейтах и других
инструментах.

Заслуживает внимания и то, что достигнутый шумерами высокий уровень
культуры, созданная ими на протяжении веков общественно-политическая
организация привели к выработке тщательно разрабо-

танных норм для всех сфер жизни. Шумерские законы, четко
сформулированные и опирающиеся на традицию, легли в основу
законодательства цивилизаций, которые на протяжении последующих
тысячелетий возникали в Месопотамии. Существенно то, что эти законы
должны были соблюдать все граждане. . Первым в истории Шумера
законодателем и поборником справедливости был правитель Лагаша
Уруинимгина' (последняя треть IV тысячелетия до н.э.). Первый
царь-реформатор в истории человечества, Уруинимгина, «восстановил
свободу» и силой установленных им законов сделал так, что ни один жрец
«в сад матери бедняка не вхаживал», сделал так, что, если «сын бедняка
закинет сеть, никто не заберет его рыбу». Через 300 лет сын основателя
третьей династии Ура — царь ^Цульга составил и ввел в действие свод
законов. Этими законами он установил в стране справедливость, искоренил
беспорядок и беззаконие, он заботился о том, чтобы «сирота не становился
жертвой богача, адова — жертвой сильного». По мнению исследователей,
свод законов ^ульги, форма, в которой он был составлен, послужили
образцом для Позднейших законодателей.

Интересно отметить, что законы Шульги отличаются от законов
^таровавилонского царя Хаммурапи (XVIII в. до н.э.). Шумеры не йнали и
не применяли принципа талиона — «око за око, зуб за зуб», он ^ыл им
чужд. В ту отдаленную эпоху существовало более гуманное и справедливое
право, требование не телесного наказания, а денежного ^трафа, возмещения
за причиненный кому-либо ущерб.

Кодекс Хаммурапи является прекрасным примером дальнейшего развития
права, показателем-высокого уровня культуры Месопотамии. Кодекс
Хаммурапи представляет собой плод огромной работы по сбору, обобщению и
систематизации правовых норм, в нем, как и в любом древнем своде
законов, не проводилось деление на уголовное, гражданское,
процессуальное, государственное и пр. право. Цель этого правового
кодекса состоит в том, «дабы сильный не притеснял слабого, Йабы сироте и
вдове оказана была справедливость...» Текст законов Хаммурапи носит
«синтетический» характер, устанавливая одновре-Йенно и правила, и
ответственность за их нарушение. Кодекс Хаммура-Йи уделяет много
внимания наказаниям за различные проступки и преступления — от нарушения
обязанностей, связанных со службой, до Посягательства на имущество и
преступлений против личности. Для

Прежде существовала транскрипция Урукагина. Был ли тот или другой
исторический деятель поборником справедливости, судить трудно. Особенно
по их собственным текстам. Согласно одной из версий, он был вождем
восстания «детей Яагаша» — членов сельских общин, воинов, ремесленников
— против легитимного Правителя (лугаля) Лагаша Анды, согласно другой —
возглавил жреческую аристократию в ее борьбе с превращающимся в деспота
лугалем.

пего характерно очень широкое применение смертной казни за самые
различные виды преступлений — от присвоения чужого имущества до
прелюбодеяния. За некоторые особо тяжкие, с точки зрения законодателя,
преступления, законы Хаммурапи назначают квалифицированные виды смертной
казни: сожжение за инцест с матерью, сажание на кол жены за соучастие в
убийстве мужа. В остальных случаях устанавливаются либо наказание по
принципу талиона, либо денежная компенсация.

Законы Хаммурапи считались образцом законодательства на протяжении всей
дальнейшей истории «клинописной» культуры Месопо-тамии. Их продолжали
переписывать и изучать вплоть до эллинистического и даже парфянского
периода истории Вавилонии. Следует подчеркнуть, что законы Хаммурапи не
дублируют обычного права там, где оно достаточно обеспечивало интересы
правосудия и не нуждалось в замене новыми нормами. Несомненно, что эти
законы уделяют особое внимание интересам царского хозяйства и царских
людей, особенно там, где царские интересы могли сталкиваться с
интересами частных лиц. Законы Хаммурапи по сути своей были направлены
не на обновление общества, а на поддержание устойчивых, традиционных
социальных институтов (Натуральное хозяйство, общинная собственность на
землю и т.п.), против частной деятельности, приводящей к обогащению
одних лиц и разорению других, против расширения товарного производства и
обращения.

Данные археологии и тексты тысяч глиняных табличек открывают перед нами
картину жизни Шумера — страны поистине сказочного изобилия, с
великолепно налаженным хозяйством, страны, вызывавшей удивление и
зависть всего тогдашнего мира. Многие факторы послужили причиной
явления, которое можно назвать «экономическим чудом» III тысячелетия до
н.э. Прежде всего следует сказать о сельском хозяйстве — основе
многоотраслевой шумерской экономики, главном источнике жизненного
благополучия, богатства и могущества страны. Благодаря «земледельческому
таланту» шумеров мертвые земли были превращены в цветущий край. Густая
сеть оросительных каналов и тщательная обработка земли позволили
получать обильные урожаи, в результате чего шумеры освободились от
страха перед голодом, выделились большие группы людей, занятых в других
отраслях хозяйства, стали получать в обмен сырье, столь необходимое для
нужд строительства и для развития ремесел.

Обращает на себя внимание приверженность шумеров к бюрократизму. И
действительно, ни в одной стране бюрократическая система не достигла
такого развития, как в Месопотамии. Во время раскопок в архивах
шумерских городов найдены десятки тысяч табличек, из которых видно,
какое огромное значение шумеры придавали отчетности,

составлению деловых документов. Все регистрировалось, учитывалось и
записывалось на табличке.

Основные группы шумерского общества составляли земледельцы, работники,
выполнявшие всевозможные поручения храмовой и дворцовой администрации,
ремесленники, солдаты и купцы. Внутри каждой из этих групп также имела
место весьма существенная дифференциация. На общем фоне благоденствия, о
котором рассказывают надписи тех или иных правителей Месопотамии, слышны
отзвуки человеческого горя, стоны вдов, плач сирот, жалобы на
несправедливость. Участь бедняка ничем не напоминала жизнь богатого
человека. Возможностей же лишиться состояния и даже свободы было более
чем достаточно. То, что не забрали враги, напавшие на город (а войны
были часты), нередко переходило в собственность правителей, нуждавшихся
в средствах для ведения завоевательных войн.

Бедняки часто становились жертвами жульничества при торговых сделках. В
пословицах и поговорках то и дело речь идет о «лохмотьях», которые
продаются вместо хорошей одежды, о зерне, смешанном с песком, и о других
подрывающих репутацию купцов вещах. Те, кто «малый вес выдает за большой
вес», вызывали недовольство людей и гнев богов. И все же именно
богатство, а не личные качества обеспечивают человеку силу и вес в
обществе.

Нельзя сказать, что карьера человека в Месопотамии целиком зависела от
происхождения, хотя, разумеется, сыновьям придворных всегда был открыт
путь к почестям и высоким должностям в царских дворцах или храмах.
Сыновья купцов наследовали их имущество и торговые предприятия и
продолжали вести их дела. От отца к сыну, как правило, переходили
ремесленные мастерские, земельные владения и пр. Существовали
традиционные для той или иной семьи профессии, благодаря чему отец мог
передать сыну приобретенные им самим и унаследованные от отца опыт и
знания. Вместе с тем, как свидетельствуют письменные документы,
дворцовым чиновником нередко становился сын человека, далекого от
дворца. Но при одном условии: он должен был получить образование, а это
было тяжелым и дорогостоящим делом. Обучение продолжалось много лет,
ребенок успевал превратиться в мужчину, но тот, кто выдерживал, проявляя
способности, мог рассчитывать на высокую должность, почет и богатство.

Необходимо иметь представления о семейной жизни шумеров. Главой семьи
считался отец, чье слово имело решающее значение. Отцовская власть была
миниатюрной копией власти царя, возможно, она отражала отношение между
богами и их подданными. Как в семье бога, Так и в семье человека мать
имела большой вес. Семьи не были особенно велики: в среднем двое-четверо
детей, шумеры любили детей. Заботиться о них они считали своей святой
обязанностью и продолжали

выполнять ее даже тогда, когда ребенок превращался в подростка. На
особом положении находились жрицы; если жрецы могли обзаводиться детьми,
то жрицы, обязанные радовать своей любовью мужчин, были лишены такой
возможности. Им приходилось бросать своих детей, случалось, что
младенцев оставляли в корзинах на берегах рек или прямо на воде. Но н<
только жрицам приходилось расставиться со своими детьми, так же
поступали и бедняки, не имевшие средств на содержание ребенка. Люди,
нашедшие ребенка, могли усыновить его. Юридически подтвержденное
усыновление обязывало ребенка впоследствии заботиться о приемных
родителях. Нормой был моногамный брак^, где муж и жена были почти
равноправными партнерами, защищенными брачными контрактами.

Культуру шумеров невозможно представить себе без искусства. Прежде
всего, она положила начало строительству укрепленных городов, окруженных
стенами, многоэтажных домов и зиккуратов — святынь-алтарей. Последние
составляли часть комплекса священных зданий, окруженных стеной и
недоступных людям. Зиккураты возводили на холмах из кирпичей,
облицовывали глазурованными плитками. Классическим образцом является
зиккурат в Уруке, одном из важнейших центров религиозной и
художественной культуры; его фасад был покрыт мозаикой из красных,
голубых и черных плиток в соответствии с геометрическим орнаментом.
Святыня в Уре, прообраз вавилонской башни, построен в 1000 г. до н.э.
Каждая ее архитектоническая линия тщательно рассчитана, уменьшена или
увеличена, что исправляет иллюзию перспективы. Принципы такой
архитектуры были восприняты ассирийцами из Северной Месопотамии в конце
II тысячелетия до н.э. Аналогичными были зиккураты в Эриду (3500 г. до
н.э.) и в Уруке, посвященные богу неба Ану. Эти зиккураты стали местами
культа, типичными для всей Месопотамии. Они были также центрами
ученых-жрецов, занимающихся в первую очередь математикой и астрономией.

Шумеры - весьма художественный народ. Очень рано у них развилась
скульптура, хотя в стране было мало камня. Статуи царей, жрецов, воинов
устанавливались в храмах, чтобы они молились за основателя святыни. В
более поздние времена появляются статуи из диорита, как, например,
фигура знаменитого царя Гудев (ок. 2300 г. до н.э.), представляющая
собой один из лучших экземпляров шумерской скульптуры. Для нее
характерна сильная экспрессия при минимуме средств выражения.

В Шумере существовал довольно редкий институт полиандрии (известен у
некоторых племен Тибета, упоминается в Махабхарате (Драупади)).
Законодательно именно Уруйнимгина запретил полиандрию, а также право на
расторжение брака со стороны женщины

Шумеры развивали также пластику в металле, впервые, очевидно,
использовали золото в комбинации с ляпис-лазурью, серебром, раковинами и
бронзой. В Уре, в так называемой царской гробнице, где вместе с царем
похоронено семьдесят придворных, английский археолог Л.Вули обнаружил
драгоценности высочайшей художественной ценности: золотой шлем и фигурку
козла, опирающегося на дерево (из золота, ляпис-лазури, серебра).
Диадема царицы Шубад также относится к знаменитым произведениям
ювелирного искусства. Обнаружены и оружие, музыкальные инструменты,
четырехколесные повозки. Все это свидетельствует о высокой культуре
Шумера.

Шумеры первыми в истории искусства применили непрерывное повествование о
событиях. На это указывает тот факт, что именно в Шумере создан самый
древний эпос о легендарном владыке Гильгаме-ше. В этом эпосе речь идет
об атрибутах света и блеска в земном мире человека, которые
рассматриваются эстетически как формы этической чистоты. Достаточно
прочитать описание красоты Гильгамеша:

Он умыл свое тело, все оружие блестело, Со лба на спину волосы он
закинул, С грязным он разлучился, чистым он облачился. Как только
накинул он плащ и стан подпоясал, Как только венчал себя Гильгамеш
тиарой, На красоты Гильгамеша очи подняла владычица Иштар.

Этот принцип эстетической меры действительности пронизывает культуру
Месопотамии, начиная дошумерскими временами и кончая цивилизацией
Вавилона.

Искусство Месопотамии, первоначально неразрывно связанное с ритуалом,
пройдя несколько этапов, приобрело ко II тысячелетию до и.э. облик, в
котором современный человек уже угадывает знакомые черты. Многообразие
жанров, поэтический язык с различными видами повторений, параллелизмов,
хоровых рефренов, сравнений и метафор, эмоциональная мотивировка
действий героев, оригинальная метрическая форма произведений, широкое
применение эффектов трагического и комического выказывают ту заботу
автора о форме своего высказывания, которая делает его истинным
художником, а его сочинение — произведением искусства. Более того, в
некоторых лирических гимнах можно встретить зачатки философских
размышлений.

Стиль шумерского искусства был воспринят вавилонской, ассирийской и
халдейской цивилизациями. Вместе с этим кончается независимость
городов-государств Месопотамии, тиранических царств, которые все
породили искусство одного стиля. Наконец, с установлением персидского
господства появились новые обычаи, законы и верования. Вавилон перестал
быть столицей, дворцы опустели, зиккураты постепенно превращались в
руины. Вавилонская цивилизация, культура которой представляет собой
последнюю фазу шумерской культуры, зна-

менует рождение нового социопсихического космоса —
нравственно-этического, предтечу христианского — вокруг нового солнца,
страждущего человека.

Многие достижения культуры Месопотамии были ассимилированы и творчески
переработаны соседними народами, в том числе греками и древними евреями.
Покажем это на примере библейских сказаний, отправной точкой которых
служат шумерские мифы о деяниях бога Энки на острове Дильмун. У
современного человека сложилось, например, весьма определенное
представление о рае. Библия, живопись, литература рисуют перед нами
прекрасный сад, где прогуливается первый человек, Адам в сопровождении
Евы, созданной богом из его ребра\ есть здесь и змей-искуситель,
уговоривший Еву вкусить запретного плода. Оказывается, что шумерское
представление о «райском саде», где нет смерти, соответствует
библейскому. О заимствовании у шумеров библейской идеи божественного рая
говорит и местоположение рая; в Библии прямо указывается, что реки,
текущие в библейском раю, находятся в районе Евфрата, т.е. в
Месопот^мии.

Следует обратить внимание на еще один момент, который особо
подчеркивается в шумерском мифе; это безболезненные роды. Ведь в Библии
только из-за непослушания Адама и Евы на них было послано проклятие: «со
скорбию рожать будешь детей» (Книга Бытия 3:16). Интересно также
сопоставить «преступления» Энки и «грех» первых людей. Желая познать
«сердце» растений, Энки съедает их. Адам и Ева вкушают запретный плод,
хотя бог сказал: «От дерева познания добра и зла, не ешь от него» (Книга
Бытия 2:17). Итак, стремление к познанию явилось причиной того, что у
шумеров по воле богини Нинхурсаг (Мать-Земля) заболел Энки, а в Библии
по приказанию бога из рая были изгнаны Адам и Ева.

Сопоставление библейского описания сотворения мира в «Книге Бытия» с
вавилонской поэмой «Энума элиш» («Когда вверху») позволяет увидеть
множество аналогий между ними. Космогония, сотворение человека из глины
и отдых творца и там, и здесь почти совпадают по очередности, однако мы
встречаемся с иудейской интерпретацией. Бог Яхве говорит: «Создадим
человека по образу и подобию нашему и

Это пресловутое и логически необъяснимое ребро имеет ясное объяснение, и
оно состоит именно в некорректном заимствовании древними евреями
шумерского текста! «На шумерском языке ребро обозначается словом «ти».
Богиня, созданная для того, чтобы исцелить боль в ребре Энки, носила имя
Нин-ти, то есть «Госпожа ребра». Но шумерское слово «ти» означало также
«давать жизнь». <..-> Это была одна из первых литературных ошибок,
которая укоренилась на века благодаря библейской легенде о рае, хотя
здесь уже никакой игры слов не остаётесь, потому что на древнееврейском
языке «ребро» и «дающая жизнь» звучат по разному» (Кремер С. История
начинается в Шумере. М., 1965. С. 171).

пусть господствует над рыбами... и над пернатыми... н над скотом и над
всей землей». (Книга Бытия 1, 26). Этот человек, сотворенный в самом
конце по-вавилонски и сделанный из глины тоже по-вавилонски, получает
иудейскую интерпретацию. Она заключается в реплике Создателя, в корне
отличной от шумерского «раба божьего», а именно — человек должен
господствовать над землей со всем, что на ней есть. Это уже не
по-шумерски, а по-иудейски и по-европейски. И это колонизаторское
господство «над всей землей», завещанное Торой, уже на протяжении
нескольких десятилетий угрожает человечеству глобальной экологической
катастрофой. Вот к чему может привести богоподобие человека, его право
распоряжаться землей, растениями, животными, воздухом и водой. В целом
же следует отметить, что не только в негативных, но и в позитивных
интерпретациях культурный опыт Месопотамии используется в современной
мировой культуре.

ЛИТЕРАТУРА

ЦелицкийМ. Забытый мир шумеров. М., 1980. Заблоцка Ю. История Влижнсго
Востока в древности. М., 1989. Замаровський В. Спочатку був Шумер. Киш,
1983. История Древнего мира. Ранняя древность. М„ 1989. История
эстетической мысли. М., 1985. Т. 1. дппе.11хейл1Л.Л. Древняя
Месопотамия. М., 1990.

Франкфорт Г., Франкфорт ГА., Уилсоп Дж„ Якобсеч Т. В преддверии
философии. М., 1984.

Лекция 6

КУЛЬТУРА ДРЕВНЕГО ИРАНА

Культура древнего Ирана в свете археологических исслелований. Гигантская
имперская машина. Сфера права. Ахеменилское искусство. Религия древних
иранцев. Нравы, обычаи и повседневная жизнь древних персов. От суеверий
к зачаткам науки. Культурные контакты древних персов с окружающими
древневосточными иивилизаииями. Значение культуры древнего Ирана.

В распоряжении современной науки имеется весьма мало данных о культуре
ранних иранцев, почти ничего не известно об их верованиях, обычаях и
обрядах. Больше информации дают археологические исследования различного
рода культовых комплексов и изобразительных памятников, однако при их
анализе главная трудность состоит в доказательстве объективности
интерпретации сюжетов или отдельных образов. Например, изображения птиц
и зверей, реальных и фантастических, а также различных божеств на
ритуальных предметах из Луристана (юго-западный Иран), в особенности на
бронзовых поясах, серебряных, золотых и бронзовых пластинах, во-тивных
булавках истолковываются рядом ученых на основе авестийских мифов. Хотя
такой сравнительный анализ и позволяет получить определенные сведения о
раннем этапе развития древнеперсид-ской культуры, следует отметить, что
интерпретация многих этих памятников как иранских по существу начинается
словом «неизвестно». Поэтому неудивительно существование ряда гипотез и
предположений в области древнеиранской культуры, ее связей с
древнеиндийской культурой. Предполагают, что индоиранские племена
первоначально обитали

на одной общей прародине^ и лишь позднее, примерно во II тысячелетии до
н.э. часть их ушла в долину реки Инд. До сих пор эта идея основывалась
лишь на данных лингвистов, установивших чрезвычайную близость не только
языков, но и названий главных божеств и важнейших сюжетных тем Авесты и
Ригведы. В монументальном сооружении, напоминающем крепость и
находящемся на крайнем Востоке современного Туркменистана (Тоголок-21),
вдоль одной из западных стен тянется цепочка удивительно однотипных
камер, предположительно келий. Первое, что бросается в глаза, это их
«неудобные» размеры: они очень узки, хотя длина вполне соответствует
среднему человеческому росту. Такое впечатление, что это кельи аскетов,
своеобразных отшельников, связанных с функционированием храма. Однако
ортодоксальный зороастризм напрочь отрицает аскетизм, который, в свою
очередь, составляет сущность брахманизма, адепты которого с помощью
аскетических подвигов пытались достичь высшей силы духа и божественного
могущества. Что, если кельи Тоголок-21 — это пример аскетической
практики, которая первоначально могла быть общей у индоиранских племен,
а позднее сохранилась у ариев, но была отвергнута зороастризмом? Только
будущие открытия археологов смогут Внести ясность в этот вопрос. В
случае его положительного решения мы получили бы первое документальное
свидетельство единства культуры индоиранцев до их разделения.

Иначе обстоит дело с культурой Ахеменидского Ирана, данные о которой
содержатся в ряде письменных источников, не говоря уже о памятниках
архитектуры и искусства. Прежде всего, привлекает внимание такая
специализированная сфера культуры, как сфера политики, где изумительное
сочетание традиций и инноваций позволило Ахеменидам создать первую в
древнем мире самую крупную полиэтническую империю. Начиная с 559 г. до
н.э., за 30 лет (менее чем за одно поколение) персами была создана
гигантская имперская машина, которая эффективно функционировала в
государстве с населением в 10 млн. чел., простиравшемся от Греции до
Эфиопии и от Ливии до Индии. Таким образом, персы были первым народом,
осуществившим старую мечту: установление на Среднем Востоке
могущественной крупномасштабной империи с единственным правителем и
единым официальным языком, в данном случае арамейским.

' «В прошлом веке некоторые археологи и лингвисты пытались найти
прародину индоевропейских языков в степях Украины, в частности, среди
изобилующих лошадиными костями остатков ямной культуры, которая...
распространилась в степях, лежащих к северу от Черного и Каспийского
морей. Джеймс Маллери из Уилки -колледжа в Белфасте еще раз подтвердил
теорию о том, что прародина индоевропейских языков находилась на
территории современной Украины... (Энтони Д., Тыегчн Д., Браун Д.
Зарождение верховой езды // В мире науки. 1992. № 2. С. 36).

Правящая династия Ахеменидов (Кир, Камбиз, Дарий 1 и др.), используя
организаторские способности мудрых государственных советников, достигла
больших успехов в государственном управлении. Покорив Мидию, Вавилонию и
Египет, ахеменидские цари придали своим завоеваниям характер личной унии
с народами этих стран, короновались по местным обычаям и пользовались
традиционными системами датировки и исторически сложившимися методами
управления. Ахе-мениды стремились создать в завоеванных странах
нормальные условия для развития экономики и транзитной торговли. Кир и
Камбиз сохранили внутреннее политическое устройство в завоеванных
странах, почти не изменив его, и предоставили покоренным народам местное
самоуправление.

Однако восстания и сепаратистские тенденции заставили Дария 1 провести в
518 г. до н.э. реорганизацию и унификацию системы управления
провинциями. В результате была создана, по существу, новая
административная система, которая до конца господства Ахеменидов не
претерпела существенных изменений. Эта система обеспечила условия для
бурного развития торговли и достижения таких стандартов жизни, каких не
знало до этого человечество. Во время почти 200-летнего правления
Ахеменидов происходило свободное перемещение людей, вещей и идей, а
города типа Вавилона превратились в космополитические центры культуры.

Древнеперсидская экспансия осуществлялась путем войн и завоеваний,
однако Ахемениды не смогли бы только мощной военной силой сохранить
господство над огромными цивилизациями с их разнородной культурой.
Несмотря на то что «копье персидского воина может достать далеко», по
выражению Дария 1, территориальная целостность империи достигалась с
помощью великолепно налаженных администрации и системы коммуникаций,
изощренной правительственной структуры, а также благодаря удивительной
терпимости к законам и традициям подвластных персам народам. Эта
терпимость выступала социально-психологическим фактором огромной силы в
обеспечении лояльности и повиновения побежденных народов. К этому
следует добавить, что Ахемениды терпимо относились к религиям покоренных
народов, чтобы не создавать трудностей на пути к мировому господ- -ству.
У древних персов была своя жизнеспособная религия, во главе пантеона
богов которой стоял Ахурамазда — творец неба, земли и человека. Однако
они даже не предпринимали никаких попыток навязать свою веру иным
народам; более того, они оказывали поддержку другим религиям и
соответствующим храмам, исходя из концепции, что подвластные им народы
должны быть благодарны за это.

Ахеменидская держава существовала в силу широкого использования
культурных (в том числе правовых, политических, религиозных

и пр.) и административных традиций покоренных народов. Персидская
администрация часто пользовалась в государственном управлении услугами
представителей этих народов. В Вавилонии, Египте, Малой Азии и других
странах обычно судьями, заведующими канцеляриями, градоначальниками,
правителями областей, управляющими государственными арсеналами,
сборщиками налогов, начальниками царских строительных работ были
вавилоняне, египтяне, иудеи, арамеи, эламиты, греки и т.д. с их
многовековым техническим и административным опытом, знанием местных
традиций, обычаев и законов. Древние персы осваивали лучшие достижения
своих подвластных народов, перерабатывали их в соответствии с логикой
своей культуры и использовали для действенного управления своей
гигантской империей.

В Ахеменидской державе существовали самые различные правовые системы и
институты, начиная от крайне примитивных до довольно высокоразвитых, и
завоевания персов не привели к разрыву правовых традиций и норм
покоренных народов. В вавилонских деловых документах персидского времени
встречается типично иранское выражение «согласно закону царя». Оно
встречается в Бехистунской и других древнеперсидских надписях, а также в
книгах Эзры (VII, 26 и др.) и Эсфирь (1, 8 и др.). По всей вероятности,
здесь имеется в виду общий „правовой порядок, установленный Ахеменидами,
а не единый общегосударственный кодекс законов, который, по мнению
большинства ученых, вряд ли вообще существовал.

В период царствования Дария 1 велась интенсивная работа по кодификации
законов покоренных народов, а также изучались древние законы, особенно
Кодекс Хаммурапи. Действующие в различных странах законы были приведены
к единообразию в масштабах данной страны, а в необходимых случаях и
изменены в соответствии с политикой царя. Таким образом, право выполняло
функцию поддержания устойчивых, общезначимых границ в сфере социального
взаимодействия гигантской имперской машины с покоренными народами.

Согласно Платону (Законы. 695 с.), Дарий установил законы, обусловив в
них дань с покоренных народов, которую еще Кир обещал персам. Персы
имели свое примитивное право, основанное на обычаях. Решения царя были
последней инстанцией и не подлежали изменению. Но царь должен был
править в соответствии с традиционными установлениями персов,
советоваться с представителями семи знатных родов, которые играли
большую роль в правовой жизни страны. В особо важных случаях царь
собирал совет, состоявший из представителей знати. Царь мог
устанавливать новые законы, ссылаясь на желание Ахурамаз-ды. Основные
принципы этих законов изложены в надписях Дария 1. В Бехистунской
надписи он заявляет: «Человека, который был верен мне, я вознаграждал,
человека, который был вероломен, я строго наказывал.

Милостью Ахурамазды эти страны (т.е. страны державы) следовали моим
законам. Как я говорил, так они делали... Говорит Дарий царь: Ахурамазда
потому помогал мне..., что я не был вероломным, лжецом или злодеем, ни
я, ни род мой. Согласно справедливости поступал я. Я не делал зла ни
слабому, ни сильному. Страны эти, которые стали мятежными, ложь сделала
их мятежными. Ты, который будешь царем, берегись от лжи крепко».
Согласно отцу истории — Геродоту, персидские юноши учились только ездить
на лошади, владеть луком и говорить правду. В политической жизни правдой
считалась преданность царю.

Обычные преступления рассматривались царскими судьями, назначаемыми из
знатных персов пожизненно и с наследственной передачей своих должностей.
Они разрешали тяжбы между персами, а также толковали законы и обычаи.
Впервые царские судьи упоминаются при Камбизе II. По рассказу Геродота
(V, 25), один из царских судей по имени Сисамн брал взятки. Камбиз велел
содрать с него кожу, выделать ее и обтянуть судейское кресло взяточника.
Затем Камбиз назначил судьей сына казненного, приказав ему выносить
решения, сидя на этом кресле. Другой царский судья-взяточник был
приговорен Дарием 1 к распятию на кресте, но перед казнью царь решил,
что прошлые заслуги превышают вину этого судьи и помиловал его. После
захвата Египта царские судьи постановили казнить за каждого погибшего
воина из армии Камбиза по десять знатных египтян. Перс Оронт за ложный
донос был исключен из списка царских друзей.

Преступления против царя или его семьи карались смертной казнью. Часто
за такие преступления наказывали всю семью, что создавало круговую
поруку. Для дознания прибегали к битью плетьми и пыткам скорпионами.
Наказания за различного рода преступления, как правило, были очень
суровые. Гистий, тиран Милета, восставший против Дария, был распят на
кресте. Уже мертвому царевичу Киру Младшему, поднявшему мятеж против
Артаксеркса II, «по обычаю персов» были отрублена правая рука и голова.
По свидетельству Ксенофонта, во владениях Кира младшего в Малой Азии
вдоль больших дорог часто можно было видеть «злодеев» с отрубленными
ногами, руками и выког лотыми глазами. Отравителей клали головой на
широкий камень и давили другим камнем, пока голова не расплющится.
Лицам, выражавшим неповиновение властям, а иногда и клеветникам,
отрубали головы. В целом же следует учитывать тот момент, что своды
персидских законов не сохранились до нашего времени, если не считать
отдельных и, по-видимому, не всегда точных данных о них у греческих
авторов; в завоеванных странах действовали местные законы.

На рубеже VI—V вв. до н.э. оформляются определяющие черты искусства
Ахеменидов: строжайшая канонизация, достигающая даже мо-

нотонности, стремление к абсолютной симметрии, зеркальное построение
одних и тех же сцен. Эти черты характеризуют все рельефы Пер-сеполя —
проемы дверей дворцов, например, обязательно имеют на обоих фасах
косяков не только идентичные сцены, но даже идентичные пояснительные
надписи. Персеполь поражает размерами платформы, высотой колонн,
колоссальными человекобыками пропилеев Ксеркса, рельефами ападаны
(приемный зал дворца). Но, немного привыкнув к этому, начинаешь замечать
повторы сцен, трафаретность фигур, каноничность поз и атрибутов. Рельефы
Персеполя — это связный рассказ, но совсем не остросюжетный, как,
например, ортостаты ассирийских дворцов, это медленное, назойливо
ритмичное, торжественное и пышное шествие сотен персидских и мидийских
воинов, сотен вельмож, чиновников и жрецов, сотен представителей
подвластных народов. Все эти многочисленные процессии как бы застыли
внезапно, и понятие «последовательность» выражено не отдельными фигурами
и сценами, а комплексами фигур и сцен («комплекс ападаны», «комплекс
пиршественного дворца» и пр.). Предметы прикладного искусства эпохи
Ахеменидов предельно точно изображены на рельефах Персеполя. Здесь можно
ограничиться, пожалуй, одним примером. На одежде Дария на рельефе
западных дверей ападаны гравировкой изображена кайма с процессией львов.
Такая же точно кайма, вытканная из шерсти, с точно такими же (до
мельчайших деталей) фигурами львов была найдена в одном из пазарыкских
курганов на Алтае.

Каноны, созданные еще при Дарий, не нарушаются ни в чем на более поздних
дворцах Персеполя, в архитектурном украшении скальных гробниц персидских
царей, на памятниках торевтики V—IV вв. до н.э. В Персеполе создается
тот «имперский ахеменидский стиль», который впоследствии будет
господствовать на всей территории, подвластной Ахеменидам. Ахеменидское
искусство было придворным монументальным искусством, которое должно было
символизировать могущество державы и величие царской власти. Выяснению
происхождения отдельных элементов ахеменидского искусства посвящено
много работ. Но, как указывают специалисты, искусство — не сумма
заимствований, а то, благодаря чему создается нечто большее, чем простое
сочетание заимствованных элементов. Несмотря на заимствования, все
глубокие, самые существенные аспекты ахеменидского искусства остаются
полностью оригинальными, и само это искусство как целое не производит
впечатления «чужеземного». Ведь в целом оно — результат специфических
исторических условий, определенной идеологии и социальной жизни, давших
заимствованным формам новые функции и значение. Поэтому заимствования и
влияния потеряли все свои типичные и первоначальные качества в новом
содержании. Сюжетов совсем немного, и почти все они встречаются в
монумен-

тальном искусстве, на произведениях торевтики, на немногих дошедших до
нас образцах ткани. Это прежде всего царь у жертвенника с пылающим
огнем, символ Ахурамазды, борьба «царя-героя» с чудовищем, символическая
сцена борьбы животных, различные «добрые» и «злые» гении и демоны.
Другим распространенным сюжетом ахеме-нидской глиптики, изображеннным на
золотых и серебряных сосудах, печатях-цилиндрах являются сцены боев,
триумфов или охоты персидских царей и воинов.

В скульптуре Персеполя присутствует также пласт образов Зивие. Это
прежде всего рельефы, изображающие бой «царя-героя» с демонами, силами
зла, в тронном зале, а также капители колонн — профили различных
чудовищ. Среди них — рогатый и крылатый лев с хвостом скорпиона и
птичьими лапами, лев с ногами быка, чудовище-грифон с бычьим хвостом.
Сама композиция этих сцен — та же, что и на некоторых плакетках Зивие.

Итак, в Персеполе окончательно сложились нормы ахеменидского искусства,
точнее, ахеменидского дворцового стиля, которые лишь позже, в середине
IV в. до н.э., пополнятся новыми мотивами и образами. Ахеме-нидский
дворцовый стиль распространился чрезвычайно широко, фактически создав
единство культуры от Инда до побережья Малой Азии.

В ахеменидской Персии существовали различные религиозные представления;
религии персидского народа, ахеменидских царей и магов не вполне
совпадали, хотя различия между ними постепенно стирались. Религия
персидского народа нам в основном известна из трудов античных авторов —
Геродота, Страбона, Ксенофонта, Цицеро-на, Плутарха и др. Персы эпохи
Ахеменидов были поклонниками древних индоиранских божеств природы —
Митры (бога Солнца и света), Анахиты (богини воды и плодородия) и т.д.
Маги были учениками и последователями Зороастра (Заратустра), согласно
единодушным сообщениям античных авторов. Персы не были зороастрийцами,
последователями учения, изложенного в Гатах — древнейших частях
священной книги Авесты, так как они поклонялись божествам природных сил,
отвергнутых Зороастром.

Общеизвестно, что Зороастр не изобрел совершенно новую религию, а лишь
кардинально реформировал существовавшую до него. Если учесть, что в его
учении культ огня и в особенности культ опьяняющего напитка занимают
главное место, то здесь, очевидно, имеется культово-религиозная
преемственность. Другое дело, что Зороастр видоизменил старые традиции и
в том числе отказался от пышных храмов, до предела упростив культовые
сооружения и обрядность. Доказано, что у зороастрийцев богослужения
проходили не в храмах, а под открытым небом перед небольшими, нередко
естественными возвышениями, покрытыми одной лишь циновкой, на которой,
по представлениям древних, восседали их божества.

Зороастризм — древнеперсидская религия, творцом которой является
Заратустра, живший в промежутке между 1000 и 500 гг. до н.э.
Отличительной чертой этой религии является ее практически-этический
характер. Так, даже благочестие здесь состоит не в освобождении от
мирского зла и от самого мира, а в уничтожении зла и всего дурного в
мире, не в бегстве от мира или в уничтожении своего Я, а в утверждении
себя в мире. Для зороастризма характерен дуализм, а именно: изначально в
мире существуют два бога — Ормузд, покровитель добра, и Ариман, стоящий
во главе зла. В мире идет борьба между силами добра и силами зла,
которая должна, в конечном счете, закончиться победой бога Ормузда.
Религия Заратустры сыграла исключительную роль в истории культуры и
религии, так как весьма трудно без учета древне-персидских верований и
представлений, особенно без присущего этим .верованиям дуализма,
выяснить до конца генезис иудаизма, христианства и ислама, их дальнейшее
развитрге, появление демонологии и анге-лологии и многих других проблем.
Исходно зороастризм развил ряд доктрин, существующих в современной
христианской теологии: доктрина о конце мира, о воскрешеции мертвых и
страшном суде, доктрина а спасении, доктрина о последней битве между
богами добра и зла, заканчивающейся победой Ормузда. :: Проблемой
зороастризма является дуализм. В одном из его вариантов — зерванизме,
который является философской разработкой учения '«борьбе добра и зла,
данная проблема решается путем введения концепции бесконечного времени —
вечного божества. Именно Время — Зерван сотворило как Ормузда, так и
Аримана. Культ Времени, обожествление Зервана является одним из
последствий древнеперсидско-го дуализма, который приобрел ипостась
пантеизма. Зороастризм ожил в III в. н.э. в виде манихейства, типично
синкретической религии, сплавляющей в одно целое элементы религии
Заратустры, гностицизма, буддизма и христианства.

Несомненный интерес представляет повседневная жизнь, нравы и обычаи
древних персов. В середине VI в. до н.э., когда персы вышли на арену
мировой истории, у них сохранялись сильные пережитки родовых отношений.
В то время персы славились своим умеренным образом жизни,
воздержанностью, храбростью и сплоченностью.

По словам Геродота (1, 171; IX, 122), они носили одежду из шкур животных
и войлочные тиары, не употребляли вина, ели не столько, сколько хотели,
а сколько имели. По свидетельству Исаии (XIII, 17), иранцы в ранний
период не ценили серебра и не были пристрастны к золоту.

Вскоре простота и скромность в пище и одежде превратились в
идеологический пережиток, сохранявшиеся лишь во время обряда коронации
персидских царей, когда вступающий на престол Ахеменид Должен был надеть
одежду, которую носил, не будучи царем, Кир II,

съесть немного сушеных фиг и выпить чашу кислого молока, имитируя таким
образом основателя династии. Даже во время военных походов цари и
знатные персы теперь возили с собою палатки, полные золотых и серебряных
лож, столов, умывальников, ваз, чаш, дорогих ковров и т.д. Кроме того,
знатных персов сопровождало множество рабов-лекарей, евнухов и поваров,
которые прислуживали им даже во время походов. Персы стали одеваться в
роскошные мидийские одежды, носить золотые ожерелья, гривны, браслеты и
т.д. К столу персидских царей и знати доставляли в свежем виде рыбу из
отдаленных морей, фрукты из Вавилонии и Сирии.

Семья у древних персов не была моногамной, разрешалось иметь много
законных жен, а также наложниц, можно было жениться также на близких
родственницах, например, на племянницах и даже на единокровных сестрах.
Заветное желание каждой персиянки — иметь детей, для этого она совершает
ворожбу и молится о даровании ей мальчика, ежегодно царь даровал подарки
многодетным родителям (Страбон XV, 3, 17). Сохранились некоторые
сведения и о свадебных обычаях. Во время пиршества невеста, вкусив вина,
садилась к жениху, который обнимал и целовал ее. Новобрачные ели от
одного и того же хлеба, разрубленного мечом на две части.

Древнеперсидские обычаи запрещали женщинам показываться посторонним, не
случайно среди многочисленных рельефов в Персеполе нет ни одного
женского изображения. Плутарх пишет, что персам свойственна дикая
ревность не только по отношению к женам, нр даже рабынь и наложниц они
держат взаперти, чтобы посторонние не видели их, а во время поездок
возят их в закрытых повозках. Широко известен библейский рассказ о том,
что персидский царь во время приема велел своей жене Вашти явиться на
пиршество, чтобы показать ее народу. Она отказалась подчиниться приказу
мужа, чтобы не нарушать обычаи, и за это была лишена сана царицы и
превращена в обычную наложницу.

Нравы и обычаи древних персов излагаются в сочинениях удивляющихся им
народов. Соответственно могучему росту и физическому развитию персы
обладали энергичной волей, закаленной в борьбе с суровым климатом и в
опасностях кочевой жизни в горах и степях. Они приобрели там бодрость и
серьезный взгляд на вещи, а также робость по отношению к мрачным,
неприветливым сторонам существования, которая то и дело проявляется в их
нравах, обычаях и религии, и которая могла бы стать роковой для всего их
духовного развития, если бы в них не жило столь же сильное стремление к
свету, мощи и к покорению зла.

Интеллектуальная одаренность древних персов состоит в ясном и трезвом
рассудке; им чужда выспренняя фантазия индийцев. Их священные
стихотворения обладают красотой, что в древности случается редко, и
энергией. Даже богословские спекуляции являются скорее

практическим анализом управляющих бытием сил, чем углублением и
созерцанием. Поэтому религиозные культы их, как бы они ни были •ценны в
воспитании народа, носят неприятный оттенок со своими сухими гимнами и
утомительными обрядами. Однако у персов отнюдь не было недостатка в силе
воображения, они обладали фантазией, необходимой для великих дел и
великих мыслей. Не случайно их взгляд на существование был необычайно
широк: добро и зло, бог и человек, аемная и загробная жизнь, мистика и
логика — они воспринимали все это в форме резкого противопоставления, но
они умели сочетать эти представления в определенную, законченную картину
мира.

В Ахеменидской державе царила атмосфера, способствующая развитию
культуры, в том числе и науки, и такие великие ученые, как философ
Гераклит из Эфеса, вавилонский астроном Кидинну и многие другие (в »ом
числе и историк Геродот, часть жизни которого прошла в Галикарнас-пре),
были подданными персидских царей. Такие произведения искусства, «как
храм богини Дианы в Эфесе и Галикарнасский мавзолей, причислявшиеся
древними к семи чудесам света, также были созданы подданными Ахеменидов.
Продолжала существовать и развиваться древняя культура египтян,
вавилонян, эламитов и других народов. <*;;- Общеизвестны достижения
египетской и вавилонской медицины — йумификация, хирургия, стоматология,
офтальмология, терапия и др. вместе с тем необходимо учитывать, что
медицина в древности была неизбежно связана с магией, с различными
суевериями, и люди считали, что болезнь вызывается злыми духами,
проникшими в человечес-1Кйй организм. Чтобы вылечить болезни, врач
стремился изгнать злого духа из тела больного молитвами и магическими
заклинаниями. Часто врачи лепили из глины изображения злых духов и
разбивали их, полагая, что от этого больной может выздороветь. ^:
Сохранилось также много своеобразных рецептов для профилактику болезней
— руководства для предотвращения или удаления зла. Иногда для этого
предлагается приносить жертвы богам, стихийным силам природы, домашним
духам и т.д., а также запрещается есть рыбу ^^определенные дни. Один из
ритуальных текстов гласит: «Если кто-ямбудь увидит змею в первый день
месяца нисанну или аяру, будь это жнем или ночью, [этот] человек умрет;
если жизнь ему дорога, он должен нанести себе глубокую рану на голове
[и] побрить щеки; в течение "врех месяцев его будет одолевать боль, но
[затем] он выздоровеет». Можно сказать, что во врачебной деятельности
переплетались суеверия и элементы научной медицины. ^ Органическую часть
науки составляла философия, которая, однако, на древнем Востоке в
отличие от античной Греции, не выделилась в самостоятельную, отдельную
от религии отрасль знаний. Уже Гаты Эороастра содержат абстрактные
философские воззрения, согласно ко-

торым борьба добра со злом и их противоборство заложены в человеке, и он
должен нести ответственность за свои поступки. Гераклит, живший в конце
VI в. до н.э., считал основным законом мироздания вечное движение (ему
принадлежит знаменитое изречение: «все течет») и основой всех веществ —
вечно живой огонь, который не был создан никем

из богов или людей.

Еще со школьной скамьи все знают о великих достижениях египетской и
вавилонской математики, особенно в области решения геометрических задач
по измерению площадей и в развитии арифметики в алгебраическом
направлении. Время персидского владычества, особенно с последней
четверти V в. до н.э. до завоевания страны войсками Александра
Македонского, было самым творческим периодом вавилонской математической
астрономии. В это время существовали астрономические школы в Уруке,
Сиппаре, Вавилоне и Борсиппе. Из сообщений Плиния Старшего и Страбона
известно имя великого вавилонского астронома Набуриманна, который, не
имея телескопа, механических часов и современной математической техники,
вычислил 24 века назад лунные фазы, солнечные и лунные затмения, что под
силу только современным астрономам, вооруженным сложными оптическими
приборами и компьютерами. Другой вавилонский астроном Кидинну,
составитель многих астрономических текстов V—IV вв. до н.э., различал
солнечный год от тропического и вычислил последний с ошибкой 7 мин 17
сек. Он же еще до Гиппарха открыл солнечную прецессию. Однако при всех
своих успехах вавилонская астрономия была неразрывно связана с
астрономией, пытавшейся предсказать будущее по звездам. Астрономические
тексты, в частности, содержат указания о связях между звездами и теми
или иными болезнями. К тому времени, когда настал конец персидскому
владычеству в Вавилонии и других странах древнего Востока, местная наука
в основном уже исчерпала возможности своего развития. Закостенелые формы
древних традиций, многовековое господство религиозных представлений без
каких-либо заметных изменений, отсутствие новых методов познания природы
мешали развитию науки. Однако прежде чем древневосточная наука сошла со
сцены истории, многие ее крупные достижения были заимствованы древними
греками.

Расцвет культуры в Ахеменидской державе связан и с тем, что персы широко
использовали культурные достижения многих древневосточных народов. Еще
Геродот отметил, что «обычаи чужеземцев персы перенимают охотнее всякого
другого народа. Они носят даже мидийское платье, находя его красивее
туземного, а для войны облачаются в египетские панцири».
Древнеперсидская религия впитала в себя ассиро-вавилонские влияния.
Легенда о мироздании и мировой катастрофе напоминает вавилонский миф о
сотворении мира и всемирном потопе. Бог огня вступает в бой с драконом
Дахакой совершенно так же, как вавилонский бог

Мардук с чудовищем Тиамат. Персидского паря изображали в виде героя,
поражающего фантастического зверя, подобно тому, как изображали
древнешумерского царя и героя Гильгамеша, рассказ о подвигах кйторого
получил столь широкое распространение во всей Передней Азии. Наконец,
верховного бога Ахурамазду персы изображали в виде небесного царя,
находящегося в крылатом солнечном диске, что живо напоминает аналогичное
изображение верховного бога ассирийцев — Дшшура.

Много заимствовали древние персы и в искусстве соседних народов.
Рельефы, покрывающие стены персидских дворцов, по своим сюжетам, отчасти
по художественному стилю и по своей технике, очень близки к рельефам
ассирийской и нововавилонской эпохи. Применение террас и лестниц, а
также огромных статуй гениев — охранителей царского дворца в виде
фантастических животных роднит архитектуру Персии с зодчеством народов
древней Месопотамии. Наконец, очень Широкое использование колонн было
заимствовано персами в Египте. ^ Заслугой персов является умение
творчески перерабатывать все эти Поземные элементы в едином
монументальном художественном стиле, кй*горый особенно четко выражен в
развалинах царских дворцов, сохранившихся в Персеполе, и особенно в
прекрасных рельефах, изображающих данников персидского царя. В
древнеперсидской религии и искусство Персов можно обнаружить некоторые
следы греческого влияния. Так, Йа фасаде древнеперсидской гробницы,
называемой «Кормилица и княж-нй^, сохранились две протодорические
колонны. С другой стороны, персы, несомненно, оказали некоторое влияние
на развитие античной культуры. Очень характерен в этом отношении
древнеперсидский религиозный дуализм, который объяснял влияние природы
на жизнь людей извечной и постоянной борьбой бога света с богом мрака.
Это религиозное учение оказало значительнее влияние на развитие
греческой религиозной философии, в частности, на развитие
позднегреческого гностицизма, и в некотором отношении легло в основу
христианской религии. • На восточных границах Персия соприкасалась с
индийскими племенами, в частности с племенем, населявшим индийскую
область Гандха-ра. Известно, что персидские цари совершали военные
походы в области северо-западной Индии и поэтому сталкивались с
племенами, населявшими эти индийские области. При раскопках в Индии были
обнаружены скульптуры, явно свидетельствующие о проникновении
древнегреческого искусства в эти отдаленные восточные области. Таким
образом, древняя Персия выступала мостом, соединявшим далекий восточный
мир и страны Передней Азии с миром античной культуры.

Ахеменидская Персия была первой в истории мировой державой,
провозгласившей вполне терпимое и доброжелательное отношение к
культурным традициям десятков народов и племен. Оживленные этни-

ческие контакты способствовали постепенному возникновению, по существу,
новой культуры, в которую свою лепту внесли все народы Ахеменидской
державы. Позднее эта культура способствовала победе эллинизма,
являвшегося, в частности, результатом синтеза культуры греков и
восточных народов. Терпимое и доброжелательное отношение к культуре
соседних и далеких народов являлось логическим результатом существования
древнеперсидской империи, в которой языком государственной канцелярии
был арамейский, в политическом отношении ведущая роль принадлежала
персам, но в то же время продолжали существовать и развиваться древние
культуры вавилонян, эламитов, египтян, иудеев и других народов. Она
сумела обеспечить в течение значительного времени относительный мир на
огромной территории, начиная от Египта и кончая Северо-Западной Индией,
а также создать благоприятные условия для расцвета международной
торговли и развития культурных контактов народов различных стран.

Социально-экономические и политические институты и культурные традиции,
сложившиеся в ахеменидский период, сыграли большую роль в мировой
истории и сохранились в течение многих столетий, обслуживая государства
Александра Македонского, Селевкидов, Птоломеев, парфян, Сасанидов и т.д.
Вавилонское право, достигшее зенита своего развития при Ахеменидах,
продолжало существовать при Селевкидах и парфянских правителях и оказало
определенное влияние на формирование римского права, успехи вавилонской
астрономии, египетской медицины и греческой философии, первоначально
возникшей и развивавшейся в подвластной персам Малой Азии, по праву
считаются крупнейшими достижениями древних культур. Произведения
искусства, созданные персидскими мастерами более 2000 лет назад, до сих
пор поражают оригинальностью сюжетов и совершенством форм. В сфере
художественной культуры древнего Ирана важную эстетическую роль играл
свет, дворцовые залы персидских царей были залиты светом в отличие от
полутемных древнеегипетских дворцов. «Больше света» — этот эстетический
принцип, слившийся с этическим, сформулирован и «Вендидаде» — одной из
поздних книг Авесты. Эстетические представления древних персов стали
традицией для последующих поколений и вошли в фонд мировой культуры. Все
это объясняет огромный интерес к культуре ахеменидского Ирана.

ЛИТЕРАТУРА

Авеста. Избранные гимны. Из Вендидата. М., 1993. Войс М. Зороастрийцы.
Верования и обычаи. М., 1987. Васильев Л.С. История религий Востока. М.,
1988. Дандадшев М.А., Луконин В.Г. Культура и экономика Древнего Ирана.
М., 1980. История Древнего мира. Расцвет древних обществ. М., 1989.
История эстетической мысли. М., 1985. Т.1 Сариапи()и В.И. Где родился
Зороастр? // Будущее науки. М., 1989. Вын. 22.

Лекция 7

КУЛЬТУРА ИНДИИ

Яредысгория: культура Хараппы и культура «Ригведы». Государство: теория
м практика политической жизни. Повседневная жизнь: касты, семья и
.нравы. Религия: индуизм, джайнизм, буддизм и ислам. Философские
1цаниеппии индийской культуры и научные знания. Искусство Индии, его
ц^токи и специфика. Вклад Индии в мировую культуру.

'"Y••

Индийская культура занимает одно из почетных мест в истории мировой
культуры. Она отмечена грандиозными достижениями на протяжении более чем
трехтысячелетнего развития. Наряду с долговечностью, ^й присуще
творческое восприятие достоинств иноземных культур, не в' ущерб своим
собственным фундаментальным ценностям. Преемственность индийской
культуры в значительной степени основывается ^асоциальных институтах и
на широком распространении общепринятого свода религиозных ценностей
среди различных классов и общин южно-азиатского субконтинента. Кроме
того, индийская культура складывалась на основе аграрной структуры
общества, что и определило ее долговечность.

Первые центры культуры в Индии существовали уже в III и II тысячелетиях
до н.э. — это Хараппа (ныне в западном Пакистане) и Мохенд-жо-Даро около
р. Инд. Эта индийская культура, самым ярким компонентом которой была
Хараппа, выросла на основе местных традиций Севера, городские центры
индийской культуры поддерживали тесные контакты с Месопотамией,
Центральной и Средней Азией, областями Юга Индии. Высокого уровня
развития достигли ремесла, изобразительное искусство (памятники его и
сегодня нас поражают своей изысканностью), появилась письменность, до
сих пор не расшифрованная.

Наиболее яркая особенность этой культуры — ее чрезвычайный консерватизм.
В Мохенджо-Даро было раскопано девять слоев построек. По мере того, как
уровень земли поднимался из-за периодических наводнений, новые дома
возводились почти точно на месте прежних. На протяжении, по крайней
мере, тысячелетий расположение улиц города оставалось неизменным,
наиболее впечатляющим достижением индской культуры является совершенная
система водопровода и канализации, каковой не имела ни одна другая
древняя культура, даже римская.

Письменность индских городов совершенно не изменялась на протяжении всей
их истории. Несомненно, что индская культура поддерживала связь с
Двуречьем, однако она не проявила склонность заимствовать технические
достижения более развитой культуры. Ученые (А. Бэшем и др.)
предполагают, что за время существования этой цивилизации форма
правления в ней не менялась. Этот беспримерный консерватизм
предполагает, по выражению С. Пиггота, скорее «неизменные традиции
храма», чем «светское непостоянство двора». Действительно, культура
Хараппы по своему характеру была, очевидно, подобна культурам Древнего
Египта и Двуречья.

В целом эта культура не отличалась особенными художественными
достижениями. Несомненно, она обладала литературой, религиозными
эпическими поэмами, наподобие шумерских и вавилонских, но они навсегда
для нас утрачены. Архитектура носила строго утилитарный характер, нигде
при раскопках не найдено следов монументальной скульптуры и живописи.
Однако высокого совершенства достигло искусство в области малых форм —
гравюры на печатях, статуэтки. Насколько можно судить о религии
доарийской эпохи по дошедшим до нас отрывочным сведениям, некоторые ее
черты предвосхитили отдельные особенности позднейшего индуизма:
аскетическая практика (йогическая поза Прото-Шивы) и сопряженный с ней
круг представлений, практика изображений богов в «человеческом образе».

Во II тысячелетии до н.э. в Индию пришли племена индоариев, жрецы
которых создали великое собрание гимнов — «Ригведу», теоретически до сих
пор почитающуюся самым священным из многочисленных текстов индуизма. В
эпоху, когда создавались древнейшие из веди-ческих гимнов, арии достигли
уже преддверия цивилизации. Их военная техника находилась на более
высоком уровне, чем у народов Ближнего Востока, их жреческие школы
довели племенной ритуал до степени искусства, их поэтическое творчество
принимало сложные формы и подчинялось строгим канонам, но. с другой
стороны, арии не создали городской культуры. Это был народ воинственных
скотоводов, организованных скорее в племена, чем в царства. Их культура
была родственна той, которая описывается в «Беовульфе», в ранних
исландских сагах,

в староирландском прозаическом эпосе; она несколько уступала культуре
греков, отразившейся в «Илиаде». На протяжении эпохи «Ригве-ды»
выкристаллизовались и в определенной мере сохранились до наших дней
четыре сословия — жрецы (брахманы), воины (кшатрии), земледельцы
(вайшьи), зависимые, слуги (шудры). Их санскритское наименование «варна»
(неточно переводимое «каста», а буквально означающее «цвет») указывает
на то, что произошли в результате контакта развитой сословной культуры с
людьми чуждой культуры, имевшими кожу другого цвета (темного).

г Арии были буйным народом. Они соблюдали лишь немногие из табу поздней
Индии и были весьма привержены к хмельным напиткам. Они очень любили
музыку, играли на флейте, лютне и арфе под аккомпанемент цимбал и
барабанов. У них была гептотоническая гамма, сходная с нашей мажорной,
которая, как полагают, появилась в Шумере и впоследствии получила
распространение среди индоевропейских народов. Арии увлекались азартными
играми. В гимнах встречаются также напоминания о пении и танцах и об
искусстве танцовщиц, возможно, профессиональном. Племенами правили
вожди, которые носили титул «раджа» — слово, родственное латинскому
«гех» («король»). Раджа был абсолютным монархом, так как правление
племенем осуществлял частично внутренний совет немногих старейшин и
более широкое собрание всех глав семей. Арии рассматривали царя прежде
всего как военного вождя, он не считался божественным лицом и не
исполнял религиозных функций. Царь-жрец, характерный для некоторых
других культур, не имел параллели в древней Индии. В целом можно
сказать, что и индская культура и культура эпохи «Ригведы» внесли свой
вклад в формирование уникального характера индийской культуры.

Для понимания культуры Индии, особенно в древности, необходимо знать ту
политическую систему, замечательную и в своей силе, и в своей слабости,
которая была создана в эпоху Будды (вторая половина 1 тысячелетия до
н.э.). Речь идет об империи Маурьев. Она имела высокоразвитую систему
государственной администрации, управлявшей всей экономической жизнью
империи, и весьма совершенную организацию секретной службы, сфера
деятельности которой охватывала все сословия, начиная с высших министров
и кончая городскими бедняками. Расцвета держава Маурьев достигла при
царе Ашоке (середина III в. до н.э.). Важнейшим источником информации об
этом времени являются многочисленные надписи Ашоки (так называемые
эдикты), высеченные на камне по приказу царя. Эдикты Ашоки посвящены
изложению благочестия государя и содержат наставления ко всем подданным
подражать в этом своему владыке.

Эдикты эти частично напоминают указы ранних Ахеменидов, но по содержанию
сильно отличаются, например, от больших надписей

7-1038

Дария 1, прославляющих царя, перечисляющих все его победы и подвластные
ему народы и племена. Надписи Ашоки — официальные государственные эдикты
и указания чиновникам и подданным. В них много личного и их
первоначальный текст составлял, очевидно, сам император.

Из надписей явствует, что через восемь лет после восшествия на престол
царь нравственно и духовно стал совершенно иным человеком и проводил
новую политику.

Реформа в политике Ашоки, социально-нормативной формой которой служат
его эдикты, имела особое значения для ускорения экономического развития
отстававших прежде районов страны (главным образом Центральной и Южной
Индии). Можно выделить три черты политики Маурьев. Прежде всего они
стремились ограничить привилегии старинной аристократии, сосредоточить в
своих руках финансовое управление и увеличить доходы государственной
казны, сурово подавляя всяческое недовольство.

Другой отличительной чертой политики Маурьев (и многих других царей
крупных древнеиндийских государств) было покровительство нетрадиционным
религиям, главным образом буддизму. В своих надписях Ашока призывает
население почитать не только наследственных жрецов-брахманов, но и
бродячих проповедников новых учений. Сами эдикты являются проповедями,
сложившимися под влиянием буддизма. Отсутствие экономического единства
страны и рыхлость ее политического устройства (в отдельных местностях
продолжали править местные династии или олигархии) способствовали особой
роли религиозной идеологии — религиозная политика Ашоки составляет
основное содержание его эдиктов.

Общеиндийский правитель настойчиво провозглашал и свое стремление к
завоеванию всего мира «праведностью». С этой целью он рассылал во все
страны специальные миссии, которые должны были проповедовать истинность
учения Будды и рассказывать о благочестии Ашоки (их успех проявился в
цивилизующей роли буддизма во многих странах Азии). Ашока, видимо,
полагал, что, подавая пример праведного правления, сможет убедить
соседей в достоинствах своей новой политики и таким путем добиться
морального главенства над всем цивилизованным миром. Он никоим образом
не отказывался от своих имперских устремлений, но видоизменил их в
соответствии с этикой буддизма. Таким образом, основным содержанием
реформ Ашоки было человеколюбие во внутреннем управлении и отказ от
агрессивных войн.

Во внутренних делах новая политика сказалась в общем смягчении сурового
правосудия. В надписях Ашоки говорится о «дхарме» как «праведности», но
в правовой литературе она означает установленную божеством норму
благочестивого поведения, варьирующуюся согласно

сословию и касте. Дошедшие до нас сочинения признают наравне с дхармой
другие основы закона: договор, обычай и царский указ. Возлагаемая на
царя обязанность охраны подданных относилась, прежде всего, к охране
дхармы, и, как ее хранитель, царь считался ее воплощением. Начиная с
Ашоки. цари время от времени принимали титул дхар-мараджи, который
является также эпитетом Ямы, бога смерти и усопших. Как Яма, так и царь
поддерживали дхарму, «священный закон», карая злодеев и вознаграждая
праведных. Ашока заявлял, что все подданные — его дети, энергично
поддерживал учение об ахимсе (непричинение вреда людям и животным),
которое тогда быстро распространилось среди верующих всех сект. Он
отменил судебные пытки, однако при всем своем гуманизме сохранил
смертную казнь — она была отменена при позднейших индийских царях.

Миролюбивая политика Ашоки вскоре была забыта, цари снова обратились к
завоевательным походам, которые древние авантюристы в области
политической мысли объявляли нормальной деятельностью государства, и в
целом история Индии после маурийского периода — это история междоусобной
борьбы местных династий за господство; политическое единство Индии (но
отнюдь не культурное!) было утеряно почти на две тысячи лет.

^ Индийскую культуру нельзя понять и без учета такого чисто индийского
феномена, как сословно-кастовая система. Ведь индийское общество состоит
из ряда каст, каждая из которых регламентирована четко сформулированными
нормами социального поведения и межкастовых взаимоотношений. Скорее
всего, первоначально касты были географически локализованы и связаны
друг с другом иерархическими отношениями сословной системы. В
древнеиндийском обществе выделялись четыре сословия — варны, каждое из
которых состояло из нескольких каст. Отношения между сословиями и
кастами в эпоху позднего индуизма определялись правилами эндогамии
(считался законным только брак в пределах единой группы),
сотрапезничества (пищу можно было принимать от членов той же или высшей
группы и есть в присутствии таких же) и предписанного рода занятий
(каждый человек обязан был добывать средства к существованию, как это
принято для членов его группы, и не имел права заниматься ничем иным).

Каста — это результат тысячелетнего взаимодействия и развития расовых и
других групп в единой системе культуры. В индийском обществе
сформировалась очень сложная специальная структура, которая складывалась
отчасти на основе преобразования племенных связей, отчасти же из
профессиональных сообществ и которая разрасталась в силу приобщения
новых этнических групп и возникновения новых профессий. В средние века
эта система приобрела известную жесткость и каждая ее социальная группа
стала кастой в современном смысле слова.

Лишь в последние 50 лет кастовая система обнаружила действительные
признаки распада, тому причиной множество нововведений, не осуществимых
для общества, разделенного непроницаемыми перегородками, распространение
образования на западный манер, рост национального самосознания и
усиленная деятельность правительства и национальных лидеров. Этот
процесс еще далек от завершения, и пройдет много лет, прежде чем
сотрутся последние черты кастовых предрассудков; но несомненно, что
старый национальный порядок индуистской Индии канет в лету.

Заслуживает внимания и индийская семья, которая была и остается до сих
пор большой семьей, т.е. братья, дядья, двоюродные братья и племянники
тесно связаны друг с другом. Они живут все вместе под одной крышей или в
соседних жилищах и часто сообща владеют недвижимым имуществом рода.
Подобно европейской и семитской семье, индийская семья представляет
собой патриархальную и партилиней-ную структуру.

Сплочению семьи в единое целое способствовал ритуал повиновения, ему
следуют в Индии и по сей день, хотя он восходит к временам Вед. В
настоящее время система большой семьи уже становится тягостной для
молодого поколения, но когда-то она давала членам семьи чувство
социальной уверенности. В случае беды можно было рассчитывать на помощь
сородичей, и беспутный кузен либо праздный и никчемный дядюшка,
проживающий в уголке семейного дома в сравнительном благополучии, хотя
он ничего или почти ничего не прибавляет к семейному бюджету, были в
древней Индии столь же характерными явлениями, как и в современной. В
семье обычно баловали маленького ребенка, ему во всем потакали и
позволяли такие вольности, которые до недавнего времени были недоступны
европейским детям. В поэзии дети неизменно упоминаются в ласковых тонах,
как избалованные любимчики родителей.

Когда ребенок становился молодым человеком, то после религиозного
обучения он вступал в брак, так как женитьба и продолжение рода, если
только он не принял обета безбрачия, считались его прямой обязанностью.
Вступление в брак преследует три основные цели: исполнение религиозного
долга путем домашних жертвоприношений, деторождение, которое
обеспечивало счастливую потустороннюю жизнь отцу и его предкам, а также
продолжение рода и сексуальное наслаждение. После завершения сложной
брачной церемонии домохозяин мог посвятить себя трем жизненным целям:
дхарма или обретение религиозных добродетелей путем неукоснительного
следования предписаниям «священного закона»; обретение богатства частным
путем и получение наслаждений.

Самым высоким из всех законных наслаждений считается половое. Вся
индуистская литература, и религиозная, и светская, изобилует на-

100

меками сексуального смысла, половой символикой и откровенными
эротическими описаниями. В средние века сам процесс космического
творения изображался как брачный союз бога и богини, и фигуры тесно
обнявшихся пар высекались на стенах храмов. Некоторые религиозные секты
даже ввели в свой культ, как его неотъемлемую часть, ритуальное половое
сношение, считавшееся средством спасения.

В Древней Индии существовал особый разряд женщин, которые не были
связаны правилами и ограничениями, регламентировавшими поведение
представительниц высших каст. Это были гетеры. Несомненно, многие бедные
и дешевые проститутки кончали свои дни в нищете, либо, в лучшем случае,
становились служанками или работницами. Однако более характерной
является описанная в литературе фигура куртизанки — красивой,
образованной, богатой, занимающей высокое положение и пользующейся не
меньшей известностью и почетом, чем знаменитые Аспазия и Фрина в
классической Греции. Существовала и храмовая проституция, при храмах
содержались сотни проституток.

Удовольствия древнего индийца были неразрывно связаны с развлечениями
различного рода. Он, как и его потомки в наши дни, был обычно человеком
общительным, находившим удовольствие в беседе с друзьями, и
добросердечным. Священные книги, настойчиво подчеркивавшие необходимость
гостеприимства, способствовали укреплению общественных связей в ту эпоху
и санкционировали их своим авторитетом.

Образованный человек мог писать стихи, участвовать в литературных
собраниях в загородных садах или рощах, ради разнообразия сочетавшихся с
петушиными боями и купанием, мог быть также художником. Развлечения
древнеиндийского горожанина ни в коей мере не ограничивались творческими
или интеллектуальными занятиями. Многочисленные праздники, в которых
принимали участие как богатые, так и бедные, следовали один за другим на
протяжении индуистского года и сопровождались разными увеселениями и
процессиями. Наиболее широко отмечался праздник в честь Камы — бога
любви. Были широко распространены азартные игры — во все времена и среди
всех слоев населения, за исключением наиболее благочестивых людей. Одна
из таких игр к первым векам нашей эры превратилась в шахматы. В Древней
Индии были и профессионалы, занимавшиеся развлечением людей. Одни из них
посвятили себя высоким искусствам — драме, музыке и танцам, другие
бродили по городам и деревням и увеселяли простой люд. Мы читаем о
музыкантах, сказителях, акробатах, жонглерах, фокусниках и заклинателях
змей, которые были в то время не менее популярны, чем сейчас.

Характерной чертой культуры Индии является то, что в ней мы встречаемся
со множеством взаимодействующих между собой рели-

101

^

гий. Среди них следует выделить следующие основные: брахманизм с его
позднейшими формами — индуизм и джайнизм, буддизм и ислам. Именно
брахманизм внес существенный вклад в разделение общества на касты,
именно он акцентировал внимание на переселении душ. Потом в брахманизме
выдвинулась неортодоксальная религия — джайнизм, сыгравшая немалую роль
в истории Индии и ее культуры; исходя из мировоззренческого фундамента
брахманизма, джайнизм, подобно зороастризму, сделал явственный акцент на
этику, на социально-нравственные формы поведения человека.

Оптимизм индуизма символизирует троица: Брахма, Вишну, Шива,
представляющие собой космические силы творения, сохранения и
уничтожения. Брахма как творец изображается с цветком лотоса в четырех
руках, обычно вместе со своей женой Сарасвати, богиней искусства. Вишну
— это порядок и гармония природы, его представляют спящим на змее
вечности, его жена Шри — богиня любви. Вишну появляется во многих
воплощениях: одно из них — Рама, герой одноименного эпоса, другое —
Кришна, обычно является ребенком или юношей. Шива, известный под именем
великого бога, его изображают в виде йога или аскета, погруженного в
медитацию. С его шеи свисает гирлянда черепов, в руке он держит
трезубец, Ганг течет у его ног. Его жена Парвати часто имеет страшный
вид: ее честь требует жертв. Многору-кость танцующего Шивы символизирует
силы Вселенной, танец выражает ее пульсацию.

Следует подчеркнуть, что само определение индуизма является весьма
сложной задачей, решить которую не могут опытнейшие ученые. К этой
религии необходимо подходить как к конгломерату ценностей и верований,
объединенных в рамках специального порядка, имеющего специфическую
структуру. Истоки индуизма находятся всего лишь в нескольких таких
древнеиндийских текстах, как «Упанишады», «Бхага-вад-Гита» и «Веданта
Сутра». Однако основополагающие идеи этих сочинений нашли выражение в
многочисленных философских школах, сектантских учениях, религиозных
обрядах и народных культах, принадлежащих различным социальным слоям.
Многообразие духовных подсистем указывает на то, что объединяющий
принцип индуизма лежит скорее в социальной структуре, чем в
приверженности религиозной доктрине, различные формы верований,
составляющие в совокупности религиозное мировоззрение индуизма, является
принадлежностью той или иной касты — основной единицы индуистского
общества.

Буддизм, как и джайнизм, был реакцией небрахманских слоев
древнеиндийского общества на брахманизм. Основы его учения изложены и
бенаресской проповеди Будды, суть их такова: жизнь есть страдание.
Рождение и старение, болезнь и смерть, разлука с любимым и союз с
нелюбимым, не достигнутая цель и неудовлетворенное желание — все

это страдание. Оно происходит от жажды бытия, наслаждений, созидания,
власти, вечной жизни и т.п. Уничтожить эту ненасытную жажду, отказаться
от желаний, отрешиться от земной суетности — вот путь к уничтожению
страданий. Именно за этим путем лежит полное освобождение — нирвана.
Исстрадавшимся людям не могло не импонировать учение о том, что наша
жизнь — страдание (аналогичный тезис, как известно, в немалой степени
обеспечил успех и раннему христианству), и что все страдания проистекают
от страстей. Желание умерить свои страсти, быть добрым и
благожелательным — и это перед каждым (а не только перед посвященными
брахманами, как в брахманизме) открывает путь к истине, а в итоге и к
нирване. Понятно, почему буддизм стал наиболее влиятельным и популярным
в Древней Индии.

И, наконец, коснемся ислама, который в конце 1 тысячелетия н.э. заявил о
себе "на северо-западе Индостана, представ перед индуизмом в виде живого
вероучения воинственных племен Западной и Центральной Азии. Он
качественно отличался от всех религиозных предыдущих мировоззрений,
весьма успешно ассимилированных ранее индуизмом благодаря его гибкой
структуре. Прежде всего, мусульманские племена владели более мощной
военной технологией и более сильной политической системой по сравнению с
индусами. А самое главное — и их

-вероучение опиралось, хотя бы теоретически, на концепцию «сплочен-

-ного братства», которая объединяла всех принявших эту религию узами
поклонения единодержавному богу. Это было, вероятно, первое

-в истории индуизма столкновение с религиозным верованием, опирающимся
на понятие целостной общины, объединенной преданностью единственному и
всемогущему богу. И неудивительно, что общество Индии не смогло включить
мусульманские общины в свой гибкий социальный и духовный организм.
Однако самое важное состоит в том, что обращенные в ислам жили бок о бок
с индусами и переняли у них

-мифы, образы традиционных богов, религиозные обряды. Масса ярких
.примеров этому имеется в литературе среднего и позднего средневековья,
посвященной религиозным воззрениям народов субконтинента.

Представляет интерес и многообразие философских воззрений. Уже в
древнейшем индийском эпосе «Махабхарата» говорится о существовании
множества мудрецов, чьи философские воззрения противоречат друг другу,
поэтому ни одно из них не может быть принято за единственно верное.
Индийский мыслитель V в. н.э. Маллавади рассматривал все философские
концепции как спицы в колесе, которые сходятся у его оси, исходя из
того, что истина многообразна. Ранние Упанишады, свидетельствующие о
существовании различных течений индийской мысли, позволяют обнаружить
зачатки тех тенденций, которые затем оформились в виде самостоятельных
учений. В истории культуры Индии значительное место принадлежит наи-

более радикальной из древних материалистических систем — локаяте. Она
отрицает душу в концепции Атмана (духовное начало) и воспринимает тело
человека как Я, т.е. только тело, одаренное разумом, предоставляет собой
Я. По той причине, что разум наблюдается только там, где есть тело и
нигде не наблюдается без тела, локаята считает его простым атрибутом
последнего. Картина мира локаяты демонстрирует ее материалистический
характер: Вселенная вечна, и ее законы регулируют изменения, которые
совершаются в вещах, состоящих из элементов; все возникает из элементов,
в процессе взаимодействия которых зарождается и сознание. Учение о
материальности мира и всех протекающих в нем процессов оказало большое
влияние на развитие древнеиндийской мысли.

Философские системы Древней Индии, признававшие авторитет Вед или, по
крайней мере, не выступавшие против него открыто, рассматривались как
одинаково действенные пути для достижения спасения, хотя они и
различались между собой. Традиционно они подразделялись на три группы,
по две школы в каждой, дополнявших друг друга: санкхья и йога, ньяя и
вайшешика, миманса и веданта. Санкхья была связана с ортодоксальной
религиозной традицией лишь формально, представляя собой совершенно
самостоятельное и оригинальное течение. Хотя в целом она представляется
как дуалистическая система, главный вклад ее в историю индийской
философии состоит в глубоком и всестороннем развитии учения о
материальной природе мира и происхождении всей совокупности веществ и
существ из саморазвивающейся материи («теория эволюции»). К санкхье
тесно примыкает йога, получившая огромную известность в связи с теми
конкретными правилами психофизической тренировки, которые она предлагала
для достижения «освобождения» от оков материального мира. В
«Йога-сутра», раннем сочинении этой школы, Патанджали намечены только
общие принципы системы. Позднее были разработаны положения так
называемой восьмичленной йоги, разумеется, технические моменты — только
начальная ступень всей этой системы, цель ее — в достижении «высшего
состояния» т.е. в преодолении собственного «Я» (самадхи). По своим
теоретическим построениям йога очень близка санкхье, но в ее учении
введен Ишвара (высшее божество). Ее последователи чтили личное божество,
что сближало их с ортодоксальными индуистами.

Философские системы ньяя и вайшешика зародились в самом начале нашей
эры, они тесно связаны между собой. Их роднит тенденция к
рационалистическому объяснению явлений природы, хотя первая
акцентировала внимание на проблемах гносеологии, выражая особый интерес
к инструменту познания — логике (в дальнейшем слово «ньяя» стало
означать «логика»), а вторая — на учении о бытии и составляющих его
сущностей. Обе школы никогда не полемизировали

друг с другом. Ньяя приняла метафизику вайшешиков, ибо считала ее
закономерным следствием собственной теории познания, воззрения
вайшешиков в какой-то мере продолжали традиции натурфилософии Упанишад;
вместе с тем их атомизм — это продолжение общей идеи материальности,
причем их учения, как и доктрины локаяты или сан-кхьи, связаны с
достижениями в различных областях древнеиндийской науки — химии,
астрономии и естествознании. Оно и само благотворно повлияло на
дальнейшее развитие отдельных научных дисциплин.

Традиционный список шести философских систем всегда завершается
системами миманса и веданта, которые были настолько тесно связанными,
что веданту иногда называли утрата-мимансой («высшей» мимансой). В
Упанишадах (VIII—VI вв. до н.э.) философия подразделялась на изучение и
понимание: своего Я, трансцендентного знания и высшей духовной
реальности (Брахмана). Средством постижения служит миманса —
размышление, исследование. В ранних ведических текстах говорится, что
постулирование Брахмана уже есть миманса. В одной из древнейших Упанишад
говорится, что знатоки Вед сообща рассуждали, задаваясь вопросами: что
такое Я? Что такое Брахман? В другой Упанишаде содержится исследование
природы и степеней блаженства и вывод, что высшее блаженство есть
соприкосновение с высшей духовной реальностью. Непосредственно к
Упанишадам восходит и Веданта, кардинальный принцип которой выражается в
следующих тезисах: мир никак не является произведением от материальных
сил; единственная реальность — Брахман, а «сущее» во всех своих формах
исходит из него. Своим острием веданта направлена против локаяты и
санкхьи.

Различные философские мировоззрения Индии занимают важное место в
истории ее культуры и мировой философии, не менее важна их роль в
развитии научных дисциплин. Общеизвестно, что древние индийцы добились
больших успехов в развитии научных знаний, индийские ученые еще в
далеком прошлом предвосхитили многие открытия, сделанные европейскими
исследователями в средние века и новое время. Их достижения в области
лингвистики, математики, астрономии, медицины оказали несомненное
влияние на другие древневосточные и античную культуры. Один из арабских
авторов IX в., аль-Джахиз писал: «Что касается индийцев, то мы
обнаруживаем, что они преуспели в астрономии, арифметике и медицине,
овладели тайнами врачебного искусства. Они высекают скульптуры и
изображения, имеется у них богатое буквами письмо... У индийцев —
богатая поэзия, развитое ораторское искусство, медицина, философия,
этика. Наука астрономия происходит от них, и прочие люди ее
заимствовали. От них пошла наука мыслить». Достаточно сказать, что еще
до нашей эры составлялись таблицы биноми-

альных коэффициентов, полученные в Европе лишь в VI в. (и названные по
имени автора «треугольником Паскаля»). Выдающимся достижением индийской
науки было создание десятичной системы счисления , которой ныне
пользуются во всем цивилизованном мире. • Потрясает воображение
современного человека и индийское искусство, религиозное в своей основе,
большое количество произведений которого носит светский характер и
доставляет чисто эстетическое удовольствие. Ведь своими корнями оно
уходит в богатое наследие древнеиндийских религий, вобравших в себя и
многосложную философскую мысль, и устную народную традицию. Об этих
истоках искусства красноречиво свидетельствуют многочисленные
мифологические сюжеты, художественные образы и символы. В конечном
счете, все они выражают стремление вырваться за пределы обыденной
человеческой жизни и, пройдя через соответствующие этапы, достичь
духовной просветленности, которую определяют такими понятиями как
нирвана, мокша и др. Индийское искусство — наглядное воплощение этой
главной темы, и потому его художественные образы несут мудрость
божественного откровения.

С незапамятных времен художники пытались создать в своем воображении
облик вездесущего, всеведущего и всемогущего Верховного существа и
воплотить ^го образ в долговечном материале, например, в кости или
камне. Так что и для художника, и для зрителя скульптурные изображения
были не только произведением искусства, но и воплощением того или иного
божества. Когда их устанавливали в храмах или святилищах, верующий,
обращаясь к своему божеству, вступал с ним в непосредственное общение и
мог просить его о покровительстве. Весь храмовый комплекс, в центре
которого находилось главное божество, богато украшали множеством других
скульптурных изображений богов и людей. Они устанавливались в строгом
соответствии со сложившейся иерархией пантеона божеств и служили фоном
для основного изваяния.

Древнее индийское искусство неразрывно связано с тремя крупными
религиями — индуизмом, буддизмом и джайнизмом. Наряду с основными
образами и мотивами, характерными для каждой из этих религий в
отдельности, в искусстве Индии используются и общие для них образы
(лотос, змея, крокодил и др.), а также символы и сюжеты, имеющие к ним
лишь косвенное отношение. Такова природа необыкновенного богатства и
разнообразия мотивов и художественных форм, присущих не только древнему,
но и современному искусству Индии.

Ключом к пониманию искусства Индии принято считать фрески пещер Аджанты
и скальные храмы Эллоры. По фрескам Аджанты можно изучать архитектуру
древних городов, старинные костюмы, ювелирные изделия, образцы оружия.
Это декоративное богатство — поистине энциклопедия индийского
национального искусства. Вся че-

ловеческая жизнь, от рождения до смерти, все слои общества, от царя до
раба, от святого до грешника, все человеческие чувства: любовь и
ненависть, радость и горе, все это нашло отражение в пещерных храмах
Аджанты. Они поистине стали зеркалом жизни далеких веков. Стенные
росписи Аджанты и прежде всего образы «небесных дев», поража-;ют
сходством с китайскими пещерными храмами Дуньхуана. Даже судьбы этих
исторических памятников удивительно схожи. Они были почти одновременно
оставлены людьми и попали в забвение на много веков. Индийские
исследователи усматривают в близости Аджанты и Дуньхуана не только
буддийские сюжеты, но и отражение древних

•взаимосвязей двух культур. Об этом пишет и китайский путешественник
Сюань Цзан, посетивший пещеры Аджанты в VII в. Ведь с давних ^времен не
только караваны купцов двигались по Великому шелковому пути, не только
товары перевозили арабские фелюги, что курсировали между Аравией и
западным побережьем Индии. Вместе с торговлей 'шел культурный обмен.
Так, философов Эллады интересовали мыслители Древней Индии.

Скальные храмы Эллоры вырублены из скального монолита (как и памятники
Петры — древнего города в Иордании, воплотившего в себе

•влияние египетской, греческой, римской архитектуры); например,

•храм Кайласа в Эллоре хочется назвать одним из чудес света: ведь весь
храм — от высокого цоколя, украшенного фигурами слонов и львов в
'натуральную величину, до пирамидальных башен — все это высечено из
одного цельного куска камня на протяжении 150 лет, все это представляет
собой не строение, а скульптуру.

Памятники Эллоры примечательны тем, что в них совмещаются традиции
севера и юга Индии. Там создавали храмы приверженцы трех религий:
буддисты, индуисты, джайны. Результатом такого соседства было творческое
соперничество, рождавшее интерес не только к художественным приемам друг
друга, но и к искусству других государств и народов — как близких, так и
далеких. Храм Кайласа посвящен индуистскому богу Шиве, но в его
барельефных композициях можно встретить образы, присущие буддийскому
искусству Аджанты, а также черты более отдаленных культур Западной Азии.
Например, стилизованные фигуры львов говорят о влиянии Древней Персии,
культура которой впитала, в свою очередь, достижения архитектуры и
скульптуры Двуречья и Египта. Индийское искусство не замыкается в себе,
а впитывает в себя все ценное, что создано другими народами, оно не
страшится ни самых древних форм, ни самых дерзких исканий, именно это и
характеризует великое искусство.

Культура Индии не только вобрала в себя достижения других культур, но и
сама внесла не меньший вклад в мировую культуру. Прежде всего,
необходимо отметить, что вся Юго-Восточная Азия восприняла большую часть
своей культуры из Индии. В этом регионе сложились

могущественные державы с великими культурами, оставившие такие
замечательные памятники своего величия, как буддийская ступа Боро-бодур
на Яве или шиваитские храмы Ангкора в Камбодже. Весь Дальний Восток
обязан Индии буддизмом, который способствовал формированию своеобразных
культур Китая, Кореи, Японии и Тибета.

Сильное влияние культура Индии оказала на Запад: Гете и многие другие
писатели начала XIX в. читали все переведенные к тому времени
произведения древнеиндийской литературы. Начиная с Гете, большинство
великих немецких философов были осведомлены в какой-то мере об учениях
индийской философии. Шопенгауэр, оказавший большое влияние на литературу
и психологию, открыто признавался, что находится под влиянием индийской
мысли, и придерживался истинно буддийских воззрений, монистические
учения Фихте и Гегеля никогда не приняли бы своей формы, если бы не
существовало перевода Упани-шад. В англоязычном мире самое сильное
влияние Индии испытала Америка, где Эмерсон, Торо и другие писатели
«Новой Англии» жадно изучали индийскую религиозную литературу; они
оказали огромное воздействие на своих современников и последователей,
особенно на Уолта Уитмена. Через посредство Карлейля и других мыслителей
немецкие философы оказали воздействие на Англию так же, как американцы —
через посредство многих писателей конца XIX в., таких, как Ричард
Джефрис и Эдуард Карпентер.

Весьма тонким и действенным оказалось влияние Махариши Ганди через
посредство многих друзей Индии на Западе, на которых произвег ли
впечатление его пламенная искренность и энергия; оно было действенным, в
частности, благодаря успеху его политики ненасилия в завоевании
независимости Индии. В конце XX в. на Западе пользуются большой
популярностью религиозно-философские концепции Индии:
рационализированные методы йоги, приемы и идеи индийского мистицизма. Мы
не говорим уже о том, что Упанишады, как все подлинно великие творения
человеческой культуры, вызывают ответные раздумья и переживания у людей,
отделенных от них сотнями и тысячами лет, проживают жизнь в мыслях,
поступках, творениях своих читателей, в том числе и наших современников.

ЛИТЕРАТУРА

Лргуэлес X. и М. Мандала. М., 1993. Боги, брахманы, люди. М., 1969.

Ботард-Левин Г.М. Древнеиндийская цивилизация. Философия, наука,
религия. М„ 1980. БэшемЛ. Чудо. которым была Индия. М„ 1977. Васильев
Л.С. История религий Востока. М., 1988. История Древнего Востока / Ред.
В. И. Кузищин. М., 1988. Культура Древней Индии. М., 1975. Овчинников В.
Своими глазами. Страницы путевых дневников. М., 1989.

Лекиия 8

КИТАЙСКАЯ КУЛЬТУРА

Уникальность китайской культуры: ритуал и этика в традиционном Китае.
Религиозно-философские учения: конфуцианство, даосизм, буддизм. Место
буддизма в китайской культуре. Конфуцианство и легизм в политической
истории Китая. Китайская социальная утопия. Своеобразие искусства:
триединство каллиграфии, поэзии и живописи. Китайская семья: традиции и
тенденции. Научный гений древнего Китая. Иглоукалывание и прижигание в
китайской медицине. Великий шелковый путь, китайская культура и Запад.

Каждая из великих классических культур Востока уникальна. Своеобразие,
уникальность китайской традиционной культуры сводится прежде всего к
тому хорошо известному феномену, который на уровне обыденного сознания
давно уже получил достаточно точное название — «китайские церемонии».
Конечно, в любом обществе и тем более там, где существуют восходящие к
глубокой древности традиции, немалое место занимают жестко
сформулированные стереотипы поведения и речи, исторически сложившиеся
нормы взаимоотношений, принципы социальной структуры и
административно-политического устройства. Но если речь идет о китайских
церемониях, то все отступает в тень. И не только потому, что в Китае
сеть обязательных и общепринятых норм поведения была наиболее густой. В
общинно-кастовой Индии аналогичных регламентов и запретов было, видимо,
не меньше, однако только в Китае этико-ритуальные принципы и
соответствующие им формы поведения уже в древности были решительно
выдвинуты на первый план и так гипертрофированы, что со временем
заменили идеи религиозно-мифологического восприятия мира, столь
характерные почти для всех ранних обществ. Демифологизация и даже в не-

малой степени десакрализация этики и ритуала в древнем Китае имели
следствием формирование уникального социокультурного «генотипа», бывшего
на протяжении тысячелетий основным для воспроизводства и автономного
регулирования общества, государства и всей культуры древнего Китая. Это
имело для Китая далеко идущие последствия, В частности, место мифических
культурных героев заняли искусно деми-фологизованные легендарные
правители древности, чье величие и мудрость были теснейшим образом
связаны с их добродетелями. Место культа великих богов, прежде всего
обожествленного первопредка Шанди, занял культ реальных клановых и
семейных предков, а «живые боги» были вытеснены немногими абстрактными
божествами — символами, первым и главным среди которых стало
безлично-натуралистическое Небо. Словом, мифология и религия по всем
пунктам отступали под натиском десакрализованных и десакрализующих
этико-ритуаль-ных норм на задний план. Этот процесс нашел свое наиболее
полное и яркое завершение в учении Конфуция.

В конфуцианстве понятие «ли» («этика-ритуал»), охватывающее родственные
понятия («правила поведения», «обряд», «обычай», «благопристойность» и
др.) стало высшим символом ритуализованной этики, превратилось в'
наиболее общую характеристику правильного, даже идеализированного,
социального устройства и поведения человека: «Правитель руководит
подданными посредством ли», «Преодоление себя и обращение к ли
составляет гуманность. В тот день, когда преодолеют себя и обратятся к
ли, поднебесная вернется к гуманности».

Невычлененность этики из синкретического комплекса норм, охватывающая
мораль, обычаи, право, обряды, церемонии, ритуалы и т.п. и ее
практическое слияние с ритуалом и с «моральной теорией человеческих
действий», помогли конфуцианству, этому вначале чисто философскому
учению, постепенно овладеть и религиозными функциями, эффективно
используя в своей проповеди не только разум, но и веру. С обретением
мощных социальных и духовных санкций официально-государственной,
рационально-философской, эмоционально-психологической, религиозной,
конфуцианские и конфуцианизированные этико-ритуальные нормы и ценности
стали непререкаемо обязательными для всех членов общества, от императора
до простолюдина.

Социальное функционирование этих норм представляло собой жесткий
автоматизм обретенного с колыбели стереотипа. В этом и состояла главная
сила «китайских церемоний», четко предписывавшихся каждому китайцу в
соответствии с его статусом, который, кстати, мог меняться. Простолюдин
в Китае не раз становился даже императором, тем более он мог стать
даосом, буддийским монахом, а позже мусульманином или христианином. Но в
одном плане китаец всегда, от рождения до смерти не изменялся: он вольно
или невольно, сознательно или

бессознательно оставался носителем незыблемых принципов
конфу-цианизированного комплекса этико-ритуальных норм.

Если Индия — царство религий, а религиозное мышление индийца насыщено
метафизическими спекуляциями, то Китай являет собой культуру иного типа.
Социальная этика и административная практика здесь всегда играли большую
роль, нежели мистические абстракции и индивидуалистические поиски
спасения. Если в Индии индивид стремился раствориться в духовном
Абсолюте и этим спасти свою бессмертную душу от оков материи, то
истинный китаец выше всего ценил именно материальное тело, т. е. свою
жизнь. Этически детерминированный рационализм определял и нормы
социально-семейной жизни китайца.

Специфика религиозной структуры и психологических особенностей мышления,
всей духовной ориентации в Китае видна во многом. Здесь тоже есть высшее
божественное начало — Небо. Но китайское Небо — это не Яхве, не Иисус,
не Аллах, не Брахман и не Будда. Это высшая верховная всеобщность,
абстрактная и холодная, строгая и безразличная к человеку. Ее нельзя
любить, с ней нельзя слиться, ей невозможно подражать, как и нет смысла
ею восхищаться. Правда, в системе китайской религиозно-философской мысли
существовали, кроме Неба, и Будда (представление о нем проникло в Китай
вместе с буддизмом из Индии в начале нашей эры), и Дао (основная
категория религиозного и философского даосизма). Причем Дао в его
даосской трактовке (существовала и конфуцианская интерпретация Дао в
виде Великого Пути Истины и Добродетели) близко к индуистскому Брахману.
'Однако не Будда и не Дао, а именно Небо всегда было центральной
категорией верховной всеобщности в Китае.

Для традиционной китайской культуры не характерна связь типа бог —
личность, прямая или опосредованная фигурой жреца (богослова), как это
было присуще иным культурам. Здесь связь принципиально иного типа: «Небо
как символ высшего порядка — земное общество, основанное на
добродетели», опосредованная личностью осененного небесной благодатью
правителя. Этот императив, стократно усиленный конфуцианством, определил
на тысячелетия развитие Китая. Как известно, основное содержание учения
Конфуция сводится к провозглашению идеала социальной гармонии и поиску
средств достижения этого идеала, эталон которого сам мудрец видел в
правлении легендарных мудрецов древности — тех самых, что блистали
добродетелями. Выступив с критикой своего века и высоко ставя века
минувшие, Кон-фуций на основе этого противопоставления создают идеал
совершенного человека, который должен обладать гуманностью и чувством
долга. Конфуцианство с его идеалом высокоморального человека явилось
одной из основ, на которых зиждилась гигантская централизованная империя
с ее мощным бюрократическим аппаратом. ^

Однако ни общество в целом, ни человек в отдельности, как бы ни были они
окованы официальными догмами конфуцианства, не могли всегда
руководствоваться только ими. Ведь за пределами конфуцианства оставалось
мистическое и иррациональное, к чему всегда притягивает человека.
Экзистенциальная функция религии в этих условиях выпала на долю даосизма
(философия Лао-Цзы, старшего современника Конфуция) — учения, ставившего
своей целью раскрыть перед человеком тайны мироздания, вечные проблемы
жизни и смерти. В центре даосизма — учение о великом Дао, всеобщем
Законе и Абсолюте, господствующем везде и во всем, всегда и безгранично.
Его никто не создал, но все происходит от него; невидимое и неслышимое,
недоступное органам чувств, безымянное и бесформенное, оно дает начало,
имя и форму всему на свете; даже великое Небо следует Дао. Познать Дао,
следовать ему, слиться с ним — в этом смысл, цель и счастье жизни.
Даосизм получил популярность в народе и благосклонность императоров
благодаря проповеди долголетия и бессмертия. Исходя из идеи о том, что
тело человека представляет собой микрокосм, подобный макрокосму
(Вселенной) даосизм предложил ряд рецептов достижения бессмертия:

1) ограничение до минимума в еде (путь, изученный в совершенстве
индийскими аскетами — отшельниками);

2) физические и дыхательные упражнения, начиная от невинных движений и
поз до инструкции по общению между полами (здесь видно влияние индийской
йоги);

3) совершение свыше тысячи добродетельных поступков;

4) принятие пилюль и эликсира бессмертия; не случайно увлечение
волшебными эликсирами и пилюлями в средневековом Китае вызвало бурное
развитие алхимии.

Во II—III вв. в Китай проникает буддизм, и главное в нем — то, что было
связано с облегчением страданий в этой жизни и спасением, вечным
блаженством в будущей жизни — воспринял простой народ. Верхи же
китайского общества, и прежде всего интеллектуальная элита, черпали из
буддизма значительно больше. На основе синтеза идей и представлений,
извлеченных из философских глубин буддизма, с традиционной китайской
мыслью, с конфуцианским прагматизмом и возникло в Китае одно из наиболее
глубоких и интересных, интеллектуально насыщенных и пользующихся до сих
пор немалой привлекательностью течений мировой религиозной мысли —
чань-буддизм (японский дзэн).

Буддизм просуществовал в Китае почти два тысячелетия, сильно изменившись
в процессе приспособления в китайской цивилизации. Однако он оказал
огромное воздействие на традиционную китайскую культуру, что наиболее
наглядно проявилось в искусстве, литературе и

особенно в архитектуре (овальные комплексы, изящные пагоды и др.).
Немалое влияние оказали на китайский народ и его культуру буддийская и
индо-буддийская философия и мифология. Многое из этой философии и
мифологии, начиная от практики гимнастической йоги и кончая
представлениями об аде и рае, было воспринято в Китае. Буддийская
метафизика сыграла свою роль в становлении средневековой китайской
натурфилософии. Еще большее воздействие на философскую мысль Китая
оказали идеи чань-буддизма об интуитивном толчке, внезапном озарении и
т.п. В целом можно сказать, что классическая китайская культура
представляет собой сплав конфуцианства, даосизма и буддизма.

В политической истории Китая, в развитии китайской государственности и
функционировании политической культуры императорского Китая сыграли
значительную роль легизм и конфуцианство. Легисты были главной силой,
противостоящей конфуцианству именно в сфере социальной политики и этики.
Доктрина легизма, его теория и практика в ряде важнейших пунктов
кардинально противоположны тому, что предлагали конфуцианцы. В отличие
от конфуциан-цев с их приматом морали и обычного права, призывом к
гуманности и осознанному чувству долга, культом предков и авторитетом
личности мудреца, законники-легисты как реалисты в основу своей доктрины
ставили безусловный примат Закона, сила и авторитет которого должны
держаться на палочной дисциплине и жестоких наказаниях. Ни семья, ни
предки, ни традиции, ни мораль ~ ничто не может противостоять закону,
все должно склониться перед ним. Законы разрабатываются мудрецами
реформаторами, а издает их и придает им силу государь. Он единственный,
кто может стать над законом, но и он не должен делать этого.
Осуществляют закон и проводят в жизнь его нормы министры и чиновники,
слуги государя, его именем управляющие страной; почтение к закону и
администрации обеспечивается специально введенной строгой системой
круговой поруки и перекрестных доносов, которая, в свою очередь,
держится на страхе сурового наказания даже за мелкие проступки;
наказания за строптивость уравновешиваются поощрениями за послушание:
преуспевшие в земледелии или воинских доблестях (только эти два вида
занятий считались легистами достойными, остальные, особенно торговля,
преследовались) могли рассчитывать на присвоение им очередного ранга,
повышавшего их социальный статус.

Существенно то, что конфуцианство делало ставку на высокую мораль и
древние традиции, тогда как легизм выше всего ставил административный
регламент, державшийся на строгих наказаниях и требовании абсолютного
повиновения сознательно оглупленного народа. Конфуцианство
ориентировалось на прошлое, а легизм бросал этому про-

шлому открытый вызов, предлагая в качестве альтернативы крайние формы
авторитарной деспотии.

Грубые методы легизма для правителей были более приемлемыми и
эффективными, ибо они позволяли тверже держать в руках централизованный
контроль над частными собственниками, что имело огромное значение для
усиления царства и успехов в их ожесточенной борьбе за объединение
Китая. Проверка идей легизма на практике (основание в III в. до н.э.
династии Цинь, ее падение и возникновение династии Хань) оказалась
достаточной, чтобы выявить его несостоятельность для Китая того времени.
Откровенно тоталитарная доктрина легистов с ее презрением к людям во имя
процветания государства оказалась нежизнеспособной; легизм потерпел
поражение, но для сохранения уже сложившейся имперской структуры, для
процветания ее господствующих верхов, осуществлявших свою власть с
помощью мощного административно-бюрократического аппарата, созданного
стараниями легистов, необходима была доктрина, которая сумела бы придать
всей этой системе благопристойный и респектабельный вид. Такой доктриной
оказалось конфуцианство. Синтез конфуцианства и легизма оказался не
столь уж сложным делом, ибо у них имелось немало общего. В результате
реформ ханьского императора У-ди произошло видоизменение первоначального
конфуцианства, оно стало государственной идеологией.

Социальная несправедливость, междоусобные войны, народные выступления,
различного рода неурядицы в обществе рождают утопии. Мечта об идеальном
обществе, где нет ни насилия, ни войн, где все люди в равной степени
пользуются земными благами, не обижая и не угнетая друг друга, живет в
каждом народе, и китайская нация не составляет исключения. Уже в древнюю
эпоху китайской истории были выработаны понятия «Датун» («великое
единение» или «великая гармония») и «Тайнин» («великое равновесие» или
«великое спокойствие»), с которыми неразлучно связана вся история
общественно-политической и, естественно, утопической мысли Китая.

Ярким выражение утопических представлений о счастливой стране является
«Персиковый источник» Тао Юань мина, ставший синонимом прекрасного,
радостного, безбедного общества. Утопические мотивы можно найти и в
таких повествованиях, как «Путешественник на Запад», «Цветы в зеркале»,
в рассказах Ляо Чжая и других литературных произведениях.
Социально-утопические идеи переустройства мира, имущественного
равенства, уравнительного распределения земных благ, рассуждения о
честных и мудрых чиновниках, не знающих других помыслов, кроме как
«служить народу», встречаются в произведениях многих политических
мыслителей — от Конфуция и Мо-цзы до Кан Ювея и Сунь Ятсена, которые,
познакомившись с теориями запад-

ного социализма (научного и ненаучного), восприняли их не в чистом виде,
а переделали их на китайский лад.

Своеобразный облик имеет и китайское искусство. Подобно искусству
Древнего Египта, Двуречья и Индии, его корни уходят во 11 тысячелетие до
н.э. В те далекие времена на народы Китая нападали различные племена,
завоевывали их, а в XIII в. в Китае установилось господство монголов. Но
эти чужеземные завоеватели не могли сбить китайское искусство с его
собственного пути — можно сказать, что ни одно другое искусство не
создало таких строгих, ясных, оригинальных и прочных традиций, как
китайское. Буддизм из Индии был перенесен в Китай, но китайцы не приняли
Будду готовым, а создали свой образ; то же самое произошло и с храмовой
архитектурой. Китайские пагоды коренным образом отличаются от индийских
храмов.

Своеобразием китайского искусства является то, что в нем поэзия,
живопись и каллиграфия не знают тех границ, которые обычно разделяют эти
виды искусства, независимо от присущих им специфических черт. Эти три
вида искусства вдохновляются и определяются природой иероглифического
выражения и с помощью одного и того же инструмента — кисти — отражают
глубинную суть бытия, «жизненной силы», наполняют каждую из этих форм
жизнью и своеобразной гармонией. Цель китайской эстетики в том, чтобы
достичь истинной сути животворных источников гармонии жизни: искусство и
искусство жизни — это одно и то же. Как в живописи, так и в поэзии
каждый штрих, изображающий ветку дерева или персонажи, всегда должен
быть "живой формой, именно это стремление к выявлению сути присуще
каллиграфии, поэзии и живописи. Но только живопись объединяет все три
вида искусства.

Если живопись в Китае — это целостный вид искусства, в котором стихи и
каллиграфия составляют неотъемлемую часть произведения живописи,
воссоздавая гармонию и таинство мироздания во всех его проявлениях, то
поэзия считается квинтэссенцией искусства. Она преобразует начертанные
знаки, почитаемые почти как святыня, в звук, и ее высшее предназначение
— соединение человеческого гения с первоисточниками жизненных сил мира.
Проникнутая идеями конфуцианства и даосизма, китайская поэзия объединяет
разум и отрешенность, она стремится проникнуть в реальность и передать
со всей остротой дух жизни, «неосязаемый трепет звуков», чему
способствует музыкальность, присущая многотональному китайскому языку.
Не случайно, что древнекитайская поэзия неотделима от музыки.

В Китае каллиграфия возвышает графическую красоту иероглифов. Занимаясь
этим основным в стране видом искусства, каждый китаец заново открывает
внутреннюю гармонию своего Я, вступает в общение

со Вселенной. Не ограничиваясь простым копированием, каллиграфия
пробуждает экспрессивность движения и воображаемую силу знаков,
каллиграфия должна быть полным отражением состояния души. Каллиграф
должен также использовать живописные возможности иероглифов, их образную
силу. Вот как описывают умение знаменитого каллиграфа Чжан Сюя, жившего
в эпоху Тан: «Он охватывает взглядом все: пейзажи, животных, растения,
звезды, бури, пожары, войны, пиршества, — все события мира, и выражает
их в своем искусстве»^. Таким образом, поэзия, каллиграфия и живопись
образовали в Китае единое искусство, традиционную форму, в которой
используются все духовные глубины приверженцев этого искусства:
протяжные мелодии и пространства, магические жесты и зримые образы.

Конфуцианство наложило глубокую печать на все стороны жизни китайского
общества, в том числе и на функционирование семьи, а именно,
конфуцианский культ предков и культ сыновней почтительности
способствовали расцвету культа семьи и клана. Семья считалась
сердцевиной общества, ее интересы намного превосходили интересы
отдельного человека, который рассматривался лишь в аспекте семьи, сквозь
призму ее вечных — от далеких предков к отдаленным потомкам — интересов.
Подрастающего сына женили, дочь отдавали замуж по выбору и решению
родителей, причем это считалось настолько нормальным и естественным, что
проблема любви при этом не вставала. Любовь могла прийти после брака,
могла и не приходить вовсе (в состоятельной семье мужчина мог ее
отсутствие компенсировать наложницей, и жена не имела права этому
препятствовать). Однако это не мешало нормальному существованию семьи и
выполнению осознанного социально-семейного долга — рождению детей,
прежде всего сыновей, призванных продолжать род, упрочить позиции семьи
в веках.

Отсюда и постоянная тенденция к росту семьи. В результате большие семьи,
включавшие в себя несколько жен и наложниц главы семьи, немалое число
женатых сыновей, множество внуков и иных родственников и домочадцев,
стали весьма распространенным явлением на протяжении всей истории Китая
(образ жизни одной из них хорошо описан в классическом китайском романе
«Сон в красном

Каллиграфии придавалось большое значение и в русской культуре. «...Они
превосходно подписывались, все эти наши старые игумены и митрополиты, и
с каким иногда вкусом... <...> ...тот же английский шрифт, но черная
линия капельку почернее и потолще, чем в английском, ан — пропорция
света и нарушена; и заметьте тоже: овал изменен, капельку круглее и
вдобавок позволен росчерк, а росчерк это наиопаснейшая вещь! Росчерк
требует необыкновенного вкуса; но если только он удался, если только
найдена пропорция, то эдакой шрифт ни с чем не сравним, так даже, что
можно влюбиться в него» (Достоевский Ф.М. Идиот).

тереме»). Дальнейший процесс развития семьи привел к появлению мощного
разветвленного клана сородичей, крепко державшихся друг за друга и
населявших порой целые деревни, особенно на юге страны.

Сила и авторитет этих кланов признавал-ись властями, охотно
предоставлявшими им решение различных мелких тяжб и внутренних
деревенских дел. И сами кланы ревниво следили за сохранением за ними
этих прав — принято было выносить на суд родственников все заботы, как
гражданские и имущественные, так и сугубо интимные: не было ничего
святого, своего, личного, чего не должны были бы знать семья и клан.
Нарушение традиций не поощрялось: строгие нормы культа предков и
соответствующего им воспитания подавляли эгоистические наклонности в
детстве. Человек с первых лет жизни привыкал к тому, что личное,
эмоциональное, свое на шкале ценностей несоизмеримо с общим, принятым,
рационально обусловленным и обязательным для всех. Повиновение старшим
было одной из важных основ социального порядка в императорском Китае.

Несмотря на изменения, происходящие в структуре семьи современного
Китая, она по-прежнему остается основной ячейкой общества. Сейчас
социологи выделяют четыре категории семьи: неполные нукле-арные,
нуклеарные, расширенные (нуклеарные и др. родственники), большие (две
или три нуклеарные семьи) семьи. Исследования показывают увеличение
больших семей (21,3%) и укрепление связей и проч-здости расширенной
семьи (21,6%), причем подобные семьи не идентичны натуральным кланам
прежних времен.

Значительную роль в китайской культуре сыграл и даосизм, с которым тесно
связано развитие науки и техники традиционного Китая. Еще более
фундаментальным фактом является то, что китайское общество было
аграрным, а централизованная бюрократия прежде всего должна была решать
сложные технические задачи, связанные в первую очередь с ирригацией и
охраной водных ресурсов. Поэтому высоким статусом обладали астрономия
(значимость календарных расчетов и астрологических верований),
математика, физика, гидротехника в их инженерных приложениях. В общем
централизованный феодально-бюрократический тип социального строя на
ранних стадиях благоприятствовал развитию наук.

Едва ли не половина важнейших изобретений и открытий, на которых
зиждется сегодня наша жизнь, пришла из Китая. Не придумай древние
китайские ученые таких мореходных и навигационных приборов и устройств,
как румпель, компас и многоярусные мачты, не было бы великих
географических открытий. Колумб не поплыл бы в Америку, и европейцы не
основали бы колониальных империй.

Через Китай пришли в Европу из Великой Степи стремена \ помогающие
держаться в седле, без которых средневековые рыцари не смогли бы,
сверкая доспехами, мчаться на помощь благородным дамам, попавшим в беду.
Тогда не наступил бы век рыцарства. Не изобрели бы в Китае пушки и
порох, не появились бы и пули, пробивавшие доспехи и покончившие с
рыцарскими временами. Без китайской бумаги и приспособлений для печати в
Европе еще долго бы переписывали книги от руки. Не было бы и широкого
распространения грамотности. Подвижной шрифт изобрел вовсе не Иоганн
Гутенберг, не Уильяму Харви^ принадлежит открытие кровообращения, не
Исаак Ньютон открыл первый закон механики. До всего этого впервые
додумались в Китае.

В китайской науке было получено много замечательных результатов. В
области математики — десятичные дроби и пустая позиция для обозначения
нуля; то, что в Европе с XVII в. называли «треугольник Паскаля», в Китае
к началу XIV в. считался старинным способом решения уравнений; то, что
известно как подвес Кардана (XIV в.), в действительности должно быть
названо подвесом Дин Хуаня (II в.). В Китае при династии Тан (VII—Х вв.)
были изобретены механические часы. Развитие шелкоткачества обусловило
такие фундаментальные изобретения, как приводной ремень и цепная
передача. При создании воздуходувных машин для металлургии китайцы
первыми применили стандартный метод преобразования друг в друга
кругового и поступательного движения, главной сферой приложения которого
в Европе стали ранние паровые машины. В сочинении «Описание трав и
деревьев южного края» (340 г.) содержится сообщение о первом в мире
случае использования одних насекомых (муравьев) для борьбы с другими
(клещами и пауками). Традиция биологической защиты растений
поддерживается до сих пор. Таким образом, рушатся многочисленные мифы,
когда мы находим истинные истоки многих привычных для нас вещей. Следует
помнить, что современный мир — это сплав восточных и западных культурных
пластов.

На этот счет есть другое мнение. И верховая езда, и стремена, и
естественное их дополнение — каблук на сапоге, без которого эффективная
верховая езда невозможна, — изобретены в Европе (на Дону и в Северном
Причерноморье). «Взаимоотношения между всадником и лошадью начались в
обществе эпохи меди, известном как среднестоговская культура, которая
процветала на территории нынешней Украины шесть тысячелетий тому
назад... Самое древнее свидетельство, датируемое бронзовым веком,
представляет собой вырезанное на поверхности скауты изображение коня и
всадника в Каменной Могиле (Украина)... Конные племена быстро
распространились по восточным степям, но им понадобилось больше времени,
чтобы проникнуть в заселенные западные районы. Влекомые лошадьми
колесницы достигли Ближнего Востока к 1800 г. до н.э., примерно через
два тысячелетия после зарождения верховой езды» (Энтони Д., Телегин Д.,
Браун Д. Зарождение верховой езды // В мире науки. 1992. № 2. С. 36).

Традиционная транскрипция — Гарвей.

В последнее время врачи-специалисты убедились в несомненной
эффективности таких методов древней медицины Китая, Индии, Тибета и
Монголии, как иглоукалывание, прижигание, массаж и др. в лечении
различного рода функциональных расстройств и болевых синдромов. Эти
методы представляют собой разновидность рефлексотерапии, когда
воздействие на больной организм осуществляется путем раздражения строго
определенных участков кожи — точек акупунктуры (биологически активные
точки).

Древнекитайские врачи разработали учение, согласно которому в организме
человека циркулирует «жизненная энергия» — чи, представляющая собой
интегральную функцию всей деятельности организма, его энергии, тонуса
жизненности. Другим постулатом китайской и восточной медицины вообще
является учение о том, что форма проявления жизненной энергии —
взаимодействие и борьба таких «полярных сил», как ян (положительная
сила) и инь (отрицательная сила). На принципе ян-инь (он описывает
картину мира в религиозно-философском мышлении древних китайцев)
восточные ученые основывают взаимоотношение органов между собой и их
связи с покровами тела. Регулируя обмен веществ, т.е. противоположно
направленные процессы ассимиляции и диссимиляции, явления возбуждения и
торможения и т.д. можно повлиять на 44 отдельных органа (или на весь
организм) и изменить его энергетические уровни. С этих позиций болезнь —
нарушение равновесия в распределении энергии между ян и инь. Измерения в
распределении энергии осуществляется посредством воздействия на точки
акупунктуры, число которых равно 696.

Согласно схеме восточной медицины, «жизненная энергия» в процессе се
циркуляции проходит последовательно все органы и делает кругооборот за
сутки. Поэтому тот или иной орган наиболее восприимчив к лечению в
определенный момент суток, что находит параллели в исследованиях
биологических ритмов, получающих все большее распространение в
современной медицине и биологии.

В последнее время в Китае и в других странах мира все большее внимание
уделяется лечебной гимнастике «ушу», которая одновременно выступает как
вид спортивной борьбы, искусство самообороны, доставляя эстетическое
наслаждение. В древнем китайском городе Лояне проводятся международные
соревнования по «ушу». Гимнасты многих стран: США, Японии, Канады,
Франции, Сингапура, Таиланда и др. вместе с китайцами участвуют в девяти
видах соревнования: упражнениях с саблей, пикой, мячом, двумя мечами,
борьбе с холодных оружием и без оружия. Популярность «ушу» — наглядный
пример того, как входят в современный быт страны старые традиции
китайской культуры, как получают они право на жизнь в современном
китайском обще-

стве с его бурными темпами экономического развития, компьютерами,
электроникой и ультрасовременными дискотеками.

К непреходящим ценностям китайской традиционной культуры относятся:

— основанный на нерасчлененном представлении о мире интуитивный способ
мышления, созвучный идеям современной физики, в частности, квантовой
теории поля;

— акцент на развитии культуры, моральном самосовершенствовании человека,
гармонии межличностных отношений и отношений между личностью и
обществом;

— морально-этические устои: уважение старших, помощь ближнему, согласие
в обществе;

— традиционные правовые взгляды на приоритет морально-этических норм;

— традиции семейных отношений;

— стремление к сочетанию власти и долга, справедливости и выгоды,
интересов личности и массы.

Вместе с тем следует отметить, что китайская культура, при всей ее
монолитности и непрерывности развития, включает в себя множество
элементов, объяснить наличие которых можно только заимствованиями. В
истории Китая наблюдается закономерность: периоды расцвета
сопровождались интенсивным обменом с внешним миром, период упадка —
отгороженностью от внешнего мира, боязнью культурного обмена.

Существенную роль в культурных контактах Китая с внешним миром сыграл
«Великий шелковый путь», который был проложен во II в. до н.э.
посольством Чжан Няня, направленного императором У-ди в Бактрию. С этого
времени начались перевозки китайского шелка на Запад, и Китай стал
известен в Европе как «5епса» («Страна шелка»). Родившийся в 76 г. до
н.э. великий римский поэт Вергилий написал стихи, воспевающие шелк. По
этому пути с Востока на Запад переправлялись не только шелк, но и
арабский фимиам, драгоценные камни, муслин и пряности из Индии. С Запада
на Восток везли стекло, медь, олово, свинец, красные кораллы, ткани,
посуду, золото. Великий шелковый путь протянулся почти на 12 тыс. км
через известные тогда земли, связав Сиань (столицу поздней династии
Хань) и Гадес (современный Кадис) на побережье Атлантического океана.

Караваны тяжело груженых верблюдов продолжали брести по «Шелковому
пути», когда появился новый «Морской шелковый путь», его открыл в 100 г.
до н.э. капитан греческого судна Гиппалос. Морской путь был менее
опасным и более экономичным, поэтому морская торговля между Востоком и
Западом быстро развивалась, достигнув беспрецедентного размаха в эпоху
династий Тан (618—907), Сун (960—

1279) и Юань (1260—1368). Семь экспедиций в «западные моря»,
предпринятые известным адмиралом Чжен Хэ в 1405—1433 гг. также
стимулировали дальнейшее развитие торговли Китая.

По этим сухопутному и морскому «шелковым путям» шла не только торговля,
но культурный обмен Китая с другими странами, внесшими свой вклад в
облик китайской культуры. Так, история связей Китая и Индии в эпохи Тан
и Сун показывает, что взаимодействие местной и иноземной культур было
двусторонним; что буддийская философия, индийское изобразительное
искусство, архитектура, музыка, медицина, йога и т.п. вовсе не поглотили
китайскую культуру и не были поглощены ею, а переплелись и составили
единое нерасторжимое целое.

В период правления династии Тан наблюдался также мощный подъем ислама,
этой новой с^лы, которой суждено было оказать столь существенное влияние
на отношения между Востоком и Западом. Первое арабское посольство в
Китае появилось в 651 г., а завоевание арабами Персии в 652 г. вплотную
приблизило их к зонам китайского влияния. Арабы стали играть чрезвычайно
важную роль посредников в культурном и торговом обмене между Востоком и
Западом. Именно через них в Европу попали такие древние китайские
изобретения как компас, бумага, книгопечатание, порох.

По торговым путям из Китая в Европу шли не только рулоны шелка, ящики с
фарфором и чаем, — распространялись различные нравственные, философские,
эстетические, экономические и педагогические идеи, которым суждено было
оказать воздействие на Запад. Живопись, скульптура, архитектура и
ремесленные изделия Китая внесли большой вклад в развитие в XVIII в.
европейского стиля «рококо». Влияние китайских архитектурных стилей
можно проследить в линиях некоторых дворцов европейских правителей.
Весьма популярными стали на Западе также парки в китайском стиле, их
влияние ощущается до сих пор.

В области философии внимание европейских ученых привлекло в первую
очередь конфуцианство. Конфуций приобрел репутацию просвещенного
мудреца, создателя этико-политического учения. Выдающийся немецкий
философ Г. Лейбниц был одним из первых, признавших значение китайской
мысли для западной культуры. Он полагал, что если бы Китай направил в
Европу просвещенных людей, способных обучать «целям и практике
естественной теологии», то это содействовало бы более быстрому
возвращению Европы к ее высоким этическим нормам и преодолению периода
упадка. Великий русский писатель и мыслитель Л.Н. Толстой обнаружил, что
его взгляды во многом близки философии Лао-цзы, и одно время даже
собирался перевести на русский язык «Дао дэ цзин» («Книга пути и
добродетели»). Некоторые европейские мыслители эпохи Просвещения
усматри-

^

вали в системе образования феодального Китая пример для подражания.
Немецкий теолог XVIII в. X. Вольф отдавал предпочтение китайской системе
образования с ее раздельными школами для детей и взрослых. Он считал,
что эта система согласуется с естеством человеческого духа. Китайские
школы не только обучали чтению и письму, но и проводили с учащимися
занятия по этике, знакомили их с методами приобретения знаний.

Влияние китайской культуры можно также проследить в литературе и
искусстве Запада. Некоторые полагают, что хорошо известная сказка
«Золушка» — это западный вариант легенды «Ю Ян Цза Цзу», написанной
Дуань Ченши в танскую эпоху. Китайская классическая пьеса «Сирота из
рода Чжао» была переведена на английский, итальянский и французский
языки. Под ее влиянием Вольтер написал пятиакт-ную пьесу «Китайская
сирота», в которой он изложил нормы конфуцианской морали. Таких примеров
можно привести достаточно много.

Однако не следует забывать, что Китай и Запад взаимно влияли друг на
друга. В то время как Запад испытывал воздействие богатого культурного
наследия Китая, последний, в свою очередь, перенимал передовые научные и
технические достижения Запада, его философские и художественные идеи.
Все это способствовало укреплению дружеских связей и взаимопониманию
между культурами мира.

Л И Т Е Р Л Т У Р А

Васильев Л.С. История религий Востока. М., 1988. История Древнего
Востока / Ред. В.И. Кузищин. М„ 1988. Куликов Ц.С. Китайцы о себе. М„
1988. ПервлолювЛ.С. Слово Конфуция. М„ 1992. Шофер Э. Золотые персики
Самарканда. М., 1981.

ЯПОНСКАЯ КУЛЬТУРА

Культура Японии в кругу азиатских культур. Синтоизм, будлизм и
^онфуиианство. Эпоха законов. Сословие самураев и политика сёгунов.
возникновение современного государства. Специфика японского искусст-ю.
Поэзия, каллиграфия, живопись. Сценические искусства: драма Но, театр
Кабуки. Архитектура и японские сады. Бытовая культура: искусство лака,
керамика, икебана, чайная церемония, капитализм по Конфуиню. культура
Японии и XXI век.

Культура Японии принадлежит к великому кругу азиатских культур, йри ее
рассмотрении следует учитывать ряд особенностей. Во-первых, необходимо
считаться с тем, что традиционная японская культура вкладывалась в
значительной степени под влиянием буддизма, к тому лке она впитала в
себя достижения великих культур Азии. Действительно, Азия единственна и
едина: Гималаи, которые делят на две части азиатский мир, только
подчеркивают связь таких мощных культур, как китайская и индийская.
Арабская культура с ее рыцарством, персидская доэзия, китайская этика,
индийское мышление — все говорит об едином древнем азиатском мире, жизнь
которого весьма пестра и разнообразна в различных регионах и который не
знает четких и резких границ. Так, ислам можно описать как конфуцианство
в военном облачении, в виде конного войска, тогда как буддизм — великий
океан идеализма, в который стекают, подобно рекам, все системы
азиатского мышления, — отнюдь не окрашен только в чистые воды великого
Ганга; сюда следует добавить и монгольские народы, употребившие свой
гений, чтобы внести новый символизм, новую организацию и новые силы в
ревностном служении наполнить сокровищницу веры. Уникальный, практически



сохранившийся на протяжении веков суверенитет сделал Японию хранителем
сокровищницы азиатского мышления и культуры. Утонченные достижения
индийского искусства во многом были разрушены гуннами, фанатическим
иконоборством мусульман и бессознательным вандализмом торгашеских
европейцев, считает японский ученый Каку-зо Окакура. По его мнению,
«Япония — музей азиатских культур, и даже больше, чем музей». Такой
тезис имеет под собой определенные основания — достаточно вспомнить
храмовый комплекс Нара, в котором богато представлены произведения
искусства Индии и культуры Китая эпохи Тан. Во-вторых, нельзя сбрасывать
со счетов то, что для японцев характерна исключительно сильно выраженная
традиционность. А это значит, что нормативные функции народных поверий,
великолепно совмещенных с положениями основных восточных религий
(конфуцианство, буддизм и др.) еще долго будут играть свою роль в
жизнедеятельности японской нации. Упомянутый выше Какузо Ока-кура
отмечает роль традиций японской культуры в современной жизни: «Поэзия
Ямато и музыка Бугако, которые отражают идеал Тан при режиме
аристократии Фудзивары, являются источником вдохновения и наслаждения в
наши дни, подобно мрачному дзэн-буддизму и танцам Но, которые были
продуктом просвещения Сун». Это значит, что Япония сохраняет истинно
азиатскую душу, хотя она и «вплетает» ее в современные силы.

Японская культура во многих отношениях уникальна и удивительна, она
насыщена контрастами в духовной жизни. С одной стороны, изумительная
вежливость, гораздо более искренняя и менее церемонная, чем в Китае, с
другой стороны — острый меч самурая, смелость, отвага и готовность к
самопожертвованию, которые могут быть сравнимы только со слепым
фанатизмом воинов ислама. Редкое трудолюбие сочетается с обостренным
чувством чести и глубокой преданности императору, сюзерену, учителю или
главе фирмы; необычное даже для изысканного Востока чувство прекрасного,
в котором сочетаются скромность и простота; лаконизм и прелестное
изящество одежды, убранства, интерьера Умение отрешиться от суеты
повседневности и найти душевный покой в созерцании прекрасной природы,
моделируемой в миниатюре крохотным двориком с камнями, мхом, ручейком и
карликовыми деревьями.

И, наконец, поразительная способность заимствовать и усваивать,
перенимать и развивать достижения других народов, культур, сохраняя при
этом свое, национальное, своеобразное, японское. Особо сильное влияние
на культуру Японии оказали индийская и китайская цивилизации в самых
разных аспектах, она впитала и переработала в соответствии со своими
потребностями традиции индуизма, конфуцианства, даосизма, буддизма,
придав им свои неповторимые черты. Достаточно

указать на дзэн-буддизм как чисто японское явление в отличие от
китайского чань-буддизма.

В формирование своеобразия японской культуры значительный рклад внесли
синтоизм, буддизм и конфуцианство, поэтому рассмотрим их по существу.

Синто — путь богов. Это древняя японская религия, и хотя ее истоки до
сих пор не установлены, все исследователи единодушны в том, что она
возникла и развивалась в Японии независимо от китайского влияния. Синто
представляет собой род древней мифологии, ибо в раннем, буддийском
синтоизме речь идет о сверхъестественном мире — мире богов и духов
(коми), которые издревле почитались японцами. Известно, что истоки
синтоизма восходят к глубокой древности и включают в себя все присущие
первобытным народам формы верований и культов — тотемизм, анимизм,
магию, культ мертвых, культ вождей и т.д. Подобно другим народам,
древние японцы одухотворили все окружающие их явления природы и с
благоговением относились к посредникам с миром духов и богов — к магам,
колдунам и шаманам. Только позже под влиянием буддизма первобытные
синтоистские шаманы стали жрецами, которые совершали ритуалы в честь
различных богов и духов в специально для этого сооружавшихся храмах. ,
Буддизм, как известно, проник в Японию еще до нашей эры, однако
решительное влияние на психологию японцев она стала оказывать только в
V—VI вв., когда,в Японию стали прибывать буддийские монаху, а вместе с
ними и священные буддийские книги, написанные на китайском языке. И хотя
среди историков нет до сих пор единогласия в объяснении причин успешного
проникновения буддизма в японское общество, тем не менее почти
полуторатысячелетняя история его в ^понии — своеобразный ренессанс после
второй мировой войны (в виде так называемых «новых религий»)
свидетельствует о том, что буддизм нашел в этой стране благодатную
почву. Во всяком случае не подлежит сомнению, что Хейанский период
(VIII—XII вв.) — это золотой век классической японской государственности
и культуры, в становлении которых буддизм сыграл существенную роль.
Достаточно отметить, что буддизм явился теоретической основой управления
государством и именно в Японии в полной мере воплотился принцип
сэйкё-итти — единства политики и религии.

Конфуцианство также занимало важное место в фундаменте этической и
религиозной жизни японского общества. С самого начала своего
существования в Японии конфуцианство находилось в поле зрения буддизма,
его расцвет начинается в XIII в. Именно в это время происходит
освобождение конфуцианства из-под контроля буддийского духовенства и
обретение им независимости, что было вызвано потребностями развития
общества. Дело в том, что тогда происходило преобразо-

вание страны воюющих феодалов, захлестываемой бурями эмоций и
социальными взрывами, в единое, современное государство. Здесь-то
конфуцианство оказало существенную помощь в стабилизации положения и
управления социальными процессами.

Конфуцианство и буддизм, китайская политическая и философская мысль
оказали определенное влияние на переустройство древнего общества в
Японии в средневековье (VII—IX вв.), причем оформление этого
переустройства происходило по китайским образцам. Перестройка
сопровождалась разработкой законодательных положений, призванных
охватить все сферы деятельности населения и все отрасли управления.
Наибольшее значение в этой законодательной работе получил свод законов
Тайхо, в котором были введены два новых положения: право государства,
олицетворяемого правительством, распоряжаться земельным фондом страны и
право каждого иметь свой участок. Вся система в кодексе изложена в
терминах, принятых в Танской империи.

Японские историки часто называют период VII—IX вв. эпохой законов, имея
в виду ту огромную за.конодательную работу, которая тогда велась. Но
время это имело и другое, поистине историческое значение: в общественную
и государственную жизнь вошел в силу принцип закона. Формы
обычного-права, конечно, оставались и продолжали действовать в своих
рамках, но над ними встал государственный закон, а вместе с этим в
сознание людей вошла новая идея — идея законности. Идея эта пустила
настолько глубокие корни в народном сознании, что стала одним из самых
могущественных факторов, определивших все поведение различных групп
населения страны.

После 1185 г. господствующие позиции в государстве заняло сословие
самураев, император и его двор перестали играть политическую роль в
жизни страны. Фактическая власть стала принадлежать сёгуну, ставка
которого находилась в Камакура. Большая часть эпохи Камаку-ра заполнена
гражданскими войнами, которые в конце XVI в. привели к созданию
централизованного государства Тоётоми Хидаёси — этим «японским Иваном
Грозным». Каста самураев, или буси, приносит свой образ жизни, что
влечет изменения в духовной атмосфере общества — почетное место занимает
дзэн-буддизм. Именно он внес наибольший вклад в великое духовное
возрождение Японии и тем самым оказал серьезное влияние на формирование
национальной психологии. Среди причин всеохватывающего влияния дзен в
средневековой Японии является то, что в условиях междоусобных войн
феодалов центральная власть нуждалась в идеологии и практической системе
самодисциплины. Доктрина дзен с ее целенаправленными ритуалами и
тренировочными упражнениями отвечала этой потребности, она получила
признание самураев с их культом смерти. В период правления сёгуна Иэясу
Токугава — период формирующегося нового облика японской иден-

тичности — были заложены основы для последующего превращения ^Японии в
мощное государство. Политика сёгуната была направлена на постепенную
разрядку внутренней напряженности, создаваемой прежде всего
крестьянскими бунтами и амбициями вельмож. Сложная эко-•номическая
стратегия, правовые шаги, изменение многовековых стереотипов мышления,
необходимость канализировать воинственные стремления самураев путем
изменения эстетического вкуса, превращающего грозных, бряцающих мечами
самураев и их сеньоров, даЛиё, в писателей и поэтов — все это требовало
поиска нужных теоретических концепций в религии и философии. Буддизм,
синто и конфуцианство внесли свой вклад в создание новых концепций,
которые и были использованы военным правительством, бакуфу. По существу,
Иэясу Токугава совершил, на первый взгляд, невозможное: подавил
нацеленную на экспансию энергию профессионалов смерти, превратив их в
надзирателей и распределителей результатов производства материальных
благ, а простых самураев — в философов меча.

Созданная сёгунами эффективная и мощная административная машина с ее
множеством каналов власти почти целиком была использована при создании
структуры современного государства во время буржуазных реформ эпохи
Мэйдзи (1867—1912). Формирование новой системы правления поэтому не
потребовало полного обновления политического аппарата. Правительство
Мэйдзи проявило удивительное ис-,кусство в лавировании между
традиционализмом и новаторством, между централизацией власти и учетом
различных интересов. Новая философия власти под влиянием политической
мысли Запада сформировала четыре основных принципа: политика
правительства основана на широких консультациях, индивид имеет свободу в
удовлетворении своих потребностей, интересы государства превыше всех
остальных интересов, «основные обычаи прошлого» уступают место западным
.образцам. В итоге возникла структура современного государства,
пред-.ставляющая собой синтез традиций и инноваций и адекватная
становящейся буржуазной Японии.

Своей спецификой обладает японское искусство, сформировавшееся под
влиянием китайской культуры и искусства, синтоизма, основанного на
культе природы, рода, императора как наместника бога, буддийского
иррационализма и художественных форм Индии. Эта специфика четко
выявляется при сопоставлении искусства Европы и Япониц. Строфы Алкея,
сонаты Петрарки, изваяния Праксителя и Микеланд-жело совершенны по
форме, которая гармонирует с духовностью содержания. В них нет ничего
лишнего, добавление к ним хотя бы одного штриха ведет к утрате
воплощенного в них мировосприятия художника. Главная цель европейских
художников, скульпторов, поэтов — создание идеала красоты, основанного
на принципе «человек — мера всех

вещей». Иная цель у японских поэтов, живописцев, каллиграфов и мастеров
чайной церемонии. Они исходят из принципа «природа — мера всех вещей». В
их творчестве лишь угадывается истинная красота, красота природы, в нем
заключен шифр Вселенной. В процессе постижения красоты природы как
конкретной данности возникает своеобразная эстетическая интуиция,
позволяющая человеку постичь глубинные основы бытия.

Типично японской является поэзия хайкай^ («нанизанные строфы»), ведущая
свое происхождение от утонченной салонной игры и представляющая собой
поэтическую импровизацию. В качестве примера можно привести хайкай
знаменитого поэта XVII в. Басе:

Старый пруд.

Прыгнула в воду лягушка. Всплеск в тишине.

В этом хайкай, как и во многих других лучших творениях Басе, ему удается
соединить элементы вечного и мгновенного. Старый пруд вечен, но для
того, чтобы мы прониклись сознанием его вечности, необходим некий
мгновенный сдвиг. Прыжок лягушки, о котором мы знаем по всплеску воды,
символизирует сиюминутное в хайкай, но пруд тут же вновь погружается в
нескончаемую дремоту. Только возраст пруда, указание на его неизменную
природу, по контрасту подчеркивает эфемерность жизни лягушки, благодаря
чему раскрывается смысл бытия.

Традиционное японское искусство невозможно представить себе без
каллиграфии, которая является краеугольным камнем дальневосточной
культуры. Согласно традиции, иероглифическая письменность возникла из
божества небесных образцов, явленных мифическому правителю и культурному
герою Фуси. От иероглифов впоследствии произошла живопись, под их
влиянием сформировалась поэзия. Искусство каллиграфии выработало свой
язык в уподоблении природе, оно давало наглядное представление об
отвлеченных концепциях, облекало слова зримой плотью.

Для всей дальневосточной культуры характерна тесная связь поэзии с
живописью; в XV в. в Японии стихотворение и картина прочно соединились в
одном произведении. Японский живописный свиток содержит два вида знаков
— письменные (стихотворения, колофоны, печати) и живописные (собственно
картина и европейском смысле). Письменный и живописный тексты служат
взаимными возбудителями смысла. Эстетическая реакция на восприятие
свитка несводима к простой сумме отдельно взятых впечатлений от
стихотворения и картины. Огромное влияние на стихоживопись оказал
дзен-буддизм, поэтому на высшем уровне постижения свитка он служит
медитативным стимуля-

Прежде использовалось неточное произношение «хокку».

128

тором и способствует просветлению. Большой популярностью пользуется
искусство укиёэ, особенно цветные гравюры знаменитых художников XIX в.
У. Хиросигэ и К. Хокусая. Графика укиёэ испытала на себе влияние театра.

Из классических форм японского театра наиболее известны за-рубе--жом Но
и Кабуки, в основе которых лежат анимистские элементы японской культуры.
Театр Но пользовался огромной популярностью у воен-кой аристократии
средневековой Японии отчасти потому, что его эстетическая строгость в
чем-то перекликалась с ригоризмом самурайского духа. В отличие от
жестокой этики самураев, эстетическая строгость Но достигалась благодаря
изысканной канонизированной пластике актеров, оказывавшей нередко
сильное подсознательное впечатление на зрителей. Театр Но — это, по
существу, театр фантазии. Его сцену можно сравнить со своеобразным
киноэкраном, на котором проецируются подсознательные видения,
рождающиеся в воображении ваки («свидетель», одно из трех амплуа),
играющего роль «кинопроектора». Созерцая их на «экране» театра-фантазии,
зритель словно заглядывает в самые потаенные уголки своей души.

Кабуки — более поздняя по сравнению с Но форма театра, возникновение
которой относится в началу XVII в. Следует отметить, что анимистская
основа театра Но была сохранена в новой сценической форме, однако Кабуки
имел иную, нежели театр Но, направленность. В отличие от Но с его
направленностью на прошлое Кабуки пользовался поддержкой нового сословия
торговцев и проявлял интерес к проблемам современного ему мира. Театр Но
и Кабуки популярны и в современной Японии, дополняя друг друга.

По-своему отражает изменения в культуре и архитектура, которая в Японии
в самом начале испытала влияние религии, особенно буддизма. Достаточно
вспомнить японские пагоды и буддийские храмы, испытавшие влияние
китайской архитектуры. На рубеже XVI—XVII вв. в архитектуре произошел
резкий поворот от религиозности к светскости. Традиционные виды
культовых сооружений утратили доминирующее значение. Главное место в
архитектуре заняли замки, дворцы и павильоны для чайной церемонии. В
этом плане весьма примечателен ансамбль дворца Кацура, здесь
зигзагообразные контуры плана строения воплощают очень важный
строительный принцип, считающийся наиболее характерной особенностью
традиционной японской архитектуры. Знаменитый японский архитектор
современности Тайга пишет об этом: «Все меняется вместе с вашим
движением». Во дворце Кацура движение пространства живо и ритмично. В
современной архитектуре просматриваются систематические приемы
европейского зодчества, в ней наметилась тенденция к сосуществованию
традиционной и интернациональной сфер.

С традиционной архитектурой смыкается японский сад, противоположный
европейскому по заключенной в них мысли. Не снимает контраста тот факт,
что европейские парки конца XVII — начала XVIII в. испытали большое
влияние китайских садов, послуживших несколькими веками ранее прототипом
японских садов. Последние можно уподобить стихам — так точны они в своем
метафорическом языке, так разнообразны по эмоциональному строю, так
философски глубоки по смыслу. Поэт из обычных слов повседневной речи
строит образ, емкий и лаконичный, художник японского сада из предметов
самой природы творит новый мир со своим особым значением. В японском
саду деревья, кустарники, камни в созданной художником композиции важны
не только сами по себе, но и как олицетворение философских
представлений. В малом и единичном традиционное японское восприятие
видит отражение великого и общего, самой природы, как всеобъемлющего
макрокосма. Поэтому японский сад, как и картина пейзажиста, прежде всего
выражает отношение к миру и представление о нем.

Запросы человека не исчерпываются пассивным восприятием произведений
профессионального искусства. Неизбежно возникает потребность в общении
людей в атмосфере искусства, потребность в творческом участии в ритуале
общения. В Японии формы такого общения весьма многообразны. Эта
своеобразная сфера бытовой культуры включает любительское творчество,
так называемые изящные развлечения: чайную церемонию, икебану,
традиционное стихосложение, комбинирование ароматов, игру на музыкальных
инструментах, пение и танцы, устные рассказы и т.д. К ней же относятся
мода в одежде и декоративное оформление предметов, связанных с
повседневной жизнью: вазы, чаши и коробочки для чая, сделанные из
бронзы, лака, фарфора, бамбука и керамики.

Историческое развитие культуры характеризуется расширением набора
каналов связи и общения между людьми. Одним из культурных завоеваний
японских горожан в момент перехода от средневековья к новому времени,
было освоение заимствованного в дзенских монастырях и по-своему
осмысленного ритуала чайной церемонии. Чаепитие было широко
распространенной формой общения между людьми в разных социальных сферах
— от императорского двора и окружения сёгуна до простого народа, и
каждый из слоев общества видел в этом ритуале свой смысл и по-своему
оформлял его.

Существенно то, что повседневная культура: искусство аранжировки цветов
(икебана), церемония чаепития и др. были пронизаны эстетикой, красотой,
пониманием в духе дзен-буддизма. Из дзэновской концепции непостоянства
всего существующего, эфемерности и призрачности жизни следует, что все
кратковременное тесно связано с понятием прекрасного. Недолговечное
текущее мгновение (цветение

вишни и опадание ее лепестков, испарение капель росы после восхода
солнца с поверхности листа и т.д.) отливалось в особую эстетическую—
форму. В соответствии с этим жизнь человека считается тем прекраснее,
чем она короче и ярче прожита. Для японца мир явлений выступает
абсолютом, т.е. при таком мировосприятии «конечной реальностью является
«здесь и теперь». Иными словами, время для японского мышления всегда
есть «теперь», что эквивалентно «вечности», поэтому понятно утверждение
японского специалиста в области дзэн-буддизма Д. Судзуки, что «дзен не
знает времени, и поэтому для дзэн не существуют ни начала, ни конца
мира».

Сильное влияние концепции времени в дзэновской модификации видно в
литературе (стихи, короткие поэмы и т.д.), драме (Но, баллада-драма),
живописи (монохромная, портрет), архитектуре (храмы, бумажные окна,
чайные домики), прикладном искусстве (лакированные шкатулки, ширмы,
экраны), в повседневной жизни (чайная церемония, искусство аранжировки
цветов — икебана и морибана, искусство комбинирования ароматов,
каллиграфия и пр.) и в воспитании японца, особенно путем приобщения его
к боевым искусствам (дзюдо, карате-до и т.д.). Функции сохранения и
передачи традиционной культуры последующим поколениям выполняют так
называемые иэмото — люди, прекрасно владеющие тем или иным традиционным
искусством и имеющие непререкаемый авторитет в возглавляемой ими школе.
И .так как многие виды традиционного искусства пропитаны религиозным
духом и мистицизмом, то занятия ими приобщало человека к чему-то
иррациональному и божественному.

Система иэмото представляет и в наши дни весьма эффективный аппарат
идеологического воздействия на японцев, способствующий формированию
национализма и шовинизма у них. Поскольку занятие традиционными
японскими искусствами считается средством совершенствования личности,
постольку хоть каким-то видом его занимается почти каждый японец. В силу
того, что степеней овладения мастерством весьма много, обучение может
продолжаться всю жизнь. Таким образом, занятия традиционными искусствами
охватывают почти все население страны. А значит, сохраняется
преемственность в развитии японской культуры, и от поколения к поколению
передаются культурные традиции.

Значимость японских религиозно-культурных традиций проявляется и в
создании оптимальной для новой капиталистической Японии
социально-политической и социально-психологической структуры. Так,
японский экономист Митио Морисима, анализируя проблему «почему именно в
Японии налицо наибольшее развитие капитализма», указывает на роль
конфуцианства в этом процессе. По его мнению, японский капитализм — это
конфуцианский капитализм, его становле-

ние и развитие связано с националистическим и милитаристским оттенками
конфуцианства в его японской версии. После окончания двухсотлетней
изоляции, перед угрозой со стороны Запада интеллигенция, воспитанная в
духе японско-конфуцианской этики, сумела сплотить страну и создать
сильное современное правительство: «Именно благодаря национальной форме
конфуцианства, — пишет Морисима, — Япония, с ^е классовыми и
региональными противоречиями, за сравнительно короткий срок, примерно за
20 лет, легко объединилась в нацию». Наличие объединяющего нацию
государства — одно из условий функционирования современного капитализма
западного образца.

Второе условие — это существование демократического общества, которое
весьма трудно было обеспечить в Японии. Выше уже отмечалось, что
конфуцианство кодифицировало групповую этику и разделение обязанностей
между представителями различных классов и сословий, закрепляющих и
сохраняющих иерархический характер общества. В связи с этим в Японии
была создана капиталистическая экономика, в основе которой лежат
служебная иерархия, пожизненный труд, верность работников своим
кампаниям и акционерная система, вполне адекватные характеру японского
конфуцианства. В японской версии конфуцианства господствовала ориентация
на предельное напряжение способностей, старание и тяжелый повседневный
труд (для свободного владения азбуками катакана, хирагана и
иероглифической все эти качества были обязательны), что в принципе
служит оптимальной основой для воспитания творческой активности, энергии
и даже предприимчивости, столь необходимых для функционирования
капитализма. Именно высоко ценимые конфуцианской этикой культура
физического и умственного труда, культ знаний и способностей сыграли
немалую роль в успехах экономического развития Японии.

Ошеломляющий экономический рост Японии и культурно родственных ей стран
позволяет характеризовать наступающий XXI в. «веком Тихого океана»,
когда во всю силу проявится животворность азиатских обществ. Одной из
причин такого быстрого роста является характерное для азиатских культур
групповое сознание, готовность людей к самопожертвованию во имя блага
группы, к которой они принадлежат, отнесение на второй план личных
интересов. Именно эти черты могут дать в следующем веке азиатским
народам большие преимущества перед народами западных стран, где люди
стремятся, прежде всего, получить еще большие права, а чувство
обязанностей перед обществом как целым все больше исчезает. Известный
религиозный и политический деятель Д. Икэда солидарен с точкой зрения
ряда ученых о наступлении в XXI в. эпохи Азии и Тихого океана, где
«Япония должна взять на себя руководящую роль в процессе постепенного
перехода от западной цивилизации к новой, тихоокеанской».

4' XXI век мыслится как век победы культуры над политиков, силы
Человеческого духа над силой оружия, что предполагает диалог ^ежду
разными культурами. Ведь культура по самой своей сути вписана в ^ирную
деятельность людей, а конструктивный обмен культурными ценностями
требует прежде всего, чтобы люди были взаимно терпимы к культурным
особенностям. Они должны быть всегда готовы считаться с точкой зрения
других, всегда быть способными видеть не только с одной, узкой
перспективы, а с возможно наибольшего числа точек зрения. Подчеркивая
культурное равноправие, историческую миссию других культур, Икэда
обращает внимание на то, что «культурно-историческое значение века Азии
и Тихого океана состоит в том, что контроль властью и оружием будем
заменен контролем культурой и человечностью». Однако возникает вопрос:
какая культура будет доминировать в наступающем веке и осуществлять
контроль? Логика событий и подтекст размышлений Д. Икэды не вызывают
сомнений, что в качестве таковой выступит японская культура, впитавшая в
себя, как мы уже видели выше, принципы синтоизма, конфуцианства и
буддизма.

Япония уже сейчас готовится осуществить свою экспансию тихим, мирным
путем при помощи культуры как наиболее действенного средства. Ведь самый
изощренный и опасный контроль — это контроль в виде культуры, ибо в
данном случае Япония начнет навязывать свое мировоззрение, свои
культурные и идеологические ценности.

Вот почему, по мнению Д. Икэды, культурная замкнутость должна уступить
место открытости, и мы должны мыслить и действовать прежде всего как
люди, а не как граждане отдельных стран, имея в виду «новое» (это значит
— необуддийское) мировоззрение. Однако само по себе мировоззрение
действовать не может, для этого необходим определенный тип носителя
культуры. Вот почему сейчас требуется модель нового типа личности,
которая должна преодолеть националистические предрассудки и инертность в
мышлении, обладать индивидуальным мышлением, быть способной на
единоличное руководство и готовой идти на риск. Исторический прецедент
есть: такие люди осуществляли модернизацию в эпоху Мэйдзи — буржуазной
революции во второй половине XIX в. Динамичный, энергичный, способный
воспринять непривычные для японцев морально-этические нормы,
адаптироваться к чужой культуре и вместе с тем уметь привить чужой
культуре японскую систему ценностей — вот образ нового
«интернационального», «мирового» японца, вот каким должен выглядеть
японец в глазах мирового сообщества к XXI в. Понятно, что такого
религиозно-культурного типа фанатичный японец сможет осуществить
культурную экспансию Японии прежде всего в тихоокеанско-азиатском
регионе, а затем уже в остальных регионах мира. В целом можно сказать,
что в Японии и сфере ее влияния традиция религиозного фанатизма в
будущем будет

и* ^



почти полностью скрыта в недрах японской культуры, нацеленной на
экспансию бесшумным путем. Эффективность воздействия японской культуры
обусловлена присущим ей механизмом заимствования — универсальным
принципом, суть которого состоит в том, что приращение чужих культурных
ценностей происходит на основе существующих культурных традиций, но ни в
коем случае не отрицая их. Однако следует учитывать, что «канал»
эволюции японской цивилизации пересекается с «каналом» эволюции западной
цивилизации, стремящейся ограничить японскую экспансию.

ЛИТЕРАТУРА

Гршормва Т.П. Японская художественная традиция. М., 1979. ГришвлевпЛ.Л-
Формирование японской национальной культуры. М., 1986. Кирквуд К.
Ренессанс в Японии. М., 1988. Конрад П.И. Очерк истории культуры
средневековой Японии. М., 1980. Кузнецов ЮЛ- Навлицкая Г.Б., Сырицын
И.М. История Японии. М., 1988. Литературный гид: Культура и литература
современной Японии // Иностранная литература. 1993. №5.

Иреображеш-кий К. Как стать японцем. М., 1989. Пр01маков В .Л., Ладанов
ИД. Японцы. М„ 1983.

Лекция 10

КУЛЬТУРА

КЛАССИЧЕСКОГО АРАБСКОГО ВОСТОКА

Ислам как культурный феномен, его рождение и эволюция. Направления »
исламе: суннизм и шиизм. Суфизм — мусульманский мистицизм. Ислам .м
арабо-мусульманская культура. Арабский язык. Расцвет
арабо-мусуль-манской культуры в IX—XII вв. Достижения арабской науки.
Философия. Арабо-мусульманское искусство, архитектура. Особенности
мусульманского права и морали. Культура арабского Востока и ее влияние
на мировую

'культуру.

В истории великих культур классическая арабо-мусульманская культура
занимает одно из важнейших мест. В свое время эта высокоразвитая,
самобытная культура процветала на бескрайних просторах от Индии до
Испании, включающих Ближний и Средний Восток и Северную Африку. Ее
влияние ощущалось и ощущается сейчас во многих частях света; она явилась
важным связующим звеном между культурами античности и средневекового
Запада, уникальность этой культуры обусловлена особенностями ислама,
который представляет собой не просто мировую религию, а целостную
культуру — право и государство, философию и искусство, религию и науку,
обладающих своей неповторимостью. И хотя ислам исторически близок многим
европейским культурным традициям, сравнительный анализ этих различий, не
очевидных на первый взгляд, показывает наибольшую удаленность ислама от
европейского стандарта и его определенное сходство с китайскими
религиозно-доктринальными нормами. Поэтому необходимо выяснить природу
ислама, его направления.

Ислам является одной из универсальных мировых религий, религией
откровения, которая выросла в VII в. из традиций таких монотеис-

135

__6.

тических религий, как христианство и иудаизм, восприняв многие основные
их положения и догмы. Сам ислам признает сущность этих религий
тождественной с собственной догматикой^ однако человеческое
несовершенство привело к тому, что евреи и христиане неверно поняли
смысл откровения одного и того же бога. Только пророк Му-хаммед пришел с
истинным откровением, исправляя ошибки своих предшественников.

Насколько, однако, исходные принципы ислама подобны основам христианства
и иудаизма, настолько развитие основных идей ислама пошло совершенно
другими путями. Простые идеи, рожденные в среде кочевников и купцов
Аравийского полуострова, обрастали новыми пластами в условиях
развивающегося феодализма на Ближнем Востоке. Поэтому сам ислам, будучи
по своей сути религией, превратился в принципы, организующие весь ранний
мир тогдашних обществ, подчиненных власти халифата. Ислам стал законом,
определяющим социальные структуры и мораль общества, обоснование которых
находится в священном Коране. Так как Аллах является абсолютным
совершенством, то данная им мораль и законы обладают абсолютной
истинностью, вечностью и неизменностью и пригодны «для всех времен и
народов».

Пока Мухаммед был жив, он управлял мусульманской общиной, но когда он
умер, оказалось, что содержавшихся в Коране предписаний далеко не
достаточно для разрешения всех государственных и общественных вопросов —
естественно, инструкций на все случаи жизни он оставить не мог. В связи
с этим и возникли два течения в исламе: суннизм и шиизм, различающиеся
толкованием сунны. В широком значении сунна — свод обычаев и правил
поведения древней общины — означала практику и теорию мусульманского
правоверия; она передавалась устно и служила дополнением к писаному
закону.

Правоверные мусульмане, которые считали, что Коран не может обойтись без
сунны, получили название «ахль-ас-сунна» — «люди сунны» или сунниты.
Распространителями сунны выступали сподвижники Мухаммеда, в
соответствующих случаях вспоминавшие о его поступках, словах и даже
молчании, выступающих в качестве примера при определенных
обстоятельствах. В основе суннизма лежит общее мнение улемов (суннитских
ученых), тогда как шиизм основан на авто-

«Мы низвели Тору, в которой руководства и свет; судят по ней пророки,
которые предались, тех, кто исповедует иудейство, а раввины и книжники —
сообразно с тем, что им дано на хранение из писания Аллаха, и они — об
этом исповедники. <...> И отправили Мы по следам их Ису, сына Марйам, с
подтверждением истинности того, что ниспослано до него в Торе, и
руководством и увещанием для богобоязненных...» (Коран, сура 5, аяты 48
(44)—50 (46)). Тора — первые пять книг Библии («пятикнижие Моисееве»);
Йса, сын Марйам — это, безусловно, Иисус Христос, сын Марии.

ритете имама (наследника миссии пророка). И ещс\одно различие: лимиты
основывают сунну исключительно на авторитет^семьи пророча, а правоверные
сунниты признают еще и свидетельство^подвижни-ков пророка Мухаммеда. До
сих пор весь мусульманский мир разделен йа шиитов и суннитов;

В ходе эволюции ислама возник суфизм ~ мусульманский мистицизм, который
в определенном смысле представлял собой реакцию горячо верующих пуритан
на процесс начавшейся десакрализации ислама. Суфии — исламские мистики
не считали обязательным для себя повседневные нормы, обряды и
условности, строго предписанные правоверным мусульманам. Их жизнь была
посвящена аллаху и отсюда их нестандартное поведение — они не молились
пять раз в день, а исполняли обряд фадения (зикр) в различных вариациях
— от экстатического транса до глубокого внутреннего сосредоточения,
близкого индо-буддийской медитации. Самое интересное состоит в том, что
к истокам суфизма относятся концепции различных культур, а именно: догмы
Корана, неоплатонизм Плотина с его тезисом о божественной эманации,
которая отражается в предметах мира как в зеркале, положение
индо-буддизма о примате абсолютной реальности над феноменальным миром
ощущений и христианский аскетизм. Синтез этих истоков на основе ислама и
привел к появлению суфизма.

•1 Сам суфизм внутри себя дифференцировался. Одним из его вариантов был
интеллектуальный суфизм, оказавший огромное влияние на
арабо-мусульманскую культуру, вспомним, например, суфийскую поэзию.
Суфий устремлен к богу, он избирает путь любви и богопочита-яия, чтобы
достигнуть своей высшей цели — переделаться или перевоплотиться и таким
образом приобрести вневременной опыт. Любовь к .'боту позволяет суфию
достичь полной гармонии с абсолютом, он при помощи любви, этого
«сладкого безумия», осуществляет слияние с богом, при котором исчезают
даже сами понятия «бог» и «человек». лПуть любви и мудрости дает
возможность индивиду достигнуть власти «ад своим телом, мыслями и
чувствами, создать в себе свой рай, в ^ -котором он может испытывать
блаженство до тех пор, пока не погрузиться в океан вечности. Иными
словами, в мистическом самопознании Происходит постижение бога: «кто
знает себя, знает бога» (Коран).

Другим вариантом суфизма является суфизм религиозных орденов,
•обладающий огромной политической силой и ориентированный на Жогматику
весьма жесткого, крайнего толка. Суфийские ордена и в .^^йашем веке
играют важную роль, так как оказывают влияние на поли-^тику посредством
воздействия на религиозное сознание членов ордена ^йего главу,
достаточно упомянуть ордена кадирийя, сенусийя и прочие, ^ которые все
еще во многом контролируют жизнь народных масс в африканских странах,
Турции, Саудовской Аравии, Иране и других му-

сульманских странах. Кроме того, не следует забывать, что в социальной
памяти исламского общества сохраняется уважительное отношение пророка
Мухаммеда к аскетам, усматривавшего в воздержании чуть ли не наивысшую
доблесть.

Несомненно влияние суфизма, как и ислама в целом, на развитие культуры и
социально-политической жизни мусульманского Востока. Можно сказать, что
под знаменем ислама арабский народ начал свою великую, полную успехов
историю, создал обширную империю, блестящую арабо-мусульманскую
цивилизацию и культуру. Арабы стали наследниками таких великих
государств, как Византия и Персия.

В более поздние времена в орбиту ислама вошли другие народы — персы,
турки, монголы, индийцы и малайцы, так что ислам стал мировой религией.
В жизни этих народов ислам сыграл огромную роль, изменяя их духовное
обличье и создавая новую историческую эпоху. Таким образом возникла
единая, хотя и состоящая из множества народов, крупная «мусульманская
общность» — умма исламийя, которая, несмотря на разнородность своих
последователей, характеризуется определенной монолитностью. Это связано
с тем, что ислам оказал сильное влияние на своих адептов, формируя у них
определенную специфическую мусульманскую ментальность, безотносительно
их предшествующих народных, культурных и религиозных традиций.

В соответствии с традицией — хадисом, приписываемой пророку Мухаммеду,
ислам с самого начала весьма сильно поддерживал науку и образование,
предписывая «поиск знания от колыбели до гроба».

Следует подчеркнуть, что ислам существенно способствовал развитию
философии, искусства, гуманитарных и естественных наук, а также созданию
утонченной культуры (не случайно VII—VIII вв. называют эпохой
классицизма). Халифы, эмиры и губернаторы различных провинций
колоссальной мусульманской империи были завзятыми опекунами науки и
философии, меценатами искусства и изящной литературы, особенно поэзии.
Они были инициаторами и покровителями известных научных институтов —
тогдашних университетов и академий наук, с которыми были связаны
огромные по тем временам библиотеки, насчитывавшие многие сотни тысяч
томов религиозных и светских произведений. Главные центры средневековой
культуры и науки находились в Багдаде, Каире, Кордове и других городах
арабо-мусуль-манского халифата. Можно сказать, что арабо-мусульманская
культура, как следует из самого словосочетания, несет на себе печать
ислама и арабизма с его духом свободы и терпимости, который сохранялся в
эпоху арабской гегемонии в арабо-мусульманском обществе и его
государстве — халифате. Не следует также забывать, что в средневековой
арабо-мусульманской культуре интенсивно развивались и
общественно-политические представления, ориентирующиеся на поиск
надрели-

гиозного идеала, предполагающего уничтожение имущеЬ^венных и
вероисповедных антагонизмов: поиски такого рода социального утопического
идеала по вполне понятным причинам вызвал определенную реакцию со
стороны ортодоксального ислама, в результате чего и появился суфизм.

Существенным элементом арабо-мусульманской культуры является арабский
язык, который неразрывно связан с Кораном. Ведь священная книга ислама,
по мнению правоверных мусульман, была дана пророку Мухаммеду в
«откровении» именно на арабском языке (а многие :из них считают, что
именно в таком виде ее оригинал хранится близ престола Всевышнего). С
этого началось взаимодействие этих двух существенных составляющих
арабо-мусульманской культуры. Так, под влиянием необходимости
комментировать Коран весьма сильно развивались филологические
исследования арабского языка. В свою очередь Коран способствовал
расширению сферы распространения и усилению позиций арабского языка
везде, где появлялись арабы и обращенные ими в ислам представители
других народов. Потому что все мусульмане, независимо от своего
происхождения, обязаны цитировать Коран на арабском языке, знать его и
понимать. И как «чудом» считали арабы (и мусульмане) представление миру
Корана на арабском языке, так и «чудом» предстает перед нами
поразительное развитие арабского языка, который из языка бедуинов
пустынной Аравии в течение неполного века превратился в официальный язык
ученых и философов.

Когда простые бедуины вышли из Аравийской пустыни в первой половине VII
в. для завоевания соседних стран Востока и Запада, то они понесли с
собой свой язык, язык древнеарабской поэзии, язык Корана. Он был еще
суровым, не обработанным филологами, но потенциально богатым для
дальнейшего развития. Они несли с собой свою религию — ислам, который их
сплотил в единый боевой строй и объединил идеологически. Арабский язык и
Коран — два основных элемента рождающейся новой арабо-мусульманской
цивилизации и культуры: наука, философия, искусство и другие проявления
арабской и мусульманской культуры несут на себе печать этих двух
факторов.

С начала своего развития, в классическую эпоху, в века блестящего
развития (IX—XII вв.) и в постклассическую эпоху (XIII—XIV вв.)
арабо-мусульманская культура находилась на высоком уровне, оставив
далеко позади тогдашнюю европейскую науку и культуру. В создании и
развитии э.той культуры принимали участие арабы, персы и представители
других исламизированных народов как члены единого великого
мусульманского общества. Ее успешному развитию способствовало то, что
арабский язык был единым языком, которым пользовались при изложении
своих трудов все мусульманские ученые независимо от

своего происхождения, а не только арабы. Именно на этом языке были
написаны почти все научные, философские и литературные произведения, не
говоря уже о религиозных и юридических трудах, которые были созданы в
регионе ислама в классическую эпоху арабо-мусульманской культуры.
Следует добавить, что арабским алфавитом пользовались как орнаментальным
мотивом в мусульманском искусстве и архитектуре, особенно в са.кральной
архитектуре.

Первыми центрами науки в мусульманском мире были мечети — своеобразные
университеты, ибо в них обучали всем религиозным и светским наукам.
Некоторые из них получили большую известность в истории
арабо-мусульманской науки как подлинные университеты. Достаточно
вспомнить большую мечеть Омейядов в Дамаске (основана в 732 г.),
знаменитую каирскую мечеть Аль-Азхар, известную на Западе, и другие.
Ислам способствовал расцвету науки, ведь еще пророк Мухаммед сказал:
«Лицезрение ученых равнозначно молитве», а его племянник Али говорил:
«Добывай знания: они тебя украсят, если ты богат, и прокормят, если ты
беден». Заслуживает внимания и изречение «книги — сады ученых».

Громадный расцвет науки и философии, литературы и искусства приходится
прежде всего на первый период господства династии Абас-сидов со столицей
в Багдаде. Уже с конца VIII в. началась интенсивная работа по переводу
важнейших греческих, персидских и индийских трудов на арабский язык.
Знаменитый просвещенный халиф аль-Мамун (813—833) особенно поощрял науку
и ученых, допускал свободу мысли. Именно в Багдаде в VIII—Х вв. родился
подлинный энтузиазм по отношению к науке. «Поиск знания» стал как бы
потребностью широких масс адептов ислама, согласно цитированным выше
хадисам. Появились арабские мыслители, которые внесли в сокровищницу
арабо-мусульманской культуры древние научные и философские достижения
иных народов, но и своим оригинальным творчеством продвинули вперед
науку и философию.

Не только на арабском Востоке, но и на арабском Западе, в арабской
Испании, называемой Андалузией, развивались блестяще наука, философия,
литература и искусство под покровительством халифов Омейядов из Кордовы,
а затем их преемников, эмиров — властителей мелких государств. Кордова,
столица «испанских» Омейядов, прославилась как центр утонченной
культуры, не уступавший Багдаду Абассидов. Наряду с Кордовой известны
были также другие центры высокой культуры: Севилья, Толедо, Громада.
Ученые из мусульманских стран Востока, где наука и философия уже с XII
в. начали клониться к упадку, а также ученые из Италии, Франции и Англии
прибывали в эти центры культуры для изучения таких светских наук, как
астрономия, медицина, география и другие естественнонаучные дисциплины.

В этом случае арабо-мусульманская культура рассматривается как
промежуточная между культурами Востока и Запада. Арабский халифат
включил в себя крупные культурные центры Ближнего Востока, в которых был
сконцентрирован тысячелетний опыт городской культуры Шумера, Аккада,
древнего Египта и др. Все культурные ценности, кристаллизованные в ходе
тысячелетий различными восточными цивилизациями и эллинизмом, были
освоены арабами, выражены на арабском языке и переданы Западной Европе.
Определяющими в чертах, сообщенных мусульманским Востоком культуре
Западной Европы, были научность, устремленность к радостям и красоте
действительности. Культура мусульманского средневековья, таким образом,
не только предваряла многими своими аспектами культуру ренессанса, но и
прямо подготавливала ее зарождение в эпоху, названную гуманистами XV в.
эпохой средневековья. В период между XII в. и эпохой Возрождения труды
арабских ученых по всем областям знаний переводились и переписывались в
Испании, Сицилии и Сирии, благодаря чему большинство их стало доступным
в латинском переводе. Несмотря на сравнительно низкий уровень перевода и
науки на Западе в те времена, эти латинские тексты способствовали
возрождению тяги к знаниям в Западной Европе периода позднего
средневековья. Возникает вопрос: чем же обусловлен расцвет научных
знаний именно в арабо-мусульманской культуре? Немалую роль в этом
сыграли следующие факторы. Прежде всего следует учитывать, что в основе
ислама лежала забота о правоверных в этом, земном мире, а различные
научные дисциплины оказывали здесь существенную помощь. Точные науки,
математика и астрономия, а также медицина и фармакология были весьма
полезны для развития цивилизации, ибо повышали уровень жизни населения и
не угрожали идеологии ислама. Все это привело к развитию научных
дисциплин без особых Препятствий, к достижению ими высокого уровня.

В области точных наук достижения арабских ученых были огромны.
Общеизвестно, что арабская система счета, корни которой уходят в Индию,
была воспринята и распространена в Европе. Арабские ученые (Мухаммед
аль-Хорезми и др.) внесли большой вклад в развитие алгебры, сферической
тригонометрии, математической физики, оптики, астрономии и др. научных
дисциплин. Астрономия и астрология были очень популярны среди арабов
издавна, еще в домусульманскую эпоху; воспринятые исламом, они получили
широкую поддержку у мусульманских властителей.

Высокого уровня развития у арабов достигла химия. Известность получил
Джабар Ибн Хайян из Куфы, создатель основ экспериментальной химии. Он
занимался не только проблемами теории химии, но и в своих многочисленных
экспериментальных исследованиях стремился получить данные для
практического применения в процессах

выплавки стали, окраски тканей и кожи, производства стекла и пр. В общем
можно сказать, что арабские ученые в области химии открыли окись серы,
окись азота, азотное серебро и другие соединения, а также дистилляцию и
кристаллизацию.

Весьма высокий уровень у арабов имела медицина, ее достижения в
различных областях длительное время питали европейскую медицину. Один из
первых знаменитых врачей ар-Рази (IX в.) был величайшим клиницистом в
мире ислама, многие его труды являются настоящими медицинскими
энциклопедиями. Крупную энциклопедию в области медицины представляет
собой и «Канон медицины» знаменитого Ибн Сины (Авиценны). Величайший
хирург арабского мира аз-Захрави поднял хирургию до ранга
самостоятельной науки, его важнейший трактат «Ташриф» положил начало
иллюстрированным трудам по хирургии. Он стал применять антисептические
средства при лечении ран и накожных повреждений, изобрел нити для
хирургических швов, а также около 200 хирургических инструментов,
которые впоследствии использовались хирургами как в мусульманском, так и
в христианском мире. Другим знаменитым пионером медицины был Ибн Зухр
(Авен-зоар), один из крупнейших арабских врачей Испании (1094—1160). Он
первым описал воспаление легких, рак желудка и др.; его считают
предвестником экспериментальной медицины.

Арабским ученым мы обязаны также созданием фармацевтики как признанной
профессии, фармакология стала самостоятельной наукой, независимой от
медицины, хотя и связанной с нею. Они придавали огромное значение
химиотерапии, многие лекарственные травы арабской фармакопеи до сих пор
используются в лечении: сенна, спорыш и др. Арабские географы и
натуралисты обогатили зоологию и ботанику, изучая флору и фауну многих
стран.

Арабское искусство врачевания знало водотерапию, психотерапию и лечебную
диету. Следует обратить внимание на то, что в арабском мире было
построено много госпиталей, в том числе и специальные госпитали для
психически больных; часто эти госпитали были связаны с научными
учреждениями. Обычно в соответствии с традицией арабо-мусульманского
строительства в новом городе возводили мечеть, госпиталь и школу или
другие общественные учреждения, которые способствовали физическому и
духовному здоровью человека. Можно сказать, что арабские ученые
пополнили сумму человеческих знаний новыми и оригинальными сведениями,
открытыми в области естествознания и медицины, обогатив тем самым все
человечество.

Представляет интерес и философская традиция мусульманского Востока,
которая имеет два компонента — эллинизм и ислам, что обусловливает ее
особые черты. Ведь все виды знания, все дисциплины, за которыми арабская
классическая мысль признавала право на сущест-

вование, благодаря Корану получали религиозное осмысление. Ибо ^оран не
только утверждал единство Аллаха, судьи и творца, как гово-

•'1?ится в откровениях пророка Мухаммеда, не только устанавливал
религиозную связь между верующим и его творцом-благодетелем, но и 'давал
также импульс к неутомимому творческому поиску во всех областях знания.
Следует учитывать и то, что специализация в науке никогда не
препятствовала арабским ученым и мыслителям соотносить ^РУГ с другом
различные дисциплины и связывать разные области зна-'йия в единое целое.

Все это необходимо иметь в виду при рассмотрении арабо-мусуль-манской
философии, которая явно отличалась от строго религиозного аспекта
классического ислама. Более того, она даже утверждала себя "как видимая
противоположность этому аспекту, о чем свидетельствуют ^ постоянные
расхождения в воззрениях на соответствующую роль разу-^ ма и веры,
деление на религиозное и рациональное знание, на рацио-'нальные суждения
и суждения канонического (религиозного) права. Однако философия
фактически переплеталась с теологией, когда дело касалось этики,
политики и метафизики, точно так же, как каноничес-"кое право
использовало области знания, которыми занимались философы: логику,
математику, риторику, естественные науки. ' Взаимопроникновение
философии и теологии можно наблюдать в работах мутазилитов, сторонников
разума во всех областях, включая и религию, а также в произведениях
таких гуманистов, как ад-Джахиз. Эта Тренденция к синтезу еще более
четко прослеживается в Х в. в трудах ^ грамматиков, правоведов-теологов,
литераторов, медиков и таких эн-'Киклопедистов, как «Братья чистоты».
Ярким примером такой тенденции к синтезу служат знаменитые сказки
«Тысяча и одна ночь», в которых отражено мышление народа, раскрываются
его желания, верования ;"^ представления. Эта связь между гуманитарными
науками и литерату-^рой обнаруживается в произведениях ряда авторов, в
частности в трудах ^ великого ученого аль-Бируни (ум. в 1048 г.), чья
философия во многих отношениях удивительно напоминает философию XX в.

Процесс взаимопроникновения философии и теологии вместе с тем
характеризовался постоянным столкновением двух основных подхо-^Дов —
рационалистического, продолжавшего традиции греческой 1; мысли, и
традиционного, заключавшегося в прямом толковании свя-^Щенных текстов
(Корана и хадисов). И все же многие мыслители не придерживались в своем
поиске такого разграничения. Нередко это 1 были выдающиеся философы,
например, Ибн Сина (Авиценна, ум. в 1 1037 г.), Ибн Рушд (Аверроэс, ум.
в 1198 г.), Ибн Хальдун (ум. в 1 1406 г.). Философская мысль Ибн Сины
оказала сильное влияние на ^ философию мусульманского Востока, тогда как
философская мысль

- Аверроэса наложила глубокий отпечаток на средневековую европей-

скую философию, где аверроизм был весьма важным философским течением. В
целом можно сказать, что арабские мыслители и ученые оказали громадное
влияние на культуру Запада, особенно в таких областях знания, как
математика, астрономия, медицина и философия.

Арабо-мусульманская культура не создала пластических искусств — живописи
и скульптуры в европейском или античном понимании искусства. Ведь ислам
отрицательно относился к изображению любого живого существа в живописи и
скульптуре, поэтому они были представлены орнаментальными, абстрактными
мотивами. Иными словами, эквивалентами пластических искусств в
арабо-мусульман-ской культуре были художественная каллиграфия и
миниатюрная живопись. Искусство каллиграфии в мире ислама считалось
самым благородным искусством, а каллиграфы имели свои «академии» и
пользовались большим почетом.

Необходимо отметить, что абстрактность мусульманского искусства далека
от современного абстракционизма. Современные художники находят в
абстракции ответ на иррациональные подсознательные им-пульсы; для
мусульманского же художника абстрактная живопись непосредственно
отражает единство в многообразии. Мусульманское искусство состоит в
воспроизведении предметов в соответствии с их при-РОДОЙ, а она насыщена
красотой, поскольку происходит от бога: не остается ничего другого, как
выявить и выразить эту красоту. В исламской концепции искусство в
широком смысле является средством облагораживания материала. Для
мусульманского искусства (ковроткачество, архитектура, живопись,
каллиграфия) характерны повторение выразительных геометрических мотивов,
неожиданная смена ритма и диагональная симметрия. Исламский строй ума
включает в себя острое ощущение хрупкости мира, емкость мысли и
действия, чувства ритма.

Другим типичным примером арабо-мусульманской культуры являются арабеска,
специфический мусульманский орнамент, в котором логика связана с живой
целостностью ритма. Элементы мусульманского Декоративного искусства
заимствованы из исторического прошлого, общего для народов Азии,
Ближнего Востока и Северной Европы. Ислам ассимилирует эти архаические
элементы, сводя их к наиболее абстрактному и чистому определению, в
известной степени нивелирует их и таким образом лишает всякого
магического характера. Как результат такого синтеза арабеска имеет
аналогии в арабской риторике и поэзии, отличающихся ритмическим течением
мысли, наполненным строго связанными параллелями и инверсиями. Для
мусульман арабеска — не только возможность создания искусства без
картин, но и средство рассеивания картины или того, что ей соответствует
в мысли. В арабеске воспроизведение индивидуальной формы невозможно
вследствие бесконечности полотна.

Каллиграфия, наиболее благородное визуальное искусство ислама, имеет
функцию, аналогичную функциям икон в христианском искусстве, так как
представляет видимое тело божественного Слова. Арабские слова в
священных письменах соотносятся с арабесками, прежде всего с
растительным орнаментом, связанным с азиатским символом древа мира,
листья которого отвечают словам святой книги.

В арабо-мусульманском мире каллиграфия широко использовалась в
архитектуре и как средство передачи текста, и просто для украшения.
Архитекторы порой покрывали целые стены дворцов и мечетей затейливой
арабской вязью, стилизованными мотивами из растительного мира и
геометрическими узорами. Знаменита и сама архитектура, шедеврами которой
являются Тадж-Махал, голубая мечеть в Стамбуле, в основе которой лежит
христианский храм, голубые купола самаркандских и исфаганских мечетей,
дворец Альгаморы в Гранаде, дворцы и мечети Кордовы. Нужно вспомнить и
узорные изразцы мусульманской архитектуры, орнаменты которых
впоследствии принесли известность персидским коврам.

Многие примеры исламского искусства можно увидеть в западном полушарии
благодаря конкистадорам. В мексиканском городе Пуэбло стены старинных
католических церквей покрыты изразцовой мозаикой с растительным
орнаментом. Оказывается, что взаимно соперничающие культуры и религии
взаимно обогащают друг друга.

Своеобразие присуще- и мусульманскому пониманию морали и права, ибо
считается, что следование исламской морали и законам шариата с верой в
Аллаха дает возможность высшего нравственного совершенствования
личности.

Наряду с принципом этического абсолютизма ислам утверждает принцип
морального догматизма, требуя тем самым от приверженцев религии
безусловного выполнения коранических моральных норм как данных богом и
поэтому не подлежащих разумному обоснованию, независимо от социальных
последствий такого поведения. Это значит, что человек должен вести себя
строго определенным образом, не потому, что разумно и целесообразно, а в
силу того, что так предписано аллахом. Последовательное внедрение
принципов исламской морали в сознание индивида, требование
неукоснительного следования им ведет к утверждению среди адептов ислама
слепой, некритической приверженности нормам этой морали, воинственной
нетерпимости к инакомыслию и инакомыслящим. Такой религиозный фанатизм в
истории неоднократно оборачивался массовым физическим уничтожением
идейных противников под флагом «борьбы с неверными», так как,
подчеркивает известный французский востоковед А. Массэ, «распространение
ислама с оружием в руках являлось религиозным долгом», а война
«считалась справедливой, если она была предпринята с целью

10-1038

обратить людей в истинную веру. Такой способ обращения в истинную веру
не раз приводил к пролитию безвинной крови «неверных», да и правоверных
тоже.

В убеждении мусульман вся организация халифата — его власть и законы —
происходят от аллаха, что выражает специфическую оппозицию исламского
мышления: противопоставлено божественное человеческому или «небесное»
противопоставлено «земному», но вместе с тем не было оппозиции между
религиозным и светским. Так как социальная жизнь людей, в том числе и их
мораль, подчинена божественному закону, то нельзя говорить о
существовании светских законов, противостоящих религиозным законам,
светской власти, находящейся в оппозиции религиозной власти. Ведь
существовала единая мусульманская власть, источником которой является
бог, т.е. перед нами картина весьма специфической теократии. Таким
образом, цивилизация ислама организована вокруг весьма простых исходных
концепций — религиозных догматов и законов, вытекающих из Корана и сунны
— традиции, которую оставил после себя пророк. Мухаммед. В целом можно
сказать, что ислам — это образ жизни.

Вклад арабо-мусульманской культуры в сокровищницу мировой культуры
весьма значителен. О достижениях арабской науки в мировом масштабе уже
говорилось выше. Существующее свыше тысячи лет, от Испании до Индии,
искусство ислама играет в искусстве мира важную роль, особенно
произведения художественного ремесла и ткани. Запад использовал его в
качестве образца, перенимая мотивы из мусульманской Испании; в
архитектуре Сицилии и Венеции, в тканях из Лукки и Флоренции видно
сильное влияние искусства ислама. В XVII в. на Западе возникла мода на
культуру и украшения мусульманского Востока. Поэзия поэтов-жизнелюбцев
средневековья — Низами, Хафиза, Джами, Омара Хайяма, Руми и многих
других — вдохновляла европейских и американских поэтов на создание
шедевров мировой поэзии. Действенность арабо-мусульманской культуры
проявляется в наше время в феномене сильного противостояния мира ислама
вестер-низации, идущей из круга западных культур.

ЛИТЕРАТУРА

Грюнебаум Г.Э. Классический ислам. М., 1988. Игпаттко А.Л. И поисках
счастья. М., 1989. МассэЛ. Ислам. М., 1982. Мец Л. Мусульманский
Ренессанс. М„ 1966. Суфизм в контексте мусульманской культуры. М.. 1989.
Тримш1гэмД. Суфийскис ордены в исламе. М., 1989. Хуссей11 М. Единая
основа гуманизма // Курьер ЮНЕСКО. 1992. Октябрь.

Лекиия 11

КУЛЬТУРА АВСТРАЛИИ

Социальная организация австралийцев. Жизненный цикл — детство, юность,
вступление в брак, старость. Австралийская «страна сновилений».
Представление австралийских аборигенов о человеке. Магия и колдовство.
Закон и порядок. Искусство. Смерть и представления о загробной жизни.
Аборигены сегодня.

Австралийцы — представители наиболее ранней из доступных нашему
непосредственному наблюдению стадий развития человечества: стадии почти
нетронутого общинно-родового строя. Поэтому их культура представляет
исключительный интерес для современного человека. И здесь обнаруживается
интересное явление. Какие бы различные природно-географические зоны
земного шара первобытные охотники, рыболовы и собиратели ни населяли,
принципы их социально-экономических структур поразительно совпадают,
имеют универсальный характер.

Компоненты культур обществ на стадии присваивающей экономики
группируются в два крупных блока.

Первый блок — структура кровно-родственных отношений — характеризуется
бесконечной вариативностью элементов, неповторимостью их сочетаний, вот
почему социальная организация первобытных племен сложна и во многом
уникальна. Так, в социальной организации австралийских аборигенов
имеется две основные структуры: система родства и система секций (частей
племени: локальные наследственные группы, кланы, половины, фратрии и
др.). В Австралии родственные отношения регулируют всю социальную жизнь
аборигенов. Они хранят в своей памяти обширные родословные, и путем
расспросов стари-

ков можно установить родословное дерево пяти или шести поколений данного
племени, где точно будет указано родство каждого отдельного члена с
другими. Обычно племя насчитывает несколько сот человек, и так как
многочисленные браки совершаются в этих пределах, то при помощи
родословных можно проследить родство, прямое или косвенное, близкое или
далекое, между членами племени. Эти отношения регулируют также и
взаимные отношения между членами племени: человек несет относительно
брата своего отца совершенно другого рода обязанности, чем относительно
брата матери или мужа сестры отца и т.д.

Для обозначения родства у австралийцев имеется классификационная
система, к которой и относятся секции. Деление на секции представляет
удобный способ классификации людей, их распределения по категориям, не
только для регулирования брачных отношений или социальной идентификации,
но также и для регулирования обычного повседневного поведения. Там, где
есть секции, каждый член племени с момента рождения и даже еще до
рождения входит в одно из четырех имеющих название подразделений. Это
играет важную роль при заключении брака и в родственных отношениях. В
частности, секции группируют родственников в соответствии с поколениями
и кросскузенными отношениями. Это значит, что мужчина может вступить в
брак со своей двоюродной сестрой или с другой женщиной, принадлежащей к
той же категории родства, но не со всеми двоюродными сестрами: он не
может взять в жены дочь брата своего отца или дочь сестры своей матери,
так как эти женщины относятся к группе «сестра». Жениться на такой
женщине означает кровосмешение, что запрещено. Мужчина может вступить в
брак с дочерью брата матери или дочерью сестры отца. Таким образом,
классификационная система родства обусловливает собой всю социальную
жизнь австралийцев, а вместе с ней и брачные законы, придает
уникальность их социальной организации.

Второй блок культуры, напротив, характеризуется однотипностью, в каких
бы природно-географических условиях первобытные общества ни обитали. В
основе его находится производственный коллектив-община, чутко
реагирующая на все изменения природной среды, относительно стабильная и
вместе с тем динамичная. Этот второй блок можно назвать системой или
структурой социальной адаптации. Бесконечные, неповторимые сочетания
элементов социальной организации и культуры наложены на единую структуру
социальной адаптации, подобно орнаментам, нашитым на основу ткани, на
этой системе основано и традиционное общество аборигенов Австралии.

Существенное значение в жизнедеятельности аборигенов имеет
распределение, обмен продуктами охоты, рыболовства и собирательства
внутри общины и между близкими родственниками из групп, свя-

занных родственными отношениями. Из поколения в поколение распределение
здесь осуществляется согласно закрепленным традицией обычаям и строгим
нормам. В Центральной Австралии их сравнительно недавно наблюдал Р.
Гоулд. Охотничья добыча распределяется среди различных категорий
родственников. При этом родственники, принадлежащие к другой общине,
связанной с охотником отношениями свойства (такие, как тести и зятья),
имеют преимущество и получают лучшую часть добычи, что лишний раз
указывает на значение семьи, связей по браку в традиционном
австралийском обществе. И здесь процесс распределения — категория
экономическая — наполнен глубоким социокультурным содержанием и призван
укреплять связи между общинами.

У аборигенов Виктории имелся обычай, называемый Юурка баваар, что можно
перевести как «обмен». Согласно этому обычаю, пища распределялась внутри
общины по строгим, незыблемым правилам. Слово «обмен» удачно отражает
сущность явления. Это был закрепленный обычаем первобытный обмен
продуктами охотничьей деятельности — добычей, обмен, распределенный во
времени, объективной целью которого было упрочить связи между людьми
внутри коллектива и вне его. А те, кто был вождем, шаманом или
врачевателем, получал лучшую часть добычи, и в этом проявлялось
стремление общества сохранить столь необходимых для него носителей
жизненного, производственного, религиозно-магического опыта.

В обществе австралийских аборигенов, как почти во всяком другом
человеческом обществе, телесная жизнь с ее универсальной
последовательностью стадий роста и упадка (рождение, юность, зрелость,
старость и смерть) не считается единственной реальностью. Физические,
или материальные, явления жизни очевидны и обусловлены, но наряду с ними
люди признают и другие явления, которые существуют вне времени и
пространства. И именно эти нематериальные явления представляются
сущностью жизни, без них все живое было бы мертвым.

Аборигены считают половое сношение необходимым для зачатия, но не
признают его главным в этом процессе, т.е. причиной рождения ребенка, а
видят в нем только подготовку к вселению духа ребенка. Известно
множество свидетельств антропологов и других наблюдателей,
подтверждающих это. Признавая физические связи между ребенком и обоими
родителями, аборигены главную роль отводят духу ребенка, который
оживляет плоть, часто этот дух представляется не единым и неделимым, а
способным одновременно воплощаться в несколько существ или же предметов,
которые ассоциируются с тотемически-ми мифами и обрядами.

Даже самое раннее детство у аборигенов проходит совершенно иначе, чем в
нашем обществе, — он все свое время проводит среди

соплеменников. До определенного возраста обучение детей осуществляется
совершенно непринужденно, ребенок узнает окружающий мир, людей,
общепринятые стандарты поведения, участвуя в жизни общины. Это обучение
— скорее часть его настоящей жизни, чем подготовка к будущей, это
активный практический процесс; никто не читает ему нравоучений; он
наблюдает за другими людьми и подражает им, а они направляют его
поведение в нужное русло в ходе личных взаимоотношений.

Только в период инициации осуществляется более или менее формализованное
обучение молодежи, имеющее характер института. Ядро инициаций —
организованное, обладающее своими собственными устоявшимися методами
воспитание мальчиков или юношей. Длительные, сложные, связанные с
сильными потрясениями обряды формируют в молодом человеке те психические
и волевые качества, которые считаются необходимыми для взрослого
мужчины. Только пройдя такую суровую школу, человек может сделаться
хранителем священных религиозных тайн и испытывать те чувства, которые
лежат в основе единства и сплоченности группы.

Первые церемонии инициации не раскрывают перед юношей всех тайн. Он
продолжает узнавать тайные обряды, мифы и т.п. в течение всей жизни и
нередко достигает преклонного возраста раньше, чем овладевает всем
комплексом религиозных представлений племени. Девочки, как правило, нс
подвергаются таким сложным испытаниям и не проходят специально
организованного обучения. Инициации девушек — это обряды, которые просто
знаменуют наступление половой зрелости. Они также очень разнообразны и
иногда даже связаны с любовной магией.

Таким образом, инициация как бы является рубежом, отделяющим детство от
зрелости. Однако только когда юноша или девушка вступают в брак,
остальные члены племени признают их по-настоящему взрослыми, достигшими
половой зрелости. Для австралийского аборигена не может быть вопроса,
вступать или не вступать в брак. Каждый человек в этом обществе рано или
поздно вступает в брак, и главная проблема здесь — подбор партнера.
Наиболее распространенные способы заключения браков у аборигенов таковы:
брак по соглашению между родственниками, при котором мнение самих
брачующихся не играет роли; брак по личному выбору, его возможности
ограничены и он должен быть обязательно одобрен семьями; брак «побегом»:
брак «похищением»; сорорат (брак с сестрой умершей жены); левират (брак
с братом умершего мужа) или же наследование жены (реже мужа) кем-то из
других родственников (помимо братьев и сестер). У аборигенов Австралии
полигамия является законной формой брачных отношение (максимальное число
жен 20 или 25), однако большинство браков

моногамно: один муж и одна жена. Мужчина распоряжается своей женой как
ему заблагорассудится, может временно одалживать ее другим мужчинам,
обменивать ее на других женщин или на интересующие его вещи, но при этом
он не отказывается от своих прав на жену. Нечего и говорить, что все эти
обычаи имеют односторонний характер.

Нельзя сказать, что аборигены со страхом встречают старость: старики не
испытывают жизненных тягот и одиночества. Считается, что ^старый
человек, будь то мужчина или женщина, более опытен в жизненных делах и
может помочь мудрым советом тем, кто в нем нуждается. Достигнув средних
лет, мужчина может стать старшим в группе, в этот период жизни, если он
пройдет специальное посвящение и его сочтут подходящим человеком, он
может стать знахарем, способным и лечить с помощью магии, и «насылать
порчу». В возрасте 55—60 лет мужчину считают старым. Поскольку старый
человек, как правило, не может заниматься охотой и добыванием пищи, он
переходит на попечение своих сыновей и зятьев.

Статус человека в обществе аборигенов непосредственно зависит от того,
какую роль он играет в религиозной жизни. Чем глубже религиозные
познания аборигена, чем более ответственные функции он выполняет в
обрядовой деятельности, тем сильнее его влияние в коллективе. А знания,
как правило, увеличиваются с возрастом, и именно старики являются
хранителями религиозных тайн и руководителями культа. Человек может
умереть в любом возрасте, но принято считать, что умирать должны старые,
а не молодые. Повсюду за смертью следуют определенные траурные обряды.
Аборигены верят в продолжение жизни духа умершего: физическая оболочка
человека всегда рассматривается как временная, а жизнь духа, напротив,
незыблема и вечна.

Если рассматривать религиозные верования и обряды аборигенов Австралии с
точки зрения той идеологической значимости и роли, которую они играли
(или играют) в общественной жизни, то преобладающей формой их
оказывается тотемизм. Австралию называют классической страной тотемизма,
и здесь лучше, чем где-либо, видны самые корни этой формы религии.
Каждое племя, клан и семья имеет свой тотем, которого нельзя ни убить,
ни обидеть, ибо это равнозначно убийству своего предка. Человек и его
тотем относятся к одному и тому же социокультурному единству, живут
общей жизнью. Если в племени урабунна, которое делится на две группы:
маттури и кирава-ра, тотемами являются динго, эму, чирок-трескунок или
зеленый сверчок, то заключение брака подчиняется строгим правилам.
Мужчина из группы маттури, имеющий тотем чирка-трескунка, имеет право
жениться только на такой женщине из группы киравава, тотемом которой
является змея. Эму может жениться на крысе, динго — на водяной курице, а
сверчок — на вороне. Происхождение считается по матери, а

голос собственного предка узнается в ходе инициации благодаря звукам
чуринги. Очевидно, за этими правилами и за всей системой тотемизма стоит
добытое за многие века знание о степени родства при основании семьи.

Верования и основные представления аборигенов передаются из поколения в
поколение почти исключительно в устной форме. Когда в этой передаче
происходят какие-либо изменения, то предполагается, что они не
затрагивают основного содержания верований и обрядов группы, а касаются
лишь второстепенных моментов и деталей. При выполнении священных
обрядов, пересказывании и инсценировках мифологических сюжетов основное
внимание уделяется неизменности, точности: то, что совершается в
настоящем, должно точно воспроизводить то, что происходило в прошлом,
когда раз и навсегда были заложены все основы человеческого
существования. Этот период «созидания», или «творения», известен под
разными назва.ниями, однако у всех племен с ним связаны весьма сходные
представления, имеющие определенное влияние на сегодняшний день.
Поступая определенным, предписанным образом, в соответствии с правилами,
установленными действовавшими в тот период мифическими существами, люди
могут поддерживать контакты с этими существами, использовать то
«могущество», которое эти существа «излучают» до сих пор, в каждой
группе аборигенов имеются различные предметы (чуринги и др.), которые
обладают в представлениях аборигенов сверхъестественными свойствами.
Именно эти предметы придают их обрядовой деятельности особую
эффективность и служат как бы фокусом при запоминании и передаче
соответствующих религиозных представлений.

В разных австралийских племенах используются для обозначения «периода
созидания» различные названия — Период созидания, Времена предков,
Сновидение, Времена сновидений, Вечный период сновидений и т.д. Под
Вечным периодом сновидений подразумевается, что мифические предки,
положившие начало всему, существуют в настоящем, но в нематериальной
форме, в форме духов; они и все с ними связанное будут существовать и в
будущем. Термин «вечный» имеет именно это значение. Понятие «сновидение»
не связано с обычными снами, однако как для спящего реально все
происходящее во сне, так и для верующего реальны все действия мифических
созидателей Времени сновидений. Далее, термин «вечный» означает
«существующий вне времени» (не имеющий времени); представление о
«вечности», о мире, существующем вне времени, характерно для религиозных
верований.

Эра мифологии рассматривается как период, в котором закладывались
образцы человеческого поведения на все последующие времена, учреждались
законы для людей. Это — прошлое, священное прошлое, которое не ушло
навсегда. Жившие на земле в тот период существа —

созидатели — совершали определенные действия и уже никогда не повторят
их в будущем, однако их влияние все еще ощущается, и последствия его
могут быть использованы людьми, повторяющими их действия. Эти
представления суммируются в выражении «Вечный период сновидений»,
подчеркивающем веру в то, что мифологическое прошлое живет в настоящем и
будет жить в будущем.

В свете изложенного становятся понятными и представления австралийских
аборигенов о природе человека. Он представляет собою звено в цепи
существования, связывающего нынешнюю форму жизни с жизнью, присущей
эпохе сновидений, эпохе, в которую существовала Страна Сновидений. Эту
эпоху еще называют эпохой вонджинов, или предков. Живущий в нынешнюю
эпоху человек обладает определенной сновиденческой частицей своей
личности, которая называется «я — старец». Благодаря этому «я — старец»
он может переживать почти сознательно прошлую, доисторическую эпоху.
Таким образом, эта концепция свидетельствует об историческом чувстве, об
историческом видении австралийскими аборигенами того, что мы называем
человеческим обществом, существующим во времени.

Тайна этого видения приходит во сне и раскрывается аборигену только в
ходе инициации. Австралийские аборигены в общем верят в реинкарнацию, в
цепи наследственных воплощений душ из одного тела в другое. Они —
анимисты, поэтому вся природа, весь мир в их воображении наполнены
различного рода добрыми и злыми духами. Даже убитые боги (дема) могут
вселяться в культивируемые растения.

Удивителен австралийский бог Байяме, о котором неизвестно, каких черт —
божественных или дьявольских — у него больше. Для большинства
австралийских аборигенов существовал и существует только один верховный
бог Байяме, создатель всех обрядов и церемоний племени. В некоторых
верованиях сын бога Байяме наблюдает за действиями людей, что указывает
на определенную аналогию с христианскими верованиями. Таро-таро — это
ящерица, которая разделила весь животный мир на два пола; учителем
искусства татуировки, широко распространенного среди многих племен, был
Тарнда. Татуировка имеет религиозное и символическое значение, является
социальной маркировкой, свидетельствует о правах и обязанностях
аборигена. Еще удивительнее происхождение австралийских верований.
Откуда насчитывающее сейчас несколько десятков тысяч общество, которое
живет благодаря охоте и собирательству, в суровых условиях и вне
контакта с высокоразвитыми культурами мира, могло получить такую
утонченную, высоко рафинированную систему религиозно-мифических
верований — этого никто до сих пор не знает.

Существенной частью верований и связанных с ними обрядами австралийских
аборигенов является магия, оказывающая влияние на

их взаимоотношения. Вера в колдовство и другие формы магии продолжает
существовать несмотря на обширные контакты с чужеземцами, в то время как
другие черты традиционной жизни аборигенов почти исчезли. О магии и
колдовстве у аборигенов Австралии написано много трудов, однако особенно
интересной является работа Э. Элькина «Аборигены высокого звания».
Название книги подразумевает, что «люди высокого звания» — это лекари,
«мудрецы» или знахари, знания которых поднимают их высоко над рядовыми
членами племени. Здесь речь идет главным образом о людях этой категории,
а не о колдунах, хотя в повседневной жизни нет четкого разграничения
между знахарями (носителями благотворной — белой магии) и колдунами
(носителями вредоносной, черной магии). Ведь знахари иногда действуют
как колдуны, и наоборот. В зависимости от того, кем он сам хочет
казаться, и от того, благодарят или ругают его, он предстает как знахарь
или колдун.

В представлениях аборигенов знахари и колдуны наделены
сверхчеловеческими или сверхъестественными силами. Не каждый может стать
знахарем, считается, что это доступно только особо одаренным людям. Но
чтобы получить признание, такой человек должен пройти особое посвящение,
значительно отличающееся от обычных обрядов возрастной инициации. В ряде
районов Австралии также считается, что и колдуну необходимо пройти через
специальные обряды или пережить таинственное превращение. Обычно
знахарями и колдунами бывают мужчины, женщины — очень редко.

Но людей, которые считаются настоящими колдунами или знахарями, не много
по сравнению с теми, кто по мере надобности практикует различные
магические приемы в повседневной жизни (проводит несложные обряды
любовной магии, «использует» общеизвестные средства вредоносной магии и
т.д.), не являясь признанным специалистом в этой области.

Самые распространенные виды белой, или благотворной, магии связаны с
охотой, собиранием пищи и рыбной ловлей, вызыванием дождя и попытками
управлять погодой. Сюда также относятся любовная магия, магия ревности,
лечебная магия, магическое определение убийц, магия, направленная на
прекращение ссор, предотвращение несчастий, магические действия с целью
обезвредить врага, отпугивать змей и т.п. Вызывание дождя — вид магии,
которому придается очень большое значение, особенно в пустынных районах.
Обычно оно бывает санкционировано всей группой. В Большой пустыне
Виктория знахаря часто можно опознать по небольшому мешочку,
прикрепленному к бороде; в нем он хранит такие предметы, как кристаллы
кварца, перламутровые раковины, астролиты. Для того чтобы вызвать дождь,
он рассыпает содержимое своего маленького мешочка и поет над ним. Почти
во всех районах Австралии перламутр ассоциируется с водой,
Змеей-радугой, с облаками и дождем.

Обряды любовной магии в той или иной форме, в одиночном или групповом
исполнении широко распространены у аборигенов Австралии. Нельзя провести
четкой границы между простыми любовными песнями и теми, которые носят
чисто магический характер и исполняются мужчинами или женщинами,
старающимися привлечь своих избранников. Один из обрядов любовной магии
в западной части полуострова Арнемленд состоит в следующем: мужчина
рисует свою избранницу на стене каменной пещеры. Если он хочет привлечь
женщину, которая не отвечает ему взаимностью, он идет в уединенное место
и рисует ее и себя совершающими половой акт. Как говорят, в ту же самую
ночь женщина придет на стоянку мужчины; но, чтобы и дальше сохранить ее
привязанность, мужчина должен время от времени дотрагиваться до своего
рисунка. Существуют и другие обряды любовной магии. В племени аранда с
помощью любовной магии приобретают жен; мужчина имеет право использовать
ее только для привлечения тех женщин, которые по существующим законам
могут быть его женами.

Многообразие в приемах присуще и колдовству. В одной из колдовских
процедур используются выброшенные кости уток, лебедей или других птиц, а
также кости трески. Аборигены поэтому очень осторожно обращаются с
такими костями и чаще всего их сжигают, чтобы они не попали в руки
колдуна. Если колдун находит кость и узнает, кто ее выбросил, он хранит
ее до тех пор, пока она ему не понадобится. Тогда он делает из кости
небольшой вертел, а из рыбьего жира и красной охры — пасту. Затем лепит
из нее небольшой ком, в который вкладывает глаз трески и кусочек мяса от
трупа недавно умершего человека. Потом все это вместе с костью
заворачивает во что-нибудь. Для укрепления магической силы колдун
помещает этот сверток в грудь разлагающегося трупа, лежащего на
погребальной платформе. Через определенное время он вынимает сверток и
держит его над огнем, который постепенно растапливает ком пасты: жертва
заболевает и, как только кусок пасты падает с кости, умирает. Широко
распространены приемы вредоносной магии, связанные с применением кости
для наведения порчи — кости смерти. Это кость умершего, в которую
помещается прядь человеческих волос. Смертельную силу она приобретает во
время барабанного боя и произнесения различных заклятий. Затем кость
бросается в сторону места обитания жертвы колдовства, и та умирает.
Имеются и другие процедуры колдовства — колдовство над изображением, с
помощью магического порошка и пр. Так как люди верят в колдовство и
боятся его, то оно может служить средством социального контроля,
средством поддержания и укрепления существующих правил поведения, а
также средством наказания нарушителей.

Власть у австралийских аборигенов была слабо организована и имела
характер в значительной мере неофициальной, что неизбежно

сказывалась на том, как осуществлялась социальная регуляция. В
большинстве случаев аборигены следуют определенным правилам поведения
только во взаимоотношениях с людьми, входящими в довольно узкие
социальные объединения. К посторонним, независимо от того, являются они
аборигенами или нет, зачастую относятся как к потенциальным врагам.
Недоверие и подозрительность затрудняют отношения между племенами,
живущими вдали друг от друга, хотя эти отрицательные эмоции и отходят на
задний план во время встреч для обмена или проведения священных обрядов.

Общепринятые стандарты поведения у аборигенов считаются наследием
прошлого. По их представлениям, великие мифические предки создали тот
образ жизни, который ведут теперь люди. И так как сами мифические предки
считаются вечными и бессмертными, таким же неизменным, раз и навсегда
установленным должен быть и существующий уклад жизни.

Общественный порядок поддерживается санкциями, которые применяются,
чтобы обеспечить соблюдение общепринятых моральных, этических и
религиозных кодексов. Санкции могут быть положительными или
отрицательными. К первым относятся: предписания, строго внушаемые детям
с раннего детства; рассказы, повествующие о социально пагубных и вредных
эмоциях и поступках; внебрачные половые связи для разнообразия в половых
сношениях без ущерба для института брака — одалживание жен; соблюдение
требований вознаграждается обрядовым и светским главенством. Вторые
включают в себя такое сильное оружие, как осмеяние, контроль мужчин над
женщинами, нарушающими обязанности, страх перед сверхъестественным
наказанием за нарушение табу или священных законов, страх перед
колдовством, которое считается законным средством наказания, угроза быть
изувеченным или убитым за нарушение общепринятых норм поведения и угроза
не просто быть убитым, а угроза лишиться права на обычные погребальные
обряды.

Разрешение конфликтов происходит с помощью совета племени (этот способ
является главным), а также путем церемонии умиротворения, которую
правильнее охарактеризовать как «суд испытанием», или «урегулирование
единоборством». Кажется вполне ясным, что осуществление заслуженного
возмездия, санкционированного обществом и проведенного публично с целью
восстановить общественный порядок, носит законный характер.

Австралийские аборигены имеют искусство, которое не отделено четкой
границей от других областей деятельности. Хотя ни в одном из языков
австралийских аборигенов нет специального термина, соответствующего
понятию «искусство», для живописи, рисования, резьбы по дереву и камню,
как и для пения, рассказа или сказки и церемониальных представ-

лений (танцев и т.п.), существуют определенные названия. Их искусство
неразрывно связано с тотемизмом, особенно ярко это проявляется во время
исполнения традиционных священных обрядов - корробори, представляющих
собой синтез ритуальных танцев, пантомимы, живописи на теле и пластики.
В этом случае аборигены разрисовывают свое тело с необычайной фантазией.
Преобладают коричневые, желтые и красные цвета, немало также и белых
точек и черточек. Чтобы достичь еще большего пластического эффекта,
аборигены иногда приклеивают к телу пушистые белые и красные перья птиц,
из пучков перьев попугаев делают бороды, а на шею вешают большие шары из
гусиного пуха.

Во время исполнения корробори танцующие изображают кенгуру, змей,
ящериц, рыб и множество других племенных тотемов. Слышны удары в
барабан, раздаются крики, которыми сопровождаются быстрые движения тел
участников обряда. Их характер зависит от мечтаний, грез или сновидений
каждого из танцоров — танец передает племени сообщение о давно прошедшем
«времени Сновидений», когда великий дух спустился с неба на землю и
создал мир. Современное корробори может изображать также хронику стычек
или представлять сцены первых контактов с европейцами.

Изобразительное искусство аборигенов в большинстве областей Австралии
носит нереалистический характер, ибо, как и песенный фольклор, оно
традиционно, рисуцки аборигенов нельзя понять, просто рассматривая их,
как нельзя понять их песни, просто слушая их и буквально переводя каждое
слово. Самое главное в рисунках аборигенов — их скрытое, или
символическое, значение и точно сказать, что именно значит данный
рисунок, могут только те, кто его использует. Существует и значительное
число рисунков, которые понятны всем, например, изображения людей,
животных со всеми внутренностями или скелетами, деревьев или абстрактных
символов и геометрических орнаментов в виде меандра и пр. Но и в этом
случае может все же оказаться необходимым пояснение содержания или
ситуации, в которой эти образы или символы появляются в определенном
сочетании; рассказ этот может быть и мифом. Нередко такие пояснения
доступны только узкому кругу лиц: взрослым мужчинам, прошедшим
инициации, или же только членам местной родственной группы и т.п. Иногда
символическое значение одних и тех же рисунков преподносится по-разному
мужчинам, принадлежащим к разным возрастным категориям и обладающим
разными обрядовыми статусами. Значение многих символов открывается
только мужчинам, имеющим право участвовать в самых священных и важных
обрядах. Символический смысл рисунков, а также то, для кого они
предназначены и кем сделаны, имеет первостепенное значение для понимания
изобразительного искусства аборигенов на всем Австралийском континенте.
Все виды искусства — песни, поэтическое творчество, повествовательный
фольклор, инсце-

нировки, а также изобразительное искусство, кроме того, что они
удовлетворяют эстетические потребности, являются средствами обмена
информацией и мыслями. Австралийские аборигены занимаются искусством не
только для удовольствия или самовыражения, а с определенной —
религиозно-магической — целью. Вот почему существует универсальный
символизм, свойственный искусству всех аборигенов Австралии.

Смерть почти у всех групп австралийских аборигенов связана с
определенными обрядами, которые, хотя и концентрируют внимание ^на
материальных останках человека, связаны, по сути, с духом умершего, с
представлениями о его потустороннем существовании. Неизбежность смерти
подчеркивается в мифологии аборигенов. Во многих мифах рассказывается,
что в самом начале, в мифические Времена сновидений, люди не умирали'.
Но кто-то, живший в тот период, сделал ложный шаг, поступил неправильно,
и с тех пор люди стали умирать.

Какими бы ни были представления о потустороннем мире и загробной жизни,
смерть всегда воспринимается как печальное событие. если умерший не
маленький ребенок, который еще не стал полноценным членом общества,
смерть — это не только семейное горе. Она оказывает воздействие на всех
соплеменников, и стоянку, где умер человек, всегда покидают. Когда
кто-то умирает, родственники окружают его или наблюдают за ним с
некоторого расстояния. Они либо молчат, либо изредка переговариваются,
не оставляя умирающего до последнего его вздоха.

С телом покойников поступают по-разному: закапывают в землю, помещают на
специальной погребальной платформе или на дереве, высушивают или
мумифицируют, кремируют, помещают в полый ствол дерева, которое можно
было бы назвать гробом. Различные типы погребальных обрядов,
практикующихся у австралийских аборигенов, свидетельствуют о вере в
загробную жизнь, вернее, о вере в продолжение жизни после смерти. Смерть
рассматривают как временный период, после чего человек переходит в
другую жизнь, похожую на ту, которую он вел на земле. Нередко аборигены
считают, что в человеке живет не один дух, а несколько, и все они
продолжают существовать после его смерти. Один дух умершего, или одна
часть его духовной сущности, может бродить где-то поблизости и
доставлять неприятности живым, другая — отправиться в Страну мертвых,
третья — вселиться в женщину и родиться вновь в виде ребенка, четвертая
— приобщиться к Миру сновидений и великим мифическим предкам. Этот
переход в другую жизнь, в другой мир как бы олицетворяется символической
смертью и последующим возрождением, представляющими религиозную сущность
обрядов инициации. Это как бы подготовка к настоящей, физической смерти
и к последующему духовному перерождению. Смысл

человеческого существования аборигены видят не в одном только коротком
периоде земной жизни человека. Они считают жизнь и мир вечными: все
повторяется в неизменной, раз и навсегда установленной
последовательности.

Приход европейцев коренным образом изменил традиционную жизнь аборигенов
почти во всех ее сферах: на сегодня ни одному сооб-,ществу аборигенов не
удалось сохранить свою целостность и независимость. Аборигены ждали, что
к ним будут относиться так же, как они сами относились бы к европейцам,
окажись те на их месте, но вскоре они познали разочарование: им
потребовалось совсем немного времени, чтобы понять, что у них совершенно
иные представления о ценностях, чем у пришельцев.

В религиозной, политической, идеологической и экономической сферах
деятельности — почти во всем проявилась полная несовместимость
аборигенов и европейцев, и в настоящее время признание этой
несовместимости лежит в основе государственной политики, полной
односторонней ассимиляции как в отдельных штатах, так и в Австралийском
Союзе в целом. Культура аборигенов не ориентирована на материальное
благосостояние, они концентрировали свое внимание на отношениях между
людьми и на отношениях человека к окружающей природе. Вторжение
европейцев привело к тому, что одних аборигенов загнали в резервации, у
других же коренным образом изменился культурный облик в силу привычки
жить на подачки европейцев и развития проституции. Однако традиционная
жизнь полностью не угасла, хотя за образец аборигены взяли европейский
образ жизни.

ЛИТЕРАТУРА

Берндт Р.М., Керндт К.Х. Мир первых австралийцев. М„ 1981. Липе 10.
Происхождение вещей. М., 1954. Тайлор Э.Б. Первобытная культура. М„
1989. Токарев С.Л. Религия в истории народов мира. М., 1986.

Лекция 12

КУЛЬТУРА

ДОКОЛУМБОВОЙ АМЕРИКИ

Города-государства майя. Религиозные представления. Научные знания.
Архитектура и изобразительное искусство. Литература, таниы и музыка
майя. Человек в Мексике — начала оседлости и культуры. Тольтекский
мифологический шкл. Прибытие аитеков. Религия и мифология ацтеков.
Политическое устройство империи ацтеков. Сакральное искусство. Календарь
аитеков. Государство инков. Тупак Юпаки, или Александр Македонский
Нового Света. Десять классов и два уровня жизни. «Индейский социализм».
Глас закона. Встреча с богами. Искусство инков — золотое и из золота.
Смерть «золотой империи». Элементы культуры доколумбо-вой Америки в
культуре латиноамериканских стран.

Своеобразным очарованием обладают культуры доколумбовой Америки —
культуры майя, ацтеков и инков, тесно связанные общностью городской
цивилизации. Существенно то, что в Мезоамерике и Перу, подобно
Месопотамии, Древнему Египту и др., процесс возникновения и развития
города протекал в «чистом» виде, без влияния извне со стороны более
высоких культур. Видимо, можно считать доказанным, что в этих первичных
очагах культуры наиболее ранней формой территориально-политической
организации раннеклассовых обществ являются города-государства.

Структура типичного города-государства в доколумбовой Мезоамерике X—XVI
вв. и на Древнем Востоке отличается поразительным сходством: метрополия
и ее сельскохозяйственная округа, находящаяся от города на расстоянии 15
км. Столица — основное политико-административное, культовое н
экономическое ядро города-государства, это прежде всего место пребывания
правителя и его приближенных, а также храма главного городского божества
и связанного с ним жречест-

ва. Здесь же находились представители знати, воины, торговцы, чиновники,
ремесленники и т.д. Однако основную массу городского населения
составляли, вероятно, общинники, занимающиеся различными видами
сельскохозяйственного производства.

Подсечно-огневое земледелие майя способно было давать устойчивый
прибавочный продукт, достаточный для содержания господствующей верхушки
общества, государственного аппарата и других групп населения. Все
«археологические» признаки города майя — каменные дворцы и храмы,
планировка зданий вокруг прямоугольных двориков и площадей, «акрополи»,
культ стелы — алтаря, иероглифическая письменность и календарь —
представлены в комплексе где-то к рубежу новой эры. Вся полнота власти
внутри майяского города-государства в 1 тысячелетии н.э. была
сосредоточена в руках правителя. Данные письменных источников кануна
конкисты и ряд бесспорных археологических признаков (некоторые мотивы
классического искусства, заупокойные храмы и гробницы с особо пышным
ритуалом) свидетельствуют о наличии у майя обожествления царя. Это
косвенно указывает на существование уже в то время деспотической формы
правления, наподобие той, что известна нам в фараоновском Египте и
городах-государствах Шумера. Имеется ряд данных в пользу того, что к
рубежу новой эры у майя появился культ царских предков, ставший,
вероятно, со временем общегосударственной религией.

Религиозные представления пронизывали все стороны жизни общества древних
майя. Пантеон божеств майя был весьма обилен и сложен, как и в других
раннеклассовых обществах. Исследователям известны десятки имен, которые
в зависимости от их функций могут быть разделены на группы. Это прежде
всего боги плодородия и воды, охотничьи боги, божества огня, звезд и
планет, смерти, войны и т.д.

Вселенная майя (так же как и у ацтеков) состояла из 13 небес и 9
подземных миров. В центре земли стоит мировое (зеленое или первое)
дерево, пронизывающее все слои небес, а по четырем ее углам (по сторонам
света) — четыре других: красное (восток), белое (север), черное (запад)
и желтое (юг). Мировые деревья служили местопребыванием бога дождя,
обычно изображаемого с топором или с факелом под дождем. Все эти
атрибуты напоминают об исконной связи его с подсечно-огневым
земледелием.

Характерной чертой религиозных воззрений народов Мезоамерики было
представление о том, что вся история вселенной делится на определенные
периоды или циклы, сменяющие друг друга. Каждый из этих циклов имел
своим правителем то или иное божество и заканчивался мировой
катастрофой: пожаром, потопом, землетрясением и др. Текущий мировой цикл
должен также закончиться гибелью Вселенной. Древнемайяские культы
характерны сложными и изощренными

11-103Я

ритуалами, целью которых было, как и во всех других религиях,
уми-лостивление божеств и получение от них различных благ. К числу
обрядов принадлежали воскурения ароматных смол, молитвы, культовые танцы
и песнопения, посты и бдения, жертвоприношения самого различного вида. В
жертву приносились цветы и ветви кустарников, плоды, кушанья, ткани,
изделия и статуэтки из глины, нефрита, кости и раковины, перья ценных
птиц, а также регулярно совершавшиеся человеческие жертвоприношения.

Понятно, что жрецы занимали почетное место в обществе майя, причем они,
как и у других народов Мезоамерики, составляли специальные корпорации, в
которых господствовала строгая иерархия: от верховного жреца до
юношей-прислужников. Жрецы майя, подобно жрецам других культур древнего
мира, занимались исследованием окружающего мира, накапливали научные
знания. Развитие научных знаний у майя достигло значительного уровня,
хотя в большинстве они были тесно связаны с религией.

Древние майя уделяли большое внимание календарю и летоисчислению,
изучению математики, астрономии, медицине и истории. Кроме того, у них
имелись некоторые практические знания по географии, геодезии,
метеорологии, климатологии, сейсмологии и минералогии. Однако все эти
отрасли положительных знаний были тесно переплетены с религиозными
учениями о демонах, божествах, знамениях и предсказаниях. К тому же
накопленные знания излагались на запутанном и перегруженном
мифологическими намеками языке. Большим достижением майя в области
математики была разработка в период последних веков до нашей эры
позиционной системы счета и математического понятия нуля. Оба эти
понятия являются крупнейшими шагом вперед в истории математического
мышления, ведь в Индии они были разработаны приблизительно в VIII в., а
в Европу попали только в XV в.

Ни у одного из народов Древней Америки мы не находим столь высоко
развитых календаря и системы летоисчисления, как у древних майя
классического периода (300—900 гг.). Практические нужды сельского
хозяйства вызвали к жизни точный календарь, который стал в руках
жречества могучим орудием идеологического воздействия на массы, позволив
определять наиболее удобные сроки для различных земледельческих работ.
Отступление от них в условиях тропиков и при тогдашней системе сельского
хозяйства означало бы подлинную катастрофу. Жрецы окутывали это знание
сложнейшей мистической символикой и сопровождали различными религиозными
церемониями. Точное летоисчисление, возникшее сперва из календарных
потребностей, позже было связано с чисто религиозными учениями о смене
богов, управлявших вселенной, и с культом правителя города-государства.
Высокого уровня достигла медицина, была развита диагностика,

имелась специализация врачей по видам болезней. Широкое распространение
получили чисто хирургические приемы: при переломах накладывались шины,
раны сшивались волосами; опухоли и нарывы вскрывались: катаракты
соскабливались обсидиановыми лезвиями. При сложных операциях больному
давались наркотические средства. В фармакопее применялось более 400
лекарственных растений: ряд лекарств, впервые освоенных майя, после
открытия Нового Света вошел в европейскую медицину и до сих пор широко
используется в современной фармакопее.

Наиболее широко известной областью культуры майя является архитектура и
изобразительное искусство, тесно связанные с определенной датой или
астрономическим явлением. Здания строились через определенные промежутки
времени — 5, 20, 50 лет. Каждое строение носило функцию не только жилья
или храма, но и календаря. Культура Древнего царства, существовавшая в
центрах Вашактун, Тикаль, Копан, Поденке, и Нового царства, характерная
для Чичен-Ица, Уш-маль и Майяпан, были «скульптурным» выражением
хронологии майя. Археологические данные свидетельствуют, что регулярно
через каждые 52 года майя заново облицовывали свои пирамиды камнем или
штукатуркой, воздвигали стелы каждые 5 лет, и записанные на них данные
всегда были связаны с определенным событием. Главной темой деятельности
жрецов, архитекторов и художников было течение времени, их представление
о времени резко отлично от соответствующих представлений западных
культур Средиземноморья. Подобного подчинения архитектуры и искусства
календарю в мире нет. Нет ничего удивительного, что монументальные
здания, великолепная скульптура, уникальные многоцветные фрески на
стенах храмов и дворцов, росписи на сосудах, грациозные статуэтки,
ювелирные изделия привлекают внимание широкого круга людей в наше время.

Значительного развития достигла у майя литература. Такие литературные
жанры, как эпические предания о судьбах тех или иных племен, мифы и
сказки, трудовые, военные и любовные песни, загадки, пословицы были
выработаны уже в глубокой древности. До нашего времени сохранился
знаменитый эпос «Пополь-Вух», в котором рассказывается о создании мира и
о подвигах двух божественных близнецов. «Пополь-Вух» имеет параллели в
таких литературных памятниках Старого Света, как «Теогония» Гесиода,
первые книги Библии. «Калевала» и другие эпические произведения народов
Европы и Азии.

Большим признанием и любовью у древних майя пользовалось драматическое
искусство, подавляющее большинство драматических произведений было тесно
связано с танцами и представляло собой своеобразные балеты с обширным
текстом. До нас дошла в целом виде драма «Рабиналь-ачи», по своей форме
она достаточно близка древнейшим

греческим трагедиям, что свидетельствует о наличии определенных строгих
закономерностей в развитии данного вида искусства. Танцы у майя были
неразрывно связаны не только с драматическим искусством, но и с музыкой,
причем они являлись делом необычайной значительности и важности.
Разновидностей танца насчитывалось очень много: очистительный танец с
огнем, танцы, связанные с человеческими жертвоприношениями, эротические
танцы и др. И музыка была неотделима от многих сторон жизни майяского
общества. Сфера ее применения охватывала любовные и погребальные песни,
охотничьи, военные песни, религиозные обряды и танцы. О древней музыке
майя мы можем судить по сохранившимся инструментам или их изображениям
на фресках и в рукописях, а также по кратким упоминаниям в ранних
испанских источниках.

Древняя культура майя не исчезла бесследно, несмотря на все усилия
испанских завоевателей и монахов. Она оказывала в прошлом и оказывает до
настоящего времени сильное влияние на культуру народов
латиноамериканских стран, а тем самым вносит свой вклад в сокровищницу
мировой культуры.

Доколумбова Мезоамерика представляла собой мозаику народов, языков и
культур, однако для нее характерны многие общие культурные элементы. К
ним относятся: иероглифическое письмо, иллюстрированные книги (кодексы),
календарь, жертвоприношение людей, обрядовая игра в мяч, вера в жизнь
после смерти и трудный путь умершего в потусторонний мир, ступенчатые
пирамиды и пр.

Долина Мексики занимает особое место в Мезоамерике, ибо здесь
формировались и развивались древнейшие культуры средней части Мексики.
Здесь возникло самое крупное в регионе Мезоамерики государство ацтеков,
упоминавшееся во многих испанских хрониках как подлинная империя, здесь
находилась его столица Теночтитлан, вызывающая изумление конкистадоров
своим величием, красотой и удобствами городской жизни (она насчитывала
тогда 300 000 жителей).

Переход к оседлости и развитому земледелию произошел, вероятно, между
2300 и 1500 гг. до н.э., этот период является переломным в истории
доиспанской Мексики. Творцами древнейших земледельческих культур были
народы, происходящие из разных групп охотников и собирателей, которые
постепенно переходили к оседлому образу жизни. На своих землях они
выращивали кукурузу, фасоль, разновидности дыни и перец, а также
занимались охотой и рыболовством. Доступность и разнообразие способов
добывания пищи и необходимых материалов (камень, дерево, кости, жадеит,
ракушки, хлопок и др.) способствовали оседлости, ее распространению и
развитию культуры.

В ходе взаимодействия местных культур Мексики постепенно возникли такие
высокие культуры, как тольтекская и ацтекская. Послед-

няя многое заимствовала из культуры тольтеков; особенный интерес в связи
с этим представляет мифологический цикл тольтеков о Кецаль-коатле. Это —
древний бог народов Мексики с исключительно сложной мифической
биографией. В тольтекской традиции он является скорее всего культурным
героем, легендарным владыкой Х в., основателем тольтекской столицы Тула,
любителем и учителем искусств и ремесел. духовным наставником и
моральным вождем, противником кровавого, требующего человеческих жертв
культа Тескатлипоки. Для тольтеков Кецалькоатль как бог или герой был
прежде всего символом мудрости Ометеотла, двойного бога,
бога-гермафродита. Ометеотль — это взаимно дополняющие и
взаимодействующие мужское начало Ометекут-ли -- «Владыка Двойственности»
и женское начало Омецихуатль — «Владычица Двойственности». Ометеотль —
это космическая творческая сила, имеющая исток в самой себе, это принцип
Вселенной. Его очень трудно было представить, так же трудно было
представить и место его пребывания — Омейокан («Город Двойственности»);
это был бог, которому не приносили жертв.

Кецалькоатль считался ацтеками великим учителем своего народа, во время
его правления Тула и ее окрестности были сказочной страной. Дворцы для
жреца-правителя были построены из драгоценных камней, серебра,
разноцветных раковин и перьев. Земля приносила обильные плоды, рождая
необычные растения и плоды. Однако Кецалькоатль не только заботился о
благополучии своих подданных и развитии различного рода искусств и
ремесел, но и много времени посвящал внутреннему самосовершенствованию,
молитвам, размышлению и духовным упражнениям. Но пришло время, когда
кончилось счастье Кецалькоатля и тольтеков, выступили против него три
чародея и заставили его покинуть Тулу. Уйдя из своего города,
Кецалькоатль обещал вернуться, и вера индейцев Мексики в его возвращение
драматически отразилась на их дальнейшей судьбе, когда они приняли за
бога Кецалькоатля испанца Кортеса.

Мифологический тольтекский цикл о Кецалькоатле был воспринят ацтеками,
которые в XIII в. прибыли с северо-запада нынешней Мексики в регион
земледельческих и высоко урбанизированных культур Долины Мексики. Прибыв
из своей полулегендарной прародины Ацтлан («место цапли»), они
поселились на одном из островов озера Текскоко и заложили небольшой
город Теночтитлан. По мере преображения их культуры под влиянием древних
культур Долины стабилизировалось положение ацтеков, усиливалась их
позиция и возрастало их могущество. Это повлекло за собой увеличение и
преображение Теночтитлана, который впоследствии превратился в знаменитую
столицу ацтекской империи. Ацтеки проводили свою политику таким образом,
чтобы занять до-

минирующую позицию среди соседних народов и выдвинуть на первое место в
пантеоне божеств своего малозначащего племенного бога Хум-цилопочтли,
которого затмевали главные боги Кецалькоатль и Тескат-липока,
принимающие участие в творении очередных солнц. Внешним выражением -этих
целенаправленно предпринимаемых усилий для повышения позиции и ранга
ацтеков и почитаемых ими богов было, между прочим, и подчеркивание связи
с тольтеками, культура которых продолжала считаться вершиной достижений,
особенно в области искусства и «механических» ремесел, и введение в круг
богов-творцов собственных богов, прежде всего Хумцилопочтли, бога
солнца, войны и покровителя воинов.

В ацтекской культуре две идеи божества противостояли друг другу в
результате конфронтации двух религиозных традиций: тольтекской традиции,
уходящей глубоко в прошлое культур Мезоамерики, и ацтекской традиции,
которая еще не утратила духа религиозной племенной ментальности
воинственных кочевников. Друг другу противостояли две религиозные
традиции с их мифологиями — Кецалькоатль и Хумцилопочтли. О первой
традиции уже говорилось выше, культ же Хумцилопочтли требовал кровавых
человеческих жертвоприношений, чаще всего приносили в жертву
военнопленных, иногда рабов и даже собственных детей. Чтобы обеспечить
богам достаточное число человеческих жертвоприношений, ацтеки вынуждены
были часто вести войны. Обычно жертвенный обряд состоял в вырывании
сердца, которое приносили в дар богам, однако, были и более жестокие и
утонченные обряды, например, в честь бога Каипе-Тотека жрецы сдирали
кожу с живого человека и носили ее в течение многих дней. О размерах
этих обрядов жертвоприношений может свидетельствовать освящение в 1487
г. большого храма, во время которого было совершено ритуальное убийство
20 тысяч человек. Эти жертвы необходимы были, чтобы предоставить солнцу
животворный напиток — кровь; от этого зависело движение солнца на небе,
а следовательно и существование мира.

Таким образом, религиозные цели переплетались с устремлениями ацтекского
государства, представляющего собой великолепно организованную имперскую
машину. Во главе империи ацтеков в период его расцвета (половина XV в. —
испанские завоевания) находился властитель, называемый в хрониках царем.
В управлении империей ему помогал вельможа, носящий удивительно звучащий
для нас титул Женщина-Змей, он выполнял функцию, по нашей терминологии,
премьер-министра. Наряду с ним существовали верховный царский совет и
своего рода специальные «департаменты», занимающиеся судебными,
хозяйственными и военными делами. Управляли ими высокопоставленные
сановники при помощи армии чиновников-администраторов. Иерархическую
систему имела также и жреческая каста, состоящая

из жрецов разных рангов и статусов. Во главе стояли два верховных жреца,
равного положения и статуса, носящих одинаковый титул -тлатоани. Ими
были жрец бога Хумцилопочтли и жрец бога Тлалока; эти боги имели свои
равноправные храмы, поставленные на одной пирамиде-подставе и называемые
вместе Величественным Храмом. В момент прибытия в Теночтитлан Кортеса
тлатоани был император Великий Монтесума. В своей хронике Бернал Диас
дель Кастильо описал этого императора и поведение вельмож при его дворе.
Он обратил внимание на жесткий придворный этикет, подчеркивающий
расстояние, которое отделяет императора от его подданных, опускающих
глаза перед его величием. Этот этикет красноречиво свидетельствует о
пути ацтеков от кочевого образа жизни до народа, усвоившего высокие
формы утонченных культур других народов Мексиканской Долины.

Удивление конкистадоров, которые столкнулись с этим почти магическим
миром ацтекской культуры, не имело границ. Бесконечное число пирамид,
скульптур и фресок, богатство храмов, переполненных золотом, алмазами и
редкими перьями, казалось им скорее сном, нежели явью. То, что мы
сегодня называем просто искусством Древней Мексики, представляет собой
средство, позволяющее народу познать древние идеалы и концепции культуры
и прежде всего религии. Искусство заключило эти идеалы и концепции в
пластические символы и выковало их в твердом камне и золоте навеки и для
всех поколений.

Искусство доколумбовой Мезоамерики — «цветы и песни», его поэтические
метафоры и символы позволяют человеку найти ответы на фундаментальные
проблемы своего бытия, в коем все есть сон; все непрочно, подобно перьям
птицы кецаль. Рожденные в сердце художника «цветы и песни» сопровождали
человека всю жизнь, чей взор не отрывался от пирамид и храмов, покрытых
фресками и обращенных к четырем сторонам света, покоился на статуях
богов и символах, вырезанных на предметах повседневного быта, на
украшениях и кольцах из золота и серебра, на бесчисленных предметах из
керамики. Созданный художником мир искусства был вознесен на
божественную высоту, придавая тем самым некий смысл человеческой жизни и
смерти.

Немаловажное место в культуре ацтеков принадлежало календарю,
выражающему ацтекское видение космоса. С ним были связаны понятия
времени и пространства, присущие тогдашней эпохе, в нем нашли отражение
представления о богах и сферах их деятельности, а также обязательные
ритуалы. Согласно этому календарю (существовал и другой, солнечный,
календарь, состоящий из 18 двадцатидневных месяцев и 5 дополнительных
дней), год был равен 260 дням, он делился на 20 периодов по 13 дней
каждый, обозначенных определенными знаками и числами. Правили ими те или
иные боги либо богини. Число дней в ГОДУ делили также на 4 больших
ансамбля, каждый из которых насчи-

тывал 65 дней и был связан с одной из сторон света. Подобным образом
были связаны со сторонами света боги и люди.

Эта концепция деления времени и пространства — чрезвычайно важный
компонент религиозного мировоззрения ацтеков, воздейст-вующий как на
жизнь отдельного человека, так и на судьбы всего сообщества.
Новорожденному давали имя дня, когда он появился на свет, а этот день
подчинялся определенному божеству, ибо входил в один из четырех
65-дневных ансамблей, который в свою очередь, был связан с определенной
стороной света и правящим им божеством. Все эти обстоятельства
определяли будущее нового человека, «программируя» именно такой, а не
иной ход жизни. Такое видение мира зафиксировано на «календарном камне»
ацтеков, чьи формы и символы свидетельствуют о грандиозной концепции
вселенной, созданной древними народами Америки.

На более высоком уровне культуры находились инки, создавшие гигантскую
империю в Южной Америке, которая также погибла под ударами испанских
конкистадоров, искавших золотое Эльдорадо. Говоря о культуре «сыновей
Солнца» (так называли себя правители инков), нельзя не начать с империи
инков — крупнейшей империи индейцев со столицей Куско — «Римом» древней
Америки. Во время ее расцвета на территории в 1 млн. кв. км проживало от
8 до 15— 16 млн. человек, ее протяженность с севера на юг составляла 5
тыс. км. Первичным, основным звеном общества империи были айлью —
большая семья, род или же сельская община, члены которой считались
родственниками. Все айлью Перу объединялись в две «половины»,
составлявшие провинцию государства инков. Несколько провинций включались
в одну из четырех «четвертей империи» или «сторон света». Границы всех
частей империи сходились в ее золотой столице — Куско. Отсюда брали
начало четыре важнейшие военные магистрали империи, они вели в указанные
четыре части государства.

Возникает вопрос: почему инки смогли создать четко отлаженную гигантскую
машину империи, превзошли в этом другие индейские народы в Южной
Америке? Дело в том, что успехи инков коренились в невероятном
организационном таланте «сыновей Солнца», они явились результатом почти
школярски педантичной последовательности в достижении участия каждого в
общих делах. Человек стал колесиком механизма государственной
активности, ни один подданный империи не был забыт правителями. Никто не
должен был оставаться и не оставался в стороне. Всем необходимо было
выполнять две основные задачи, предписываемые правителями империи
каждому гражданину: работать на благо государства и нести военную
службу.

За тем, чтобы простые граждане империи — эти почти бесправные колесики в
столь совершенном механизме — честно выполняли свои

обязанности перед государством, следил многочисленный контрольный
аппарат правления инков. Четыре «четверти империи» управлялись
губернаторами, которые, как правило, были прямыми родственниками
правящего Инки. Вместе с несколькими другими сановниками они составляли
государственный совет страны, который мог высказывать Инке свои
предложения и идеи. Окончательные решения, однако, принимал сам Инка. Из
семьи правящего Инки всегда назначался и Верховный жрец во главе
жречества.

Один из Инков — Тупак Юпаки — сумел на практике осуществить доктрину,
согласно которой весь мир, все народы должны были объединиться под
мудрой властью инков. Именно поэтому он предпринял целый ряд грандиозных
военных походов, в результате которых достиг возможного для индейцев
Перу максимума. Мечи инков звенели теперь повсюду: в северной и южной
части Южной Америки, в джунглях реки Мараньон и у берегов Тихого океана.
Тупака Юпанки, пожалуй, можно сравнить лишь с одним-единственным
полководцем Старого Света — Александром Македонским. В итоге
многочисленных военных походов он воплотил в жизнь идею своего отца о
мировом господстве, при нем завершается военная экспансия инков.

В южноамериканской империи инков исключительную роль играло золото. Оно
выполняло в этой «золотой стране» самые различные функции, кроме одной —
не было средством платежа. Инки прекрасно обходились без денег, ибо
одним из основных принципов общества инков являлся принцип
самообеспечения. Вся империя, включая айлью и провинции, представляла
собой как бы единое натуральное хозяйство. Однако существовала и внешняя
торговля, обеспечивавшая привилегированные слои общества различными
предметами роскоши, недоступными или даже запретными для простого
народа.

В империи инков уровни жизни народа и господствующего класса были весьма
и весьма различны. Если жизненный уровень знати был весьма высоким, то
уровень жизни простых инков — довольно низким. Рядовой^ лично свободный
житель империи имел лишь прожиточный минимум: он ел два раза в день
блюда из картофеля и кукурузы, иногда мясо морских свинок, столь же
однообразной была и «мода» — короткие брюки и рубашка без рукавов у
мужчин, длинные шерстяные платья, на ногах сандалии из шерсти лам — у
женщин. Семьи индейцев жили в примитивных жилищах без окон и без
какой-либо мебели.

В империи выделялось десять возрастных категорий граждан. У мужчин
первые три класса охватывали детей до 9 лет; четвертая группа включала
мальчиков от 9 до 12 лет. к пятой — относились юноши от 12 до 18 лет.
Эти молодые люди главным образом охраняли скот. В шестой класс входили
молодые мужчины от 18 до 25 лет, которые находились на военной службе и
служили курьерами знаменитой почтовой службы

империи. Основной и самой большой возрастной категорией была седьмая,
состоящая из мужчин от 25 до 50 лет, именно они платили подати
государству. В отличие от них аристократия и жречество империи налогов
не платили. На представителях седьмой категории практически держалось
все государство — они уплачивали подать в виде труда и изделий. Впрочем,
мужчины работали и тогда, когда переходили в восьмую категорию,
включавшую мужчин от 50 до 80 лет. Их труд был гораздо легче, они
занимались воспитанием детей своего селения. Еще более пожилые мужчины
принадлежали к возрастной категории «глухие старики», само название
которой говорит об их занятиях. К последней, десятой категории, не
имеющей точного возрастного ограничения, относились разного рода больные
и немощные люди, которые все равно имели трудовые обязательства перед
империей. Несколько иной классификация была у женщин, но принцип
оставался тем же.

Как видим, при возрастной классификации граждан империи никто не был
забыт. Согласно десятичной системе, любой, даже самый маленький, самый
незначительный винтик государственного механизма, даже грудной младенец
или старец, одной ногой стоящий в могиле, точно знали свое место. И если
из одной возрастной категории в другую гражданин государства «сыновей
Солнца» переходил постепенно, то от низкого жизненного уровня к уровню
жизни высокому практически не мог перейти никто.

В империи делалось все, чтобы предупредить какие-либо проявления
социального недовольства. Ни один ее гражданин не был обойден при
получении того минимума, который обеспечивал ему элементарное
существование. В мирное время взрослый здоровый человек сам заботился об
удовлетворении своих жизненных потребностей. Однако заботы о старых и
больных, вдовах и сиротах, о калеках и в особенности о ветеранах войны
брало на себя государство. Причем делало это весьма последовательно,
стараясь ни о ком не забыть. Тот, кто не мог работать, имел право
получать все необходимое для жизни, т.е. основные продукты питания,
одежду, обувь; из фондов империи, из разбросанных повсюду складов
ремесленных изделий и амбаров — «закромов Родины». Уровень жизни почти у
всех был одинаковым.

Простой человек был лишен права самому решать свою судьбу: она
навязывалась ему «сверху» системой власти, разветвленным государственным
аппаратом, давившим на гражданина огромным весом и, подобно чудовищному
вампиру, высасывавшим из него все соки. По сути дела, даже личные
вопросы человека: покинет он или нет свое селение, будет на основе
повинности надрываться на шахтах или нет, прольет ли он кровь на тропе
войны и, наконец, жениться ему или нет — за него решали, причем со всей
полнотой власти, другие. Ему же, почти бесправному колесику безупречно
отлаженного «десятичного»

государственного механизма оставалось лишь одно: подчиняться,
бесперебойно функционировать. Человек должен был выполнять то, что ему
приказывали, и он действительно выполнял все указания безоговорочной

Общественный строй в империи инков защищался не только армией и
религией, но и законами. Несмотря на то что законы инков не
фиксировались на письме, в основе юстиции лежали точные и ясные
принципы. К их числу можно отнести, например, принцип, согласно которому
уголовное преступление, совершенное представителем элиты,
квалифицировалось как более серьезный проступок, чем провинности
простого человека. Существовал и такой принцип: если преступление было
совершено не по инициативе правонарушителя, а по наущению другого лица,
наказанию подлежал инициатор нарушения закона, а не сам преступник.
Судьи выносили, как правило, суровые приговоры (смертная казнь,
заключение в «камеры смерти», которые кишели ядовитыми змеями и
хищниками, пытки, бичевание, изгнание и пр.), ибо любое правонарушение,
даже совсем незначительное (за него полагалось публичное порица.ние),
правителями государства, являвшимися единственными законодателями,
расценивалось как посягательство на священные, неприкосновенные устои
империи, как угроза ее внутреннему спокойствию. Законы инков были очень
эффективны, правопорядок, который ввели «сыновья Солнца», в их стране
соблюдался практически всеми.

Мощь правителей империи инков помимо армии и юстиции опиралась также и
на религию. Религиозные воззрения, равно как и сама религия, разумеется,
не были творением только инков. Поклонение Солнцу в Перу и все, что с
его культом связано, уходит корнями в доинкскую историю. Инки же лишь
приспособили религиозные представления предшественников к своим
практическим целям. В соответствии с их религиозными воззрениями Солнце
занимало главенствующее положение среди богов и управляло всем надземным
миром, а поэтому «сыновья Солнца», т.е. владыки Куско, естественно, были
призваны управлять ходом жизни на земле. Из этого логически следовало,
что порядок, установленный «сыновьями священного Солнца», являлся
священным, хотя бы уже потому, что он освещен божественным
происхождением правителей страны четырех сторон света.

Гелиоцентрическая религия инков, в которой в ранг главного бога был
возведен Инти, бог Солнца, «исповедовалась» официально, была
государственной идеологией империи. Она явилась действенным средством
подчинения, духовной конкисты по отношению к другим южно-

Как видим, характер «социализма» мало зависит от времен и материков,
народов и уровня технологи и...

американским народам, которых инки считали варварами, поскольку они не
поклонялись Солнцу. Нс- случайно национальный храм в Кори-канге был
посвящен богу Инти, его главная святыня была украшена золотым диском.
Этот диск обращен к востоку таким образом, чтобы его касались первые
лучи восходящего Солнца.

В святилище Кориканга вблизи от образа бога Солнца, а также овальных
изображений других богов на тронах, сделанных из чистого золота,
восседали мумии умерших Инков. Здесь же находился и трон царствующего в
тот момент Инки, он. сидел на нем во время праздников, посвященных Инти.
Среди всех достопримечательностей Куско совершенно исключительное место
занимал Кориканга. Именно к нему примыкал знаменитый золотой сад инков,
бывший в стране четырех сторон света настоящим чудом из чудес.

Сад, о котором мы говорим, по праву назывался золотым, так как все, что
в нем росло, цвело, все, что его «населяло», было сделано из чистого
золота, являвшегося для инков символом небесного Отца, символом великого
Солнца. Все, что жители империи Солнца наблюдали вокруг себя, было
воспроизведено в этом саду из золота: клочки перуанских полей, маис,
несозревшие початки которого были сплетены из серебряной проволоки,
стада лам с их детенышами, далее две дюжины индейских пастухов; а также
статные индейские девушки, срывавшие, так же как некогда Ева в раю,
золотые плоды с золотых яблонь. Здесь же находились сделанные из золота
другие деревья и кустарники, на ветках которых сидели золотые птицы
Перу. По земле ползали золотые змеи со вставными глазами из темных
драгоценных камней, на которых сидели золотые бабочки или же сновали
золотые жуки. Золотой сад в Куско был самым фантастическим
произведением, какое когда-либо создавалось человеческой культурой. Это
уникальное творение инков вызывает восторг не только неслыханной
стоимостью обработанного золота, но и, что гораздо важнее — выдающимся
художественным мастерством своих творцов.

Золотое богатство Куско достигает своего апогея во время правления Уайна
Капака (нач. XVI в.). Этот Инка облицовывает золотом не только стены
своих собственных дворцов и стены храмов небесного отца — позолота
наносится буквально на весь город. Отныне двери зданий в Куско
обрамляются золотыми рамами, мало того, их также украшают яшмой или же
цветным мрамором. Столичный дворец Уайна Капака теперь заполняют
сделанные из золота змеи, черепахи и ящерицы, точно такие же, какие
находятся в золотом саду около Кори-ка.нги. На стены сказочного жилища
Инки вспархивают великолепные золотые бабочки.

Во время торжественных церемоний 50 тыс. воинов Уайна Капака вооружаются
оружием, сделанным из чистого золота. Для собственной

персоны и опять-таки для Солнца этот владыка приказал соорудить из
золота нечто вроде небесного трона, покрытого накидками из перьев
попугая, на котором восседало золотое изображение Солнца. По приказу
Инки трон этот был поставлен в центре столицы, на главной площади, перед
его дворцом-резиденцией.

Все бесценные произведения золотого искусства в городе Куско были
разграблены конкистадорами из экспедиции Писарро. Для того, чтобы
разделить награбленную в Куско добычу, бесчисленные великолепные
произведения искусства инков, за небольшим исключением, были
переплавлены. Тем не менее все добытое испанцами бесконечно большое
золотое и серебряное море оказалось лишь частицей истинного богатства
Куско, остальное исчезло в тайниках и до сих пор не обнаружено.

Элементы культуры доколумбовой Америки органически вплелись в искусство
стран Латинской Америки, их используют архитекторы и скульпторы,
художники и писатели, поэты и композиторы. В их творчестве, которое
представляет собой сплав индейских и европейских культурных традиций,
чувствуется колорит различных культур доколумбовой Америки. Достаточно
упомянуть произведения кубинца Алехо Карпентьера, перуанца Варгаса
Льоса, колумбийца Габриэля Гарсиа Маркеса, венесуэльца Мигеля Отеро
Сильва и др., в творчестве которых ярко проявляются животворные элементы
космоса доколум-бовых культур, этический и эстетический максимализм,
полифоническое восприятие мира, высокая пафосность искусства, умеющего
не только страдать, но и смеяться, что весьма ценно в XX в.

Л И Т Е Р А Т У Р Л

ГаличМ. История доколумбопых цивилизаций. М., 1990. Гуляев В.И.
Города-государства майя. М., 1979. Кинжалов 1'.В. Культура древних майя.
Л., 1971. СодиД. Великие культуры Мезоамерики. М., 1985. Стип/лМ.
Государство инков. М., 1986. 1^сЛ. Народ майя. М., 1986. Овчинников В.
Своими глазами. М., 1990. Токарев С.Л. Религия в истории народов мира.
М., 1986.

Лекиия 13

КУЛЬТУРА НАРОДОВ ЧЕРНОЙ АФРИКИ

Спечифика традиционных африканских культур. Тралиинонные религии Африки:
фетишизм, тотемизм, анимизм, культ предков. Ведовство и чаролейство.
Полилемонические религии. Политеистические религии. Синкретические
религии: афрохристианство и черный ислам. Своеобразие африканского
искусства: маски, скульптура, племенная архитектура. Перед потопом —
культура Нок. Ифе — Черные Афины. Бенинские хроники. В стране черных
амазонок. Вклад африканских культур в сокровишнииу мировой культуры.

Традиционные культуры негритянских народов Африки (или черной Африки)
обладают своей спецификой, которая состоит в их ориентации на прошлое.
Это значит, что традиционное африканское мышление выделяет только
настоящее и прошлое, понимаемое, однако, иначе, чем в современной
европейской культуре. Эти два измерения кенийский ученый Дж. Ибити
назвал следующими терминами, взятыми из языка суахили: саса — теперь и
залгапи — давно. Саса — это осознание человеком своего собственного
существования, время, в котором он сам участвует или участвовал. Чем
старше человек, тем длиннее период саса', оно содержит в себе прежде
всего динамическое настоящее, ограниченное будущим и уже прожитым
прошлым. Будущее имеет только краткую ценность, нет будущего «самого по
себе», мышление о будущем является весьма короткой проекцией саса на
текущие потребности. И если саса — это автономное микровремя, то залгани
— макровремя, все, что было до текущего момента, «кладбище времени», по
выражению Дж. Мбити. Однако данное эффектное определение не следует
понимать буквально, в духе современной европейской культуры — ведь

«кладбище времени» является живым, оно постоянно присутствует в
африканском настоящем.

Эта ориентация на прошлое, постоянное взаимопроникновение саса и залгани
находит свое выражение в различных сферах традиционных культур черной
Африки: в сфере религиозных верований и обрядности, в сфере устной
литературы, в сфере искусства и пр. Основным элементом, упорядочивавшим
знание о залгани в рамках африканской ментальности, является миф,
присутствующий в подтексте каждой из этих сфер. В бесписьменных
культурах миф играет ту же роль, что и догмат в религиях письменных
культур. Африканские мифы объясняют возникновение мира, отношения между
человеком и сверхъестественными силами, происхождение первых людей, рас,
народов, освящают общественный строй и т.д. Различны формы выражения
мифа, отнюдь не является необходимой повествовательная форма, он прежде
всего выражается в ритуале и обряде. Можно выстроить ряд форм выражения
мифа в соответствии со следующим иерархическим порядком: от устного
изложения, адресованного публике, до «языка молчания» через «язык
аналогий»: музыку, ритм танца, картину, метафору, метонимию, символ.
Парадокс мифа состоит в том, что он амбивалентен, он должен объяснять,
но одновременно уклоняться от ответа, он герметичен и эзотеричен, он
относится к чему-то, что его превосходит. Миф никогда не содержит всей
истины о залгани, отсюда множество разнородных его версий, что объясняет
и определенное многообразие культур Черной Африки в их единстве.

Исследования свидетельствуют о том, что мифология традиционных локальных
культур (йоруба, догонов, бамбара, ашанти, готтентотов, бушменов и др.)
оказывают огромное влияние на повседневную жизнь африканцев. Все
африканские культуры имеют религиозную основу, воплощенную в различных
версиях мифа о залгани. Традиционные религии черной Африки, подобно
любым родоплеменным религиям мира, включают в себя тотемизм, фетишизм,
анимизм, культ предков, хотя они и обладают специфическими
особенностями.

Как бы ни были разнообразны традиционные религии Африки —
анимистические, полидемонические, политеистические, — все они (или
большая их часть) обладают некоторыми общими чертами в системе
верований, культов и социально-культовой организации. Это прежде всего
вера в мистические превращения, связанные с магической силой отдельных
лиц. Полноправный член общества, ставший таковым в результате инициаций,
превративших его в нового человека; обладатель дурного глаза, колдун,
чародей, постигший тайные знания, оборотень (человек-леопард,
человек-лев, человек-крокодил и т.п.); член тайного общества; ведун с
того света: заклинатель дождя и возжигатель священного огня; наконец,
священный царь, в которого воплощается

мистическая сила космических масштабов, — все эти персонажи или многие
из них известны локальным религиям в разных частях Африки. Они являются
объектами специальных культов, призванных регулировать их магическую
силу, поддерживая ее, не давая ей иссякнуть, направляя и используя ее на
благо людей или (в антиколдовских и антиведовских культах)
противодействуя ей. Магической силой, как считается, обладают умершие
старейшины — предки живущих африканцев-общинников. Ею наделены и
производительные силы: плодородная обрабатываемая земля, вода, крупный
рогатый скот, железные орудия земледельца, кузнеца, плотника. Несмотря
на распространение христианства и ислама, эти верования сохраняются в
традиционных, а иногда и в новых формах, порождаемых современной
африканской действительностью.

Другой общей чертой является фетишизм: своеобразная форма поклонения
культовым предметам (предметы, наделяемые сверхъестественными
свойствами), что уже было отмечено у ряда народов Западной Африки
средневековыми португальскими хронистами. Третья общая черта — тотемизм,
отдельные элементы которого в XX в. обнаруживаются у многих народов
Африки. У современных йоруба роды носят названия слона, обезьяны, змеи;
у нуэр и динка — черепахи, питона, пчелы; у кпелле ~ леопарда, шимпанзе,
табака, пальмы рафии и т.д. Сохраняется пищевая табуация, тотемические
пляски и пр. Имеются и отдельные случаи «тотемического ренессанса»,
например, в тайных ритуально-магических обществах и религиозных сектах,
где животное — тотем (крокодил, змея, леопард) служит и символом новой
надэтничес-кой общности, и объектом сакрального почитания. Вера в
сверхъестественную общность с животным по-прежнему лежит в основе этих
явлений «неототемизма».

Четвертой чертой является вера в души и духов — анимизм. Истоки анимизма
следует искать в ранних человеческих представлениях о покойнике как
особого рода фетише — «живом мертвеце», по выражению археолога М.
Эберта, а также в соответствующей погребальной практике. Например,
согласно верованиям рукуба (Нигерия), перевоплощение (реинкарнация) души
умершего не может произойти до тех пор, пока не исчезнет трупный запах:
считается, что для этого должно пройти семь лет. Среди наиболее зрелых
форм африканских анимистических верований, в образовании которых
участвовали и отдельные тотемические элементы, выделяется культ предков.

Вера в то, что умершие оказывают влияние на жизнь своих потомков и
служат гарантами их земного благополучия, является характерной чертой
большинства традиционных религий Африки. Обряды, совершаемые в честь
ушедших сородичей, занимают едва ли не самое заметное место в культовой
практике многих африканских народов.

Можно сказать, что ни одно сколько-нибудь значительное событие в жизни
коллектива не обходится без принесения «жертв» предкам. Парадокс
современной ситуации заключается в том, что мировые религии в известной
мере способствовали консервации культа предков в Африке, прервав процесс
его «естественного умирания». Более того, в некоторых
христианско-африканских церквах (например, в кинбангизме) культ предков
переживает свой «ренессанс».

Представляют интерес такие формы африканских традиционных религий, как
ведовство и чародейство, которые весьма крепко слиты с другими
верованиями. По представлениям африканцев, ведуны обладают врожденной
вредоносной силой, субстанцией, которая позволяет им наводить порчу, не
совершая магических обрядов, не применяя заклинаний, не употребляя
снадобий. Иными словами, акт ведовства — это психический акт, акт
сознания. Колдовство же — это совокупность магических обрядов, приемов,
способов, с помощью которых верующий человек стремится оказать
воздействие на других людей, явления природы, ход событий. Колдовство
может быть благотворным, направленным на благо общины, или же
вредоносным, т.е. причиняющим вред людям. Вредоносное колдовство и
называется «чародейством», а люди, занимающиеся вредоносным колдовством,
— соответственно «чародеи».

Ведунов и чародеев ни в коем случае нельзя путать со знахарями,
гадателями, жрецами и прочими служителями культа. Этнографы-африканисты
(М. Фортес, Е. Дитерлен и др.) пришли к выводу, что если служители
культа — это официальный, узаконенный и контролируемый обществом канал
связи с потусторонним, то ведуны есть символ неконтролируемого,
незаконного вторжения нечеловеческого в человеческий мир. Иными словами,
вера в ведунов — не что иное, как вера в существование среди людей
тайных носителей зла, чья человеческая оболочка — не более чем личина,
скрывающая их истинную «нечеловеческую» сущность. Можно сказать, что
ведун, по представлениям африканцев, — это «чужой», враг, скрывающийся
под маской «своего». В современной Африке ведовство и чародейство все
еще оказывает влияние на сознание большинства людей, сильнее в деревне,
слабее в городе. Не исключено, что образ ведуна — «внутреннего врага» —
может возродиться на более высоком уровне — на уровне противопоставления
одних наций («мы») другим нациям и народам («они»). Но это возможно лишь
при достижении высокой степени государственной и национальной
консолидации и интеграции.

И наконец, общим для традиционных религий черной Африки являются обряды
и инициации, представляющие собой ритуальный символический элемент жизни
общества на ранних ступенях их развития. Прохождение каждым африканцем
соответствующего этапа жизненно-

12-1038

го цикла отмечают различные обряды, связанные с его рождением,
возмужанием, женитьбой, рождением его детей, наступлением старости и,
наконец, смертью. Все эти обряды в большей или меньшей степени окрашены
религией, что предполагает элементы карнавальности. У ряда африканских
народов инициации стали частью системы тайных и полутайных обществ.
Недаром термин поро, обозначающий инициации у сенуфо, стал названием
одного из наиболее распространенных в Западной Африке тайных обществ.
Собственно говоря, не всегда легко определить, имеем ли мы дело с
системой половозрастных групп или с системой тайных мужских и женских
союзов, так как между ними много общего и существует широкая гамма
переходных и промежуточных форм. Можно лишь сказать, что система
половозрастных групп и ступеней, связанных с инициациями и ранними
религиозными культами, распространена в Африке шире, чем тайные и
полутайные общества. Последние характеризуют в целом более развитые
полидемонические и политеистические религии.

Некоторые народности Черной Африки исповедуют религии, которые кроме
культа духов, или демонов, включают в себя и другие формы религии. К ним
применяют название «полидемонические религии», содержащие в себе
указание на весьма существенный их элемент и вместе с тем
противопоставление этих религий политеистическим по признаку того же
элемента — почитание демонов, но еще не богов. Полидемонические религии,
исторически соответствующие доцивили-зованным обществам, почти
повсеместно распространены в Африке южнее Сахары (кроме ее северней
полосы, примыкающей к Сахаре и Аравийскому полуострову). Дальнейшее
развитие полидемонических религий в различных частях Африки было в общем
обусловлено одними и теми же процессами: генезисом государства в форме
священного царства; зарождением очагов цивилизаций с примитивными
храмами и жречеством; синкретизмом с мировыми религиями. Эти процессы
взаимосвязаны и порой дают неожиданный эффект.

В качестве примера можно привести развитие образа Оманы в Руанде и
Бурунди, а также у соседних с ними народов Танзании. В исследовании
местных текстов, опубликованном бельгийским этнографом Р. Буржуа, Имана
— это неопределенная магическая сила, это некоторые табуированные
животные, это священный царь, его регалии, одухотворенная природа. В
сознании руандийцев XX в. Омана не является богом, а предстает в виде
«великого духа». Если бы не быстрое распространение христианства, то
Омана и другие великие духи, каждый со своим воинством младших духов и
собственным культом, могли превратиться постепенно в богов
политеистических религий.

Хотя в целом политеистические религии мало характерны для Африки (в
северной ее части они исчезли еще на заре средневековья, а в

тропической, южной и островной частях не получили, за немногим
исключением, развития), историческое значение этих религий не следует
приуменьшать. Ведь они связаны своими корнями с африканскими культурами
Западного Судана; района Бенинского залива, а также Буганды. В настоящее
время политеистические религии вытесняются христианством и исламом, но
их все еще исповедуют (иногда в системе двоеверия) такие многочисленные
и развитые народы, как йоруба, эдо, фон, эве, бамбара. догоны, моей и
некоторые другие. Политеистические религии йоруба, фон и родственных им
этносов Бенинского залива были перенесены африканцами-рабами на
восточный берег Атлантики, в Бразилию, Гвиану и антильские страны и до
сих пор сохраняются здесь, трансформированные в синкретические культы. В
ряде африканских стран — Буркина Фасо, Того, в южной части Нигерии, Мали
и Уганды — местные политеистические религии (наряду с культом священных
царей) играют важную идеологическую роль как одна из идейных основ
традиционализма.

Как известно, практически все ныне существующие религии синкретичны.
Однако в Африке, где на протяжении последних двух тысячелетий и даже
последних веков происходило развитие цивилизаций, синтез культур и
религиозный синкретизм идут на глазах современной науки в беспрецедентно
широких масштабах и самых разнообразных формах, притом бурно и
стремительно. Все это разнообразие форм и типов религиозного синкретизма
образует несколько духовных комплексов: синкретизм ислама с
традиционными религиями банту Восточной Африки; синкретизм западного
христианства с традиционными религиями Восточной, Центральной и Западной
Африки: заимствованные у арабов и синкретизированные на африканской
почве комплексы астрологии и геомантики (у йоруба Нигерии, у
малагасийцев Мадагаскара) и т.д.

В результате синтеза западного христианства с традиционными африканскими
верованиями в начале XX в. возник кимбангизм. В нем переплетаются такие
элементы христианства, как крест, исповедь и мессианство, и традиции
старых африканских религий, традиции фетишизма и анимизма, прежде всего
культ предков. Кимбангизм дал сильный импульс развитию различных
афрохристианских движений. Аф-рохристианский комплекс характеризуется
большой динамикой развития, черный Колосс только пробуждается от
многовековой летаргии и ищет собственный путь. Он верит в ценность
цивилизации и светской культуры, в значимость социальных реформ, однако
не отказывается и от веры в духов.

Заслуживает внимания и синкретический комплекс ислама с традиционными
религиями, например, банту. Если последователи ислама придерживаются
строгого монотеизма и обращаются к Аллаху, то

банту верят в Хунту и обширный мир духов. У первых играет существенную
роль пророк Мухаммед (Магомет), в африканских же решениях (у банту) эту
роль выполняет чародей или глава рода (в отношении к миру духов).
Мусульманин должен выполнять ритуальные молитвы и поститься, африканец
же обязан приносить жертвы и просьбы своим предкам и духам. Функциям
мусульманского муллы у банту соответствуют функции знахаря,
мусульманским народным практикам (обращение к астрологии, использование
амулетов и пр.)— магические обряды и приемы африканцев. Благодаря этому
подобию африканский анимизм сливается с исламом на Африканском
континенте в единое целое, называемое условно черным исламом.

В эти сложные комплексы синкретизма типа афрохристианства или черного
ислама входят не только религии как таковые, но и их отражение в
мифологии, фольклоре, поэзии, драматургии и театральном искусстве,
музыке, архитектуре, изобразительном искусстве. Синкретизм явился
следствием явного и тайного двоеверия (христианство, ислам, иудаизм с
одной стороны, местные традиционные религии — с другой) и расцвел
особенно пышным цветом в очагах самобытных африканских цивилизаций:
эфиопской, западно- и центральносуданской, протоци-вилизаций народов
группы ква и народов банту, а также в малагасийском очаге.

Не менее своеобразно и негритянское искусство. Маску Баконго не спутаешь
с японской маской театра Но или бронзу Ифе с произведением Бенвенуто
Челлини. Другой особенностью африканского искусства является то, что
танец (как балет), произносимая драма и музыкальный концерт, выступающие
:. мире европейского искусства в виде отдельных жанров, здесь не
различаются четко между собой. Некоторые виды празднеств и других
торжеств традиционной Африки имеют театрализованный характер. Эти
празднества, как правило, проводившиеся в связи с определенными
событиями, носили религиозную окраску и имели ряд социальных и
экономических последствий. По существу, сложность четкого выделения
указанных жанров в африканском театральном искусстве состоит в том, что
«драматические» моменты являлись частью полотна широчайшего жизненного
опыта.

Еще одна из особенностей африканского искусства состоит в том, что оно
коренится в повседневной жизни. Это проявляется в том значении, которое
придается таким обыденным предметам, как чашки, выдолбленные из тыквы,
табуреты, посуда, гребни, ножи, копья, шкуры животных, расписанные в
различных декоративных стилях. Все они находят практическое применение,
но знающий, посвященный видит в них не только слияние предметов
искусства с повседневной жизнью, но может прочесть послания и духовные
символы, зашифрованные в характерных узорах, украшающих каждый отдельный
предмет. В еще

большей степени это относится к ритуальным предметам, маскам и
скульптуре, которые в Европе обычно рассматриваются как чисто
декоративные. В Африке же они составляют неотъемлемую часть верований и
в качестве таковой не являются привилегией у: «кого круга посвященных, а
принадлежат всей общине.

Африканское искусство существует в связи с повседневным отношением к
жизни, использующим символы для защиты от дурного глаза и вторжения
«неведомых», чуждых сил, злых или добрых. Перед нами подход африканца к
произведениям искусства как к фетишам. Его хорошо уловил Пикассо в тот
самый момент, когда он впервые соприкоснулся с африканским искусством во
Дворце Трокадеро: «Я понял, для чего негры использовали свои скульптуры.
Зачем было творить именно так, а не как-нибудь иначе? В конце концов,
они же не были кубистами! Ведь кубизма просто не существовало... Но все
фетиши использовались с одной целью. Они были оружием. Чтобы помочь
людям не попасть вновь под влияние духов, чтобы помочь им стать
независимыми. Это орудия. Придав духам форму, мы обретаем
самостоятельность. Духи, подсознательное (об этом в то время не очень-то
рассуждали), эмоции — все это вещи одного порядка».

И наконец, общими характеристиками произведений африканского искусства
являются: сильный, драматический экспрессионизм, отсутствие натурализма
и острые, угловатые формы. Талантливый искусствовед В. Марков отмечает,
что африканский художник лепит свободные и самостоятельные массы;
связывая их, он получает символ человека. Игра тяжестями, массами у
художника-негра поистине разнообразна, бесконечно богата идеями и
самодовлеюща, как музыка. Реальное передают убедительные символы, в
высшей степени характерны черты людей и богов. «Посмотрите на
какую-нибудь деталь, — пишет он, — например, на глаз, это — не глаз,
иногда это щель, раковина или что-нибудь ее заменяющее, а между тем эта
фиктивная форма здесь красива, пластична — это мы и назовем пластическим
символом глаза...» Искусство негров обладает неисчерпаемым богатством
пластических символов, нигде нет реальных форм, формы почти произвольны,
обслуживают реальные потребности, но пластическим языком.

Необходимо обратить внимание на еще одну характеристику искусства Черной
Африки, а именно: искусство является исключительно делом мужчин. Маски,
повсеместно используемые в Африке в развлечениях, танцах и обрядах,
принадлежат только мужчинам и их, подобно ритуальным предметам,
запрещено касаться женщинам. Сейчас нам известно значение многих масок.
Так, маски с Берега Слоновой Кости (племя сенофо), на которых видим
комбинацию анималистических форм: пасть гиены, клыки дикого кабана, рога
антилопы, хвост хамелеона, образующие целое, означают хаос в мире.
Тайные негритянские

союзы использовали маски во время выполнения своих судебных церемоний.
Сидящая фигура из Заира, называемая «бванга», представляет бога
различных сил. Когда ее носят в ходе ритуальной процессии, то на нее
навешивают магические символы, а затем совершают кровавый ритуал
жертвоприношения животного.

Архитектура африканских племен весьма различна. К весьма интересным ее
образцам относятся дома из глины и хвороста, типичные для окрестностей
озера Чад. Их происхождение до сих пор не выяснено: то ли их архитектура
принесена из древнего Средиземноморья, то ли наоборот? Может быть они в
1 тысячелетии до н.э. оказали влияние на греческую архитектуру, лучшим
примером которой является гробница в Микенах? В Дагомее глиняные дворцы,
великолепно сконструированные, окружены колоннами, поддерживающими
крышу; они напоминают древнеегипетские дома. И, наконец, нет нигде в
мире ничего подобного Большому храму Зимбабве, который не вполне удачно
нарекли «эллиптическим храмом»: длина наружной стены, окружающей все
сооружения, — 300 м, высота —до 9м, толщина у оснований ~ 6 м, наверху
суживается до 3 м. На сооружение «эллипса» ушло почти 900 тысяч каменных
блоков, что соответствует 22,5 млн «европейских кирпичей», весь же
«храм» весит не менее 100 тысяч тонн. Руины Великого Зимбабве имеют
чисто африканское происхождение и относятся к средневековью, вопреки
мнению расистов от науки.

Не меньший интерес представляет существующая по меньшей мере 2000 лет
культура Нок в междуречье Нигера и Бенуа, где часты наводнения. Она
имела широкий радиус воздействия, ибо ее традиции сохранились и живут в
искусстве множества различных племен — от Берега Слоновой Кости до
Анголы. Прически, подобные известным в пластике культуры Нок, можно
обнаружить в скульптурах племени балуба в Конго: деформации черепа — у
конголезского племени мангбету; форма глаз и рта — в скульптуре йоруба;
гротеск — в масках ибибио из южной Нигерии. Танцевальные маски ибов из
Нигерии и племени кран с Берега Слоновой Кости относятся к арсеналу
демонологических представлений Нок, а знаменитые в этой культуре головы
Януса сохранились до сих пор в масках нигерийских племен ибибио и экон.

Керамические портреты культуры Нок служили погребальным целям, что
вполне соответствует обычаям Западной и Центральной Африки.
Отличительной чертой пластики культуры Нок, позже редко встречающейся в
африканской скульптуре, является динамика движения, о чем
свидетельствуют сохранившиеся статуэтки людей и животных. Эта динамика
выработана культурой Нок (по крайней мере на уровне современных
исследований) самостоятельно, без влияния иных культур. Эта тенденция
сохранилась только в скульптуре нижнего течения Конго и в Анголе.
Дальнейшими звеньями в цепи развития куль-

тур древней Нигерии была творческая деятельность жителей Ифе и

Бенина.

Старинное искусство Ифе считается классическим периодом искусства
Нигерии, а сам город когда-то называли «Черными Афинами». Этот сонный
сегодня города Западной Нигерии был до XIV в. культурным центром,
оказывающим влияние на соседские страны. В силу бурных времен Ифе не
могло иметь непрерывных художественных традиций: город часто подвергался
уничтожению, жители рассеивались по соседним регионам, культы
предавались забвению, а произведения искусства погибали. Сокровища
искусства Ифе обнаружены как в самом городе, так и по соседству, над
рекой Кросс, в местностях Тада, Эсье, Олокун-Валоде, Игбо-Цкве и др.,
которые когда-то были центрами развитого ремесла. Время возникновения
искусства Ифе приблизительно определяется до XV в.

Пластика Ифе является единственной в своем роде на всем Африканском
континенте. Она восприняла реалистические тенденции культуры Нок, но без
динамики, и пошла в направлении идеализации таким путем, как и греческая
скульптура эллинистического периода относительно более ранних эпох.
Знаменитые скульптурные портреты Ифе служили ритуальным целям в честь
умерших; они представляли собой индивидуальные портреты, а для некоторых
традиция сохранила даже имена моделей.

К прекраснейшим произведениям искусства Ифе принадлежат царские
портреты, как, например, две головы — мужская и женская, — коронованные
диадемами из жемчуга, выкопанные во дворце Они Ван-монджи. Обе — с
классически регулярными чертами удлиненного лица. Наиболее интересной
является, однако, почти полуметровой высоты фигура владыки в одежде для
коронации, обнаруженная в раскопках в Ита-Иемоо (1957); как облачение,
так и символы власти до сих пор остались неизменными. Примечательные ее
пропорции характерны для африканской скульптуры всего континента.
Голова, вместо правильной одной седьмой доли общей высоты силуэта,
составляет одну четвертую. Торс и руки относительно мелки, а ноги
короткие и массивные.

Терракотовые портреты в искусстве Ифе особенно прекрасны, а некоторые из
них заслуживают особого внимания, ибо в них проявляется большая
разнородность художественных тенденций. В качестве примера можно
привести терракотовую женскую голову, представлявшую собой символ богини
благополучия, обнаружена под родовым оссуарием' семейства Валоде; она
выражает тенденцию идеализации,

* Помещение (склеп, пещера), где хранились кости умерших предков; о^а
кости (лат.)

характеризующую древнегреческую скульптуру. Лицо изящного овала,
классических, несомненно, негроидных черт имеет особенное выражение как
бы затаенной усмешки, уголки губ украшают насечки в форме листьев.
Подобные признаки присущи сегодня скульптуре предков племени сенуфо. Это
один из наипрекраснейших женских портретов в искусстве не только
Западной Африки. Из Ифе происходит также терракотовая голова, лицо
которой выделяется грубой, выпуклой полнотой, что восприняло позже
искусство Бенина.

Когда «состарилась» Греция, ее место занял Рим. Начало стариться Ифе,
его место постепенно занимал Бенин, а вместе с ним политический и
культурный центр передвинулся в Юго-Западную Нигерию. Бенин прекрасен, а
его Оба (властитель) могуществен; дворец Обы — это прелестное, обширное
здание, окруженное мощной стеной: в нем находятся царские апартаменты и
министерские кабинеты. Стены и деревянные колонны, дворцовый пол
покрывают металлические плитки. Отлитые на них рельефы представляют
собой иллюстрированную хронику гражданских войн, стычек, охотничьих
экспедиций и других событий. Угловые башни дворца венчают гордые,
металлические птицы, приготовленные к полету.

В XVI и XVII вв. белые охотно покупают у Обы «золото»: черное — рабов и
белое — слоновую кость. Особенно хорошо платят за изделия из слоновой
кости, большое число которых вынуждены поставлять придворные художники
из племени бини. Они изготавливают для властителя керамические изделия,
шкатулки и другие предметы, предназначенные для торговли с
португальцами. Островитяне шербро трудятся в мебельных мастерских даже в
Португалии. Оба хочет, чтобы память о его правлении не стерлась, поэтому
приказывает своим кузнецам отлить новые плитки из бронзы и представить
на них картины новых времен. Новые времена — это португальцы в
складчатых одеждах, с оружием и в шлемах или шляпах с широкими полями,
совещающиеся с местными вельможами, осматривающие город и охотящиеся в
джунглях. Эти плитки заменяют на стенах дворца другие, более старые.

Сокровищница Обы полна замечательными изделиями из бронзы, выполненными
бенинскими литейщиками, весьма знаменитыми во всем мире, поскольку сырье
для их изделий властители привозят через Португалию из Центральной
Европы! Литейные изделия, полученные в Бенине, весьма необычны.
Прекрасны и настолько тонки, что кажется невероятным получить путем
литья такое произведение искусства — их толщина не превышает 2 мм.

Искусство Бенина было элитарным и изображало придворную жизнь. Литейщики
работали для потребностей царя. Наряду с плитками для украшения дворца
Оба нуждался в портретных скульптурах предков на алтаре. В Бенине
изготавливались также целые фигуры,

предназначенные для культа умерших, которые во время обряда торжественно
хоронили. Когда же угасла слава Бенина и закончилась его гегемония в
Нигерии — пришло в упадок и элитарное, придворное искусство: сохранилось
его «плебейское» течение среди йоруба, которые сохранили богатые
художественные традиции своих предков.

На запад от поселений йоруба лежит государство Дагомея, некогда военное,
управляемое абсолютным властителем. Дагомея весьма очаровывала
путешественников, особенно привлекала их необычайная армия амазонок,
составлявших личную царскую гвардию. Воевали они мудро и осторожно, без
излишнего пролития крови — врага окружали и брали в плен, убивали только
в случае защиты собственной жизни. Творцом этой гуманитарной армии был
царь Геда, правивший в 1818— 1858 гг. Во времена славы в Дагомее, как и
в Бенине, существовало придворное и народное искусство. Профессиональные
художники — кузнецы — работали по заказам царя. В придворном искусстве
доминировали статуи божеств, выкованные в металле, что наряду с
известным уже литьем представляет интересную инновацию в металлопластике
Западной Африки. Выполненные в этой технике статуи состоят из кованых,
соответственно промоделированных плит, связанных между собой клепками.

Искусство Дагомеи показывает отсутствие последовательности в своем
развитии, неоднородность обусловлена столкновением разных художественных
тенденций. С одной стороны, можно увидеть влияние искусства йоруба,
проявляющееся в приземистых пропорциях и больших головах деревянной
скульптуры, а с другой (в металлической скульптуре) — динамика,
деликатность и изящность литейных изделий племени ашанти. Чувствуется
также влияние контактов с португальцами. Дагомея не имела, вероятно,
старой, однородной художественной традиции, и здесь произошла интеграция
всех элементов в единую целостность. В целом же можно сделать вывод о
своеобразии искусства Черной Африки, связанного со специфичностью
негритянской культуры.

Культуры Африканского континента внесли значительный вклад в копилку
мировой культуры. Прежде всего в контекст европейской культуры
органически вошел джаз, рожденный на основе африканских традиций, его
ритмы доставляют наслаждение, поэтому он сделал молниеносную карьеру и
тут же был включен в классический репертуар. Появление в Европе
африканской пластики имело наибольшее значение для мировой
художественной пластики. Эхо культуры Черной Африки можно обнаружить в
творчестве таких крупных художников XX в., как М. Вламинк, А. Дерен, Г.
Матисс и прежде всего П. Инкассо. Последнему удалось сочетать двухмерную
перспективу, принятую в западной живописи, с третьим измерением,
представленным в формах африканской скульптуры.

Именно это сочетание привело к кубизму. Кубистскими формами африканской
скульптуры прониклись художники наиболее авангардистских группировок и
кубизм вошел в историю мировой культуры как одно из интереснейших
художественных направлений. Африканская скульптура явилась также
источником вдохновения для творчества представителей немецкого
экспрессионизма — Э. Нольде, Э. Хирх-нера и др. Способность к синтезу,
которая характеризует искусство Черной Африки, до сих пор является одним
из направлений художественных поисков мировой культуры. Чарам
африканской культуры подвержены были такие поэты и писатели, как Гийом
Апполинер, Жан Кокто и др., а художественные круги с энтузиазмом
встретили сборники мифов, поэзии и легенд, собранных на Черном
континенте Лео Фро-бениусом, а затем опубликованных в многочисленных
книгах и статьях. Можно привести ряд других примеров, свидетельствующих
о животворном влиянии культур Черной Африки на мировую культуру, однако
и так ясно их значение для людей XX в.

Лекция 14

КУЛЬТУРА КОЧЕВНИКОВ ЕВРАЗИИ

ЛИТЕРАТУРА

Вагнер И., Шнейдерова В. Царь зверей—не лев. Братислава, 1987. Громыко
Л11.Л. Маски и скульптура Тропической Африки. М., 1985. Кулик С. Черный
феникс: Африканские сафари. М., 1988. Мириманов В.Б. Искусство
Тропической Африки. М., 1986. Овчинников Вс. Своими глазами. М., 1989.
Оля Б. Боли Тропической Африки. М., 1976. Традиционные и синкретические
религии Африки. М., 1986.

Цивилизации земледельцев и кочевников. Обшие черты евразийских
кочевников. Первая стадия кочевания. Вторая стадия кочевания. Третья
стадия кочевания. Оседлость. Быт хунну. Поверья и магические обряды
монголов. «Звериный стиль». Орнаментализм и изобразительность в
искусстве раннесредневековых кочевников. Скифская иивилизаиия. Скифская
модель мира. Великая Скифия. Судьба степных государств и объединений.
Империя хунну и Китай. Чингисхан и его империя. Миф о варварах.

По мнению ряда историков, одной из главных проблем всемирной истории
является предполагаемый конфликт между «цивилизацией» и «варварством».
Американский историк У. Джонс пишет: «Зародившись впервые на Дальнем
Востоке, цивилизованное общество существовало параллельно с другими,
отличавшимися от него социальной организацией и уровнем развития
культуры. Эти «другие» общества цивилизованный человек называл
«варварскими», а их народы — «варварами». С одной стороны, в ходе
дифференциации культуры возникали земледельческие общества, город,
техника ирригации, монументальная архитектура и письменность, с другой —
существовали общины охотников и пастухов, которые, хотя иногда и
соединяли пастушество с элементами земледелия, в целом занимались
скотоводством и вели кочевой образ жизни. Скифы и турки на Ближнем
Востоке, арии, хунну в Восточной Азии, кельты, германцы и гунны в Европе
— всех их, как конных кочевников, причисляли к «варварам».

Однако несмотря на то что общепринятым признаком «варварских» обществ
являлась их полная или частичная принадлежность к экономике кочевого
скотоводства, «варвар», как таковой, был скорее

«не исторической реальностью, а мифическим образом» (У. Джонс). Следует
считать бессмысленными споры о том, можно ли считать кочевые культуры
цивилизациями. Кочевые цивилизации возникали, вбирая в себя порою весьма
значительные земельные, экономические и человеческие ресурсы, затем
распадались. И снова возникали под действием экономических и
исторических законов, а также фактора времени, через призму которого эти
законы проявляли свою силу.

В истории человечества наблюдается взаимодействие, зачастую столкновение
между цивилизациями земледельцев и кочевников, когда пересекались два
разных вида жестокости — вооруженное насилие кочевников и гражданский
эгоизм оседлых. Цивилизация земледельцев — это города, дороги,
государственный аппарат, более разнообразное и полноценное питание,
крепостные стены, пехота. Цивилизация кочевников — стойбища, тропы,
племенная солидарность, невозможность наесться досыта, главным образом
белковое питание и животные жиры, бесконечные расстояния, тесное общение
с животными, и прежде всего с лошадью. Мирным и относительно
процветающим оседлым народам кочевники представляются людьми жестокими,
скрытными, бесчеловечными, у них нет веры, они носители мрачных адских
культов. В глазах кочевников оседлые безвольны, изнежены, растленны,
крайне сластолюбивы, в общем — недостойны тех благ, которыми обладают.
Поэтому было бы справедливо, чтобы блага эти перешли в руки более
сильного.

Вполне естественно, что на евразийском континенте, где на севере —
непроходимая тайга и негостеприимные пространства ледяного безмолвия, на
западе — Римская империя, на Востоке — Китай, а на юге — Персия,
связующее звено между этими двумя империями, от кочевников пытаются
отгородиться римским оборонительным валом и Великой китайской стеной. В
пределах этих фортификационных сооружений, в центре этого исторического
космоса находится особый мир «варваров» или конных кочевников. Несмотря
на кажущуюся монолитность, данный мир переменчив. Он имеет свою
экономику, которая кажется «горожанам» почти нищенской, свои исполненные
гордости традиции, свою шаманскую культуру, свое причудливое отношение к
более рафинированной цивилизации. Она их манит, но в то же время
вызывает презрение.

Мир кочевой культуры столь же целен, сбалансирован, по-своему замкнут,
как и любой другой. Он един и многообразен в одно и то же время, о чем
свидетельствует этническая мозаика Великой Степи с ее общими чертами,
свойственными всем евразийским кочевникам. Эти черты прослеживаются
прежде всего в хозяйстве и быте, основанном на бережном отношении к
богатствам природы. В свою очередь это огра-

ничивало прирост населения, ибо стимулировалась детская смертность и
межплеменные войны.

Современному европейцу и то и другое кажется дикой жестокостью, но «в
ней есть своя логика и строгая целесообразность» (Л. Гумилев). Ведь в
случае присваивающего хозяйства определенная территория может прокормить
определенное количество людей, входящих в геобиоценоз как верхнее,
завершающее звено. Чрезмерный прирост населения ведет к истощению
природных ресурсов, а попытки расселения — к жестоким войнам, ибо
свободных угодий нет. Переселение же в далекие страны с иными природными
условиями тем более сложно потому, что скоту трудно, а то и невозможно
там адаптироваться. Следовательно, остается только самоограничение
прироста населения, а это легче всего делать с новорожденными.

Зимой ребенка бросали в снег, а затем кутали в тулуп: если он оставался
жив — вырастал богатырем. Юношей посылали в набег на соседей: убьют —
новый вырастет, привезет добычу — станет героем. Девочкам было труднее:
уход за ними в детстве был еще хуже, а потом кроме смерти их
подстерегала неволя. В силу этого равновесие населения с кормящей
природой не нарушалось, боеспособность кочевых племен была высокой. К
тому же культурные достижения соседей перенимались с тем отбором,
который позволял кочевникам остаться самим собою. Последнее было
существенно, ибо рядом со степью находился воинственный Китай. Поскольку
численность населения оставалась стабильной, постольку сохранялись
природные ресурсы степей. Это «отнюдь не неполноценность народов, будто
бы не способных к прогрессу, — подчеркивает Л. Гумилев, — а оригинальный
способ этнического существования, не похожий на привычные нам, но
отвечающий потребностям самих кочевников».

Устойчивость взаимоотношений кочевников с ландшафтами Великой Степи
прослеживается и в духовной сфере. Несмотря на восприимчивость степняков
к эстетическим и религиозным канонам соседей, они сохраняли общую
демонографию и культ Митры, охранителя клятв, карающего обман и ложь.
Его проповедовали в Центральной Азии со-гдийцы — юечжи в IV в. до н.э.
Этот культ прослеживается с глубокой древности до XVI в., когда
восточная часть Степи была обращена в буддизм, а западная — в ислам. Но
и тогда народные верования продолжали существовать.

Все явления культурной жизни (экономической, духовной, этической и др.)
кочевников связываются в прочные цепочки, или модели, кочевания. Они
обрисованы в книге С.А. Плетневой «Кочевники средневековья», посвященной
выявлению общих для всех степных народов закономерностей развития.
Первая,модель характеризуется следующими признаками: 1) первая

стадия кочевания; 2) нашествие; 3) военная демократия; 4) рыхлая
многоэтничная и многоязыковая общность; 5) религия — шаманизм и культ
предков; 6) отсутствие стабильных археологических памятников.

Вторая модель: 1) вторая стадия кочевания (полукочевание): 2) набеги; 3)
распад родового строя и военной демократии, становление раннеклассового
общества; 4) формирование государственных объединений; 5) формирование
этнической общности и общего языка; 6) появление первых черт
этнографической культуры; 7) религия — культ вождей и всадников,
связанный с космогонией; 8) археологические памятники — могильники без
соседних устойчивых поселений и следы сезонных стойбищ (зимников) по
берегам рек.

Третья модель: 1) третья стадия кочевания (полуоседлость); 2) войны за
политическое господство; 3) феодализм; 4) государство; 5) устойчивая
этническая общность с единым языком, превращающаяся в народ; 6) развитая
культура с письменностью; 7) торговля; 8) города; 9) принятие мировых
религий; 10) археологические памятники, как у оседлых земледельческих
народов.

Все эти закономерности свидетельствуют в пользу тезиса о том, что чистых
кочевников в степях практически никогда не было: кочующим круглогодично
население бывает только в периоды нашествий. Уже на второй стадии (самой
распространенной в степях) оно начинает оседать на землю и заниматься
земледелием. Особенно активно это протекает на территориях,
расположенных вдали от земледельческих государств, из которых кочевники
мирным или военным путем получают продукты земледелия. Переход к
оседлости убыстрялся в том случае, если при образовании государства в
него входила какая-то часть земледельческого населения. Однако тогда
орда правящего рода, возможно, из политических соображений оставалась
кочевой, желая тем самым как бы подчеркнуть свою обособленность от
рядового податного населения.

На основе закономерной обусловленности перехода кочевников к оседлости и
земледелию исследователи делают три вывода: 1) кочевнический способ
ведения хозяйства не может существовать оторванно от земледельческого;
2) для кочевнической экономики необходимы большие земельные массивы, при
невозможности расширить территорию кочевание начинает отмирать; 3) без
комплексного земледельческого — скотоводческого хозяйства не может быть
государства. Поэтому последние возникают только на третьей стадии
кочевания.

Условия жизни в степи определяли и быт кочевников Евразии, примером чего
служит образ жизни хунну. Их основным достижением было освоение степных
пространств Монголии. Ранее Великая Степь, как море, разделяла обитаемые
лесостепные полосы: южносибирскую и северокитайскую. Обитатели обеих
полос — земледельцы, оседлые ско-

товоды и лесные охотники — не имели возможностей для передвижения по
степи, и степные травы пропадали попусту. Хунну развели достаточное
количество лошадей и подъяремных быков, создали кибитку — дом на колесах
— и первые занялись кочевым скотоводством. Вместе с тем они применили
облавную охоту, которая неизмеримо продуктивнее индивидуальной; им уже в
III в. до н.э. была известна соколиная охота.

Жилище их — кибитка на колесах — было удобно. Во-первых, шатер
значительно лучше защищает от ветра и мороза, чем промерзающие стены
земляного или каменного дома, и, меняя стоянку, всегда можно найти
место, обеспеченное топливом. Во-вторых, в жилище на колесах жить более
безопасно, так как со всем имуществом можно уехать от врага, что хунну и
делали. Кожаная одежда их была прочна, легка и удобна, они питались
мясом и молоком, имевшимися в изобилии, ибо стада были огромны.
Отсутствие изнурительного труда и постоянные занятия охотой
способствовали физическому развитию, частые военные походы закаляли
мужество и волю.

К тому же эти походы играли большую роль в экономике хунну. На ранних
ступенях исторического развития возникала примитивная система
приобретения недостающего продукта путем систематического захвата
запасов у соседей. В этой стадии война была опасным, но доходным
промыслом, и добыча становилась народным достоянием. Подобно многим
народам, хунну прошли эту стадию, но уже при первых шаньюях (правителях
— «рожденных небом и землей, поставленных солнцем и луною») основным
источником их доходов стало обложение покоренных данью. Следовательно,
хунну на заре своего существования были не лучше и не хуже, чем франки,
готы, арабы, славяне и древние греки.

У хунну господствовала родовая система, она не была нарушена при
реформах шаньюя Модэ, приведших к созданию военной державы Хунну.
Рядовой хунну, как воин, имел надежные гарантии того, что его положение
не ухудшится, так как род не мог его оставить на произвол судьбы.
Богатеть он мог за счет добычи, которая была его неотъемлемой
собственностью. Жизнь рядового хунну в мирное время состояла из
перекочевок (2-4 раза в год), военных упражнений и отдыха во время
весеннего и осеннего приволья. Не случайно китайские министры отмечали
высказывания пограничных рабов, что у хунну воинам «весело жить».
Поэтому китайцы нередко стремились перебежать к ним. О патриархальности
рода у хунну свидетельствует то, что дети принадлежали к роду отца, а не
матери. Вдова старшего брата становилась женой младшего, который обязан
был о ней заботиться, как о своей любимой жене. Круговая порука рода
подразумевалась как обязательное условие — за преступление, совершенное
одним членом семьи, несла ответственность вся семья.

Когда речь заходит о религии, то ставятся два вопроса: во что веруешь и
как веруешь? Хунну ежегодно весной приносили жертву «своим предкам,
небу, земле и духам». Ежедневно шаньюй дважды совершал поклонение: утром
— восходящему солнцу, вечером — луне. Ритуалы начинались, «смотря по
положению звезд и луны» (Н. Бичурин). Ясно, что одним из объектов
поклонения был космос; так как хунну имели изображающего его идола, то
космос был уже персонифицирован. Подобное космическое божество было
известно в греческой мифологии (Уран, отец Сатурна), в индийской
(древнейший из богов — Варуна), в древнескандинавской (дин). Исходя из
этого, легче всего допустить, что пышный культ персонифицированного
космоса был заимствован хунну у западных соседей, юэчжей или динлинов,
ибо восточно-азиатские монголоиды не имели такого культа, а были
полиспиритуалистами (верили в существование множества духов природы и
предков).

Хунну также верили в духов и в загробное существование, причем сознание
кочевника рисовало его продолжением жизни. Отсюда пышные похороны в
двойном гробу; чтобы покойнику не было холодно — облачение из парчи и
драгоценных мехов; для службы ему в загробном мире — несколько сот
соумирающих друзей и наложниц. Но этот жестокий обычай «сопровождения»
шаньюя или вельможи в загробный мир не исчерпывал всех случаев
человеческого жертвоприношения. «В жертву воинам», очевидно прадедам,
приносились храбрые пленники, и духи требовали жертву через уста
волхвов. Отсюда видно, что человеческие жертвоприношения были связаны с
сибирской струей религии хунну, с очень древним китайским шаманизмом и,
возможно, тибетской религией бон. Эта религиозная система не
предполагает существования единого бога, а сводится к почитанию демонов
— ограниченных и злобных существ. С этой системой вели борьбу
конфунцианцы и буддисты, а позднее — христиане и мусульмане, однако она
удержалась (без человеческих жертвоприношений) до XX в. в Тибете и в
несколько измененной форме у тунгусов в Восточной Сибири.

На первый взгляд кажется странным, что уживались демонолатрия и
космический культ, столь различные по происхождению и содержанию. Но это
станет понятным, если учесть, что их сферы в миросозерцании хунну были
четко разграничены — они просто не мешали друг другу. Космическое
божество было так огромно, что не замечало демонов, а демоны делали свои
дела, не касаясь мироздания. Такое мировоззрение еще не так давно
бытовало среди сибирских народов и даже в Поволжье, где марийцы не могли
понять, почему русский бог не мог бы ужиться с Керемстью, и приносили
одному свечи, а другому — жертву. Интересно другое: хунну вбирали в себя
культурные представления востока и запада и сочетали их в оригинальных
формах. Вряд ли есть на земном шаре народ, в систему ценностей которого

не входило бы понятие счастья. Оно существует и в системе культуры
евразийских кочевников, что доказывает пример традиционной монгольской
культуры, хорошо изученной этнографами. Есть в ней очень важное для
проникновения в ее суть понятие «буян-хишич», переводимое дословно как
«благодать — счастье». В самом удвоении этих слов заложена определенная
сакральность. В каждом из них, употребленном в единственном числе, уже
имеется некий «счастливый» смысл, которым кочевник-монгол обозначал свое
кочевническое понимание счастья: хорошая погода (без бурь, ураганов,
гололеда), хороший приплод скота, хороший нагул его на летних пастбищах
и, как следствие этого, много жирного мяса и молочных продуктов и,
конечно, крепкие и здоровые дети. Это — приземленное понимание счастья.
Соединенные вместе, эти два слова приобретали оттенок не просто и не
столько земного счастья, сколько благодати, предопределенной небом,
судьбой, абстрактным, неантропоморфным началом.

Эфемерность, непрочность и изменчивость судьбы требовали постоянного
соблюдения системы многочисленных запретов, которые присущи и сегодня
повседневному быту монголов. Вот лишь некоторые из этих запретов или
поверий, чья основная часть связана с юртой, семьей и личным имуществом
кочевника. Нельзя лить воду в очаг, плевать в него, перешагивать через
огонь, касаться огня острыми предметами, кидать в него грязь и мусор —
все это оскорбляет дух домашнего очага. Нельзя свистеть в юрте — это
сигнал, созывающий злых духов. Нельзя наступать на пролитое молоко:
«белая пища» священна. Нельзя выплескивать остатки чая, выбрасывать
необглоданную кость, отдавать что-либо левой рукой, продавать любимого
коня, ругаться при старших, сидеть на пороге или спотыкаться о порог,
входя в юрту и выходя из нее. Если споткнулся, положи кусок кизяка или
ветку в очаг, иначе частица «благодати» может уйти из дома.

Для охраны «счастья-благодати» была выработана профилактическая магия,
которая включала в себя повседневные обряды (система запретов типа табу
совершать что-либо в «несчастливые» дни, произносить личные имена и все,
что связано с их нарушением) и обряды по случаю завершения одного цикла
лет и начала следующего — через 9, 18, 27 и т.д., через 12, 24, 36 и
т.д. лет и особенно на 81-м году жизни человека. Первые были самыми
простыми, последние — сложными по их семантической и психологической
сущности. Таким образом, понятие «счастье» у монголов связано с
различного рода поверьями и магическими обрядами, а его составные части
(здоровье, дети, материальное благополучие) ценятся в любом человеческом
коллективе, в любой модели культуры.

В эпоху раннего железного века кочевнические племена обширных территорий
Причерноморья и Приазовья, Нижнего Поволжья и Казах-

13-1038

стана, Алтая и Сибири находились на стадии военной демократии. Сходство
основных социально-экономических условий жизни, а главным образом
подвижность быта и взаимосвязь степных племен на огромных расстояниях
породили близость их идеологии и однотипность искусства. На изделиях,
предназначенных для повседневного быта; а чаще на богатых предметах,
которые находят в могилах племенных вождей, представителей военной и
родовой знати, встречаются украшения в так называемом «зверинолг стиле».
Исследователи называют этот степной анимализм Евразии скифо-сибирским
«звериным стилем», чтобы подчеркнуть общее, несмотря на локальные
особенности в деталях, иконографии, сюжетах.

Характерными изделиями «звериного стиля» являются вещи из богатых
Пазарыкских, Башадарских, Туэктинских, Катандинского и других курганов
на Алтае (VI—IV вв. до н.э.). Здесь перед нами предстает обильное
собрание войлочных, деревянных и кожаных изделий, дополняющих предметы
из металла. И все это украшено фигурами баранов, кабанов, оленей, горных
козлов, тигров, барсов, степных кошек, зайцев, гусей, лебедей, орлов,
пеликанов, тетеревов, фантастических животных и т.п. Иными словами, для
степного искусства 1 тысячелетия до н.э., существенно безраздельное
господство анимализма.

В Алтайских курганах найдены изделия с типичными для искусства
кочевников Евразии эпохи раннего железного века сценами борьбы хищников
или нападения хищника на копытного. В них много общего с искусством
Переднего Востока и Ирана, причем эти связи были и у западных кочевников
— скифов и сарматов. Популярность изображений с борьбой животных и
терзаниями травоядных хищниками у кочевников Великой Степи объясняется,
наряду с влиянием Переднего и Среднего Востока, тем, что эти композиции,
их экспрессия, их своеобразная динамика находили глубокие отзвуки в
сознании кочевников эпохи варварской военной демократии. Львица терзает
горного козла — изображение на серебряной пластине; барс нападает на
оленя, тигр на горного барана, борются орлиный и львиный грифоны —
композиции на седельных покрышках и множество других сцен в «зверином
стиле» наблюдаются на вещах из Пазарыкских курганов.

Алтайское искусство «звериного стиля» предстает перед нами как
варварское искусство чрезвычайно пестрых изделий, в которых мастера
«часто совмещали все известные им художественные и технические приемы»
(Г. Федоров-Давыдов). В одном и том же комплексе мы найдем и вырезанные
из кожи графически выразительные силуэты, и золотые листки, вставленные
для украшения фигур зверей, и раскрашенные краской кожаные подвески с
цветными прядями конских волос, и резные подвески из дерева и т.д. При
этом во всем господствует безусловное единство стиля, чуждое какой бы то
ни было эклектике, хотя многие

элементы этого искусства, композиции и сюжеты заимствованы. Суть
скифо-сибирского «звериного стиля» не только в полном господстве
анимализма; это искусство обладает особым образным строем, специфическим
подходом к действительности.

От «звериного стиля» отличается искусство средневековых кочевников —
общее отличие заключается в полной победе в прикладном искусстве
собственно орнаментального начала. Орнаментализм нового степного стиля
построен на связанности всех деталей орнамента, на передаче в нем
какого-то всепроникающего движения, разливающегося по всему предмету.
Естественно, что для показа этого движения искусство выбирает новые
мотивы — растительный побег, который своим бесконечным стеблем с
ритмично расположенными листьями и плодами идеально отвечает новой
художественной установке. Различные системы плетеных линий — мотив более
сухой, но властно втягивающий взор в не останавливаемое ничем движение
вдоль поверхности предмета, — также получают широкое распространение.
Наряду с растительным и подчиненными ему зооморфными орнаментами
существовал и геометрический, например на тканях у тюрков Алтая,
Монголии, у киргизов Енисея. Но именно в растительном орнаменте ярче
всего проявились тенденции нового стиля степного искусства.

Важным отличием изображений животных в эпоху раннего средневековья
является слабая выраженность или полное отсутствие тех «зооморфных
превращений», при которых образовались «гибридные» существа,
составленные из деталей не совместимых в природе зверей. Становится
редким мотив борьбы и терзаний зверей, изображения животных и людей
получают в новом степном искусстве два выражения: первое, когда они
используются как декоративный мотив, тогда они переданы условно и
подчинены орнаменту; второе, когда предмет лишь представляет свою
поверхность для рисунка, и он получается тогда более свободным,
появляется возможность компоновать фигуры в сцены.

Новым в искусстве раннесредневековых степей является сравнительно частое
изображение на утилитарных изделиях человека. Ведь в скифо-сибирском
«зверином стиле» антропоморфные мотивы были очень редки н не развиты.
Это связано с той органической функциональной связью изображения с
предметом, которая имела место в этом древнем степном искусстве.
Искусство скифо-сибирского анимализма в значительной степени было не
«изображающим», а создающим реальную действительность искусством. Ибо
оно конструировало особый элемент окружающего человека мира —
«предмет-животное». Изобразительным в полном смысле этого слова,
«изображающим» искусством оно становилось по мере «отчуждения» и
отделения образа зверя от предмета. Тогда-то и стало проникать в это
искусство изображение

человека. На предметах раннесредневековых кочевников художественный
образ уже окончательно отъединился от функции предмета, искусство стало
в полном смысле прикладным. Поэтому образ человека смог полно проявиться
не в декоративном, а в собственно изобразительном искусстве.

Немалый интерес представляет и скифская цивилизация, которая оказала
влияние на культуру многих народов, в том числе послужила одним из
истоков возникновения средневекового рыцарства на Западе.

«Взаимоотношения между всадником и лошадью начались в обществе эпохи
меди, известном как среднестоговская культура, которая процветала на
территории нынешней Украины шесть тысячелетий тому назад. ...Время и
место появления первых наездников служат еще одним доказательством
старой теории о том, что всадники евразийских степей помогли в
распространении семьи индоевропейских языков... В прошлом веке некоторые
археологи и лингвисты пытались найти прародину индоевропейских языков в
степях Украины, в частности, среди изобилующих лошадиными костями
остатков ямной культуры, которая... распространилась в степях, лежащих к
северу от Черного и Каспийского морей, — пишут Д. Энтони, Д. Телегин и
Д. Браун, нашедшие недавно новые аргументы в пользу теории, что
прародина индоевропейских языков находилась на территории современных
Дона и Украины. — Конные племена быстро распространились по восточным
степям, но им понадобилось больше времени, чтобы проникнуть в заселенные
западные районы. Влекомые лошадьми колесницы достигли Ближнего Востока к
1800 г. до н.э., примерно через два тысячелетия после зарождения
верховой езды» ^

Происходившие от иранского корня скифы и сарматы к 1 тысячелетию до н.э.
распространились в степях от Дуная до Урала, породнились с киммерийцами,
а затем вытеснили последних из района обитания. Живя в азиатских степях,
скифы овладели двумя главными искусствами: верховой ездой и обработкой
металлов. В последнюю четверть VIII в. до н.э. скифские племена
продвинулись в Анатолию, заполнив ее территорию от границ с Ассирией
вплоть до Лидии и Фригии. К середине следующего столетия они уже
растеклись по территории северо-западного Ирана. Потерпев поражение от
мидийцев, скифы были вынуждены отступить на север и обосноваться на
Северном Кавказе, в том регионе, который затем на протяжении нескольких
столетий славился как страна гордых всадников.

Огромные курганы скифских вождей свидетельствуют об их богатствах,
основную часть которых составляли умело обработанные метал-

лические изделия. У скифов были великолепные лошади, тучные стада.
Скифский костюм соответствовал полностью образу жизни народа,
значительную часть времени проводившего верхом на коне: долгополый
облегающий кафтан, широкие шаровары, застегнутые у щиколотки, удобные
сапоги с каблуками'. Этот костюм заимствовали парфяне и китайцы, как
только в их армии появилась кавалерия. Своей вершины скифская
цивилизация достигла в VI—III вв. до н.э. в районе нижнего течения
Днепра, Буга и в Крыму. Но влияние скифов было немного шире и
распространялось на соседние народы вплоть до Дуная, Закавказья и
Сибири. На столь обширном пространстве кони, упряжь, оружие, украшения
были скифскими. Через Дунайский бассейн, нижнюю Мезию^ и Трансильванию
скифы вступали в контакты с кельтами, иллирийцами, македонцами.

Следует иметь в виду, что в науке до сих пор существует искаженный образ
скифской цивилизации. Современный итальянский исследователь Ф. Картини в
своей книге «Истоки средневекового рыцарства» пишет: «К сожалению, и по
сей день мы продолжаем смотреть на храмы, народы и страны сквозь кривое
стекло эллинской «классики», для которой скифы всего лишь бесчеловечные
варвары, страна их — мрачное и туманное место рождения таинственных
сказаний. Киммерийцы «сторожили» вход в царство теней. Колхида — край
колдунов и колдовского зелья. Одним словом, Меотийское болото». Однако
необходимо воздать должное богатой и гордой скифской цивилизации, стране
отважных конных воинов, гениальных ювелиров и шаманов — провожатых в
царстве мертвых. Скифские верования имели индоиранскую основу и в них
особое место занимала идея бессмертия.

В скифской культуре была создана стройная модель мира, объединяющая в
рамках единой структуры триаду богов Папай — Таргитай — Ани. Эта триада
моделирует трехчленную организованную по вертикали вселенную и
дублируется на более низком уровне — в рамках зримого, телесного мира —
триадой сыновей Таргитая (Колаксай — Липок-сай — Арпоксай). Понимание
места сыновей Таргитая в скифских мифах дает рассказанное Геродотом
предание (Геродот IV, 5):

Скифы говорят, что их народ моложе всех других и произошел следующим
образом: в их земле, бывшей безлюдной пустыней, родился первый человек,
по имени Таргитай; родителями этого Таргитая они называют ...Зевса и
дочь реки Борисфена..., а у него родились три сына: Липоксай, Арпоксай и
младший Колаксай. При нихупали-де с неба на скифскую землю золотые
предметы: плуг, ярмо, секира и чаша. Старший из братьев, первым увидев
эти предметы, подошел ближе, желая их взять, но при его приближении
золото воспламенилось.

Энтони Д. , Телегин Д., Браун Д. Зарождение верховой езды // В мире
науки. 1992. № 2. С. 36.

Сапог и особенно каблук — совершенно необходимы для всадника, желающего
эффективно использовать стремена. ^ Историческая область между нижним
Дунаем и Балканами.

По его удалении подошел второй, но с золотом повторилось то же самое
.Таким образом, золото, воспламеняясь, не допустило их к себе, но с
приближением третьего брата, самого младшего, горение прекратилось, и он
отнес к себе золото. Старшие братья, поняв значение этого чуда, передали
младшему все царство.

И затем рассказывается, что от Колаксая произошли цари-воины, от
Липоксая — жрецы, а от Арпоксая — земледельцы и скотоводы. В этом случае
триада сыновей Таргитая моделирует скифов как единый этно-социальный
организм, «скифский народ» с его социальными сословиями и институтами.

В скифской мифологической модели мира ведущим божеством была богиня огня
Табити, обнимающая все мироздание в целом. Здесь четко просматривается
индоиранская основа, ибо для религиозно-мифологических систем других
индоиранских народов характерно толкование огня как универсального
принципа, суммарно олицетворяющего весь космос. И в скифской картине
мира Табити мыслится как огненное универсальное, сквозное начало
вселенной, расчлененной на верхний (небо), средний (гора) и нижний
(земля) миры, персонифицированных соответственно в Папае, Таргитае и
Ани. Не следует упускать из виду то, что именно средний мир — это мир
людей, смертных по своей сути. Скифская мифологическая модель мира
является частным случаем общеарийской модели и она фиксирует концепцию
понимания огня как универсального начала, выраженного в символе трех
огней. Последние олицетворяют три сословно-кастовые группы (цари-воины,
жрецы, земледельцы и скотоводы), которые, в свою очередь, моделируют
трехчленный космос. Все это позволяет категорически отказаться от оценки
скифской религии как имеющей «примитивный характер», как «только еще
подошедшей... к созданию небесной иерархии» (М. Артамонов). Перед нами
достаточно развитая мифологическая система, свидетельствующая о высоком
уровне скифской цивилизации.

Со скифами связано становление славянской цивилизации на землях среднего
Приднепровья в эпоху черняховской культуры (Ш— V вв.), о чем говорит
украинский ученый Г. Василенко в своей брошюре «Великая Скифия»,
используя не введенные в историографию древние письменные и фольклорные
источники. Данная гипотеза в определенной степени аргументирована и
представляет интерес в наши дни, когда усиливается внимание к генезису
славянской цивилизации, к ее связям с культурой кочевников Евразии.

Заслуживает внимания и держава Хунну, сложившаяся из хунн-ских родов в
III в. до н.э., когда все кочевые народы Евразии испытали мощный подъем
жизнедеятельности. Однако разложения рода и образования классов у хунну
не произошло. Энергичные и алчные соплеменники оставались в системе
рода, так как хуннское этничес-

кое мироощущение и связанный с ним стереотип поведения были таковы, что
выход из рода рассматривался как самое большое несчастье. Поэтому
имущественного расслоения быть не могло, что не мешало стремиться к
умножению богатства в виде военной добычи. Благодаря подвигам росло
влияние отдельных соплеменников внутри рода, а гордость и тщеславие — не
менее сильный импульс к деятельности, чем алчность. Таким образом
составилась внутриродовая элита, с помощью которой шаньюи подчинили себе
степи от Хингана до Тянь-Шаня.

Однако Китай благодаря шелку своих дипломатов и стрелам сянь-бийских
всадников сумел в конце 1 в. сокрушить империю Хунну, она раскололась на
две части. Одни из хунну отправилась на запад и в синтезе с другими
племенами образовали гуннов, сыгравших немалую роль в Европе, другие —
волею истории прибились к иным восточным народам. В связи с этим Л.
Гумилев ставит вопрос: а не могла хуннская культура развиваться дальше?
Он считает, что могла, если бы не агрессия Китая. Ведь при развале
империи Хань на 200 лет раньше (в случае, если бы китайцы прикончили
узурпатора Вин Маца вовремя) в степи сформировалась бы хуннская культура
и развилась бы хуннская цивилизация или фаза исторического
существования.

Именно эта фаза является наиболее продуктивной. При становлении
оригинальной культуры, когда кипят страсти, создается определенный стиль
жизни, способ взаимоотношений, ритм мироощущения и специфическое
понимание ценностей — красоты, истины, справедливости и т.п. В период
«существования», когда страсти остывают, начинают выкристаллизовываться
формы искусства, философии, права и даже комфорта. Этой стадии хунну не
прошли, они вошли в эпоху обскурации, когда постепенно забывались
традиции и шла бессмысленная борьба за существование. «А ведь в Степи
могли бы создаться поэмы — патетичнее Илиады, мифы — фантастичнее Эдды,
рассказы — не хуже 1001 ночи..., — пишет Л. Гумилев, — Могла бы
развиться философия, народились бы естествознание и история, если бы не
кровавый разгром, погубивший гениев в утробах матерей». У хунну были все
предпосылки для перехода к мирной жизни: китайские эмигранты насадили в
степи земледелие, согдийские — художества и ремесла, тур-фанцы —
торговлю. Но всего этого не произошло, ибо у хунну не оказалось времени.

Весьма поучительна и история огромной империи Чингисхана, его
завоевательных войн, создания после его смерти отдельных меньших
государств — орд (например, Золотой Орды). Благодаря «Сокровенному
сказанию» и «Истории монголов», написанной персом Рашид-ад-Дином, нам
хорошо известны первые шаги образования монгольской империи. В них
подчеркивается существование в степях двух социаль-

ных групп населения: баатуров^, которые роднятся между собой и решают
судьбы остального населения, и простых пастухов — неравноправных членов
племени. Задолго до Темучина монголы разделились на классы, у них
выделился значительный пласт родовой аристократии (баатуры), живущей
войнами и набегами. Баатуры всем ходом истории были подготовлены к
обширным завоеваниям, к далеким походам. Требовалась организация и
человек, который бы возглавил эту организацию. Появление в монгольских
степях Темучина, выбранного за безжалостность, жестокость и
непобедимость (он был еще и гением администрации) каганом (или ханом) в
1206 г., не было неожиданностью.

Завоевания Чингисхана за два десятилетия расширили государство на тысячи
километров. В него были включены государства, уже тысячелетия
существовавшие, с разработанной классовой иерархией. Однако представляет
интерес тот факт, что Чингисхан в своей империи предпочел установить
собственную иерархию. Она была аналогична той, которая была выработана в
предшествовавших монгольскому степных государственных образованиях.
Прежде всего была сохранена родо-племенная система. Общество делилось на
племена, на сходках которых выбирались вожди — ханы, нередко
объединявшие административную и жреческую функцию. Сам Чингисхан также
был выбран на сходке или курултае.

С другой стороны, вся административная система была военизирована,
делясь на десятки, сотни, тысячи, тьмы, так же как и в других степных
государствах-завоевателях. Вассальные отношения связывали ханов только с
их нукерами (дружинниками). Пожалуй, ко времени воцарения Чингисхана
можно было говорить, что побеждает в степях не тот хан, чей род сильнее,
а тот, у кого больше нукеров и у кого они сильнее и вернее. Личная
дружина Чингисхана насчитывала 10 000 воинов. Это было ядро армии, и в
то же время они были обязаны следить за внутренним порядком в огромной
империи.

Развитая экономика, классовый феодальный строй, войны за мировое
господство, т.е. за политическое преобладание, когда не разоряли
экономику захваченных стран, а заставляли ее служить себе вместе с
податным населением, — все это типичные черты степного государства.
Огромные размеры этого государства, состояние постоянной войны,
абсолютизм, доходящий до культа, позволяет называть его империей и
сближать с империей Хунну времен шаньюя Модэ, империей Аттилы, Тюркской
империей XI в. Многотысячекилометровые степные государства, объединявшие
сотни народов и этносов, только что потерявших самостоятельность и
поэтому полных центробежных стремлений, могли существовать лишь под
властью исключительно сильной лич-

Отсюда русское «богатырь».

ности. Поэтому, как правило, они распадались сразу же после смерти
«императора». В общем, история образования, развития и захирения
монгольской державы характеризуется в целом теми же чертами и событиями,
что и остальных степных государств, начиная с Хунну, исянь-бийцев и
кончая каганатами VIII—Х вв.

И, наконец, подчеркнем, что миф о «варварах» пережил исчезновение
охотничьих и скотоводческих обществ, в которых он исторически сложился.
Ранняя европейская антропологическая наука сохранила образ жестокого и
непокорного «варвара», поставив его на одну доску с «дикарем» Нового
Света и «чудовищами» из мифологии Старого Света. Однако образ «варвара»
служил средством, с помощью которого доказывалось превосходство культуры
цивилизованного общества. Современный крупный специалист по истории
Центральной Азии Д. Синор пишет: «Такого явления, как абсолютный варвар,
в природе не существует. Этот феномен поддается определению только путем
сравнения: брат цивилизованного человека, созданный по его образу и
подобию, но только неудачник. Они противостоят друг другу, они
взаимозависимы и отражают существующий порядок нашего мира». Такой же
вывод, только в лирической форме, сделал современный греческий поэт
Кавафи:

...наступила ночь, а варвары не появились. С границ вернулись люди, и
они говорят, что варваров больше нет. И что теперь станет С нами без
варваров? В каком-то смысле они решали наши проблемы.

И если даже между крестьянами и горожанами, с одной стороны, и пастухами
и кочевниками с другой, и существовала реальная дифференциация в области
организации и уровня развития культуры, то эти различия извращались в
целях создания искаженного представления о «варваре» и для оправдания
хиатуса^ между цивилизацией и «варварством». Случаи перевеса варварства
в состязании с цивилизацией всякий раз рассматривались как поражение
всего человечества. Особенно это касалось тех событий истории, когда
судьба какого-нибудь цивилизованного общества отождествлялась с
сохранением цивилизации в целом. Иероним Блаженный, например, так
сокрушался по поводу падения Рима: «Мир превращается в руины». Однако,
несмотря на стремление Августина в своем труде «О граде Божьем» провести
грань между истинными христианами и Римской империей, большинство ее
жителей были убеждены в идентичности этих двух явлений. Следовательно,
представление цивилизованного человека о «варваре» как о каком-то диком
и злобном существе использовалось для оправдания самых жестоких форм
политической, культурной и религиозной агрес-

Зияние, разрыв (от лат. ЫаШь).

сии. И знаменательно, что ряд ученых (У. Джонс, С. Пиготт и др.)
развенчивают «миф» о варварстве.

ЛИТЕРАТУРА

Гумилев Л.Н. Хуниы в Китае. М., 1974. Гумилев Л.11. Этногенез и биосфера
земли. Л., 1990; Гумилев Л.Н. Этносфера: История людей и история
природы. М., 1993. Джоунс У.Р. Варвары в мировой истории: миф и
реальность// Культуры. 1982. № 3. Жуковская НЛ. Судьба кочевой культуры.
М., 1990; Кардана Ф. Истоки средневекового рыцарства. М., 1987. Кычанов
Е.И. Жизнь Тсмучжина, думавшего покорить мир. М., 1973. Плетнева С.А.
Кочевники средневековья. М., 1982; Раевской Д.С. Очерки идеологии
скифо-сакских племен. М., 1977. Федоров-Дав1ядов 1'.А. Искусство
кочевников и Золотой Орды. М., 1976.

Лекция 15

КЛАССИЧЕСКАЯ ДРЕВНЕГРЕЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА

Характерные черты культуры Древней Греции. Древнегреческий полис:
политика, правопорядок и законы. Боги греческого Олимпа. От религии к
философии — Пифагор, Гераклит, Демокрит, софисты, Сократ, феномен
греческого чуда: рождение научного знания и расцвет искусства.
Повседневная жизнь в Афинах. Эллинизм. Великое наследие античной Эллады.

Веками классическая культура Древней Греции занимала воображение людей и
очаровывает до сих пор. Она была преемницей древневосточных культур,
плняк-п прип^рр/тя новые черты и стала колыбелью европейской культуры.
Одной из важнейших черт древнегреческой культу-ры является ее
интерактивный (о_т_слова интеракция — взаимодействие) характер.
Действительно, в Грецию ахейцы прибыли в XXI в. до н.э. с севера и
северо-запада' и создали в Афинах, Микенах, Тиринфе, Пилосе и Фивах свои
царства; а около XVI в. до н.э. завоевали Крит. Именно на Крите и в
Пилосе обнаружено и расшифровано линейное письмо В, которое является уже
греческим письмом. Однако культура ахейцев все еще слишком была зависима
от критской культуры, связанной с еще нерасшифрованным линейным письмом
А, и от культуры Киклад. В_ результате диффузии (взаимопроникновения)
возникла культура, представлявшая собой своеобразную мешанину критской и

Завоеватели принесли с собой прагреческий (индоевропейский) язык.
Интересно, что по времени это вторжение совпадает с появлением хеттов,
также пришедших с севера, в Малой Азии и на Ближнем Востоке. Иными
словами, это был единый процесс расселения ариев с их прародины — Дона и
Северного Причерноморья:

ахейской культур, остатки которой еще можно увидеть в раскопанных.
археологами руинах дворцов в Нилосе, микенах и Тиринфе. именно из
сокровищницы ахейской культуры с ее развитой мифологией черпа-ли сюжеты
Гомер и древнегреческие трагики тысячи ле^ ПОЗ^кё, создавая прекрасные
произведения европейской -литературы.

Диффузия культур продолжалась в силу исторических причин^ Пр^кде всего
сыграло свою роль вторжение дорийцев, имеющих более низкую культуру,
однако это — внешняя причина. Большая роль в этом принадлежит ситуации,
сложившейся в ^Средиземноморье. Античная Греция не могла прокормить все
свое населенней микенская культура рягттнрпя пттягппгяря пживлрннпи
^пргк-пи тпргпту^. Ь XIII—XII ВВ. ДО н.э. бассейн Восточного
Средиземноморья был ареной сложных мигра-ций, о чем свидетельствуют
древнеегипетские документы, в которых неоднократно упоминается о
нападениях морских народов. Эти напа-дения нарушили политическое
равновесие На Ближнем Востоке: Хеттская держава рухнула, Египет потерял
свои азиатские владения. Все это привело к тому, что морская торговля
замерла, вот тогда-то среди микенских царств, зажатых в тиски нужды,
начались междоусобные воины, приведшие к их полному разрушению, а вместе
с этим и к упадку высокоразвитой дворцовой культуры. Сохранились
обожженные огнем глиняные таблицы; из них известно, что завоеванные
ахейцы вместо того, чтобы противостоять дорийцам, подчинились их
культуре. бесь этот процесс взаимодействия двух культур является
историчес-. ким основанием для воссоздания картины (зорющихся между
соьой интерактивных элементов двух культур: искусства, морали и религии.

Интерактивная культура греков породила интерактивную технику, первым
выражением которой стало военное искусство и применяемая в нем тактика.
Благодарящему греки одерживали пооеды в оитвахи победоносно Свершили
персидские войны; первым применил эту тех-нику афинянин Мильтиад под
Марафоном, затем спартанец Леонид под Фермопилами. Если в войнах Гомера
главную роль играли сила и ловкость отдельных героев типа Ахилла, то
греческая фаланга имеет закрытую структуру, не проницаемую для
отдельного воина. Эта фаланга является не просто военным изобретением,
но духовным выражением интерактивной культуры греческих
городов-государств (полисов). В этих полисах не было ни монархов, ни
жреческих каст, а осуществлялась античная рабовладельческая демократия.

Демократия — другая черта классической древнегреческой культуры.
Государство не существовало «вне» и «над» гражданами, они сами в своей
живой совокупности и были государством со всеми его культовыми,
гражданскими и эстетическими установлениями. Отсюда в значительной мере
свободная от оттенка официальности жизнь и деятельность античного грека.
Это определяло то чувство единства личного и

общественного, этического и эстетического, конкретного и всеобщего,
интимного и монументального, которое достигает своего кульминационного
выражения именно в классической культуре. Конечно, существование такого
рода культуры было возможно лишь в сравнительно небольших полисах. В
эллинистических монархиях мы имеем дело уже с иной культурой.

Еще одной характерной чертой классической греческой культуры является
пронизывающая весь уклад жизни полиса борьба (агон), состязание,
восходившее к культовым игрищам былой общины. Таков и спор — агон двух
полухорий в классической комедии, связанный с сельскими хороводами, с их
шуточными плясками-хорами, такова и форма философского трактата,
разработанного как диалог. Такой момент наличествовал и в постановках
трагедий, связанных с культом Диониса, проводимых как соревнование между
тремя коллективами, составленными из хора, актеров и драматурга. Особое
значение спор — агон приобрел в спортивных состязаниях, получивших свою
классическую форму в Олимпийских играх.

И наконец, следует отметить такую яркую черту классической греческой
культуры, кэ.клнтропоцентризм. Именно в Афинах философ Протагор из Абдер
провозглашает знаменитое изречение «человек есть мера всех вещей», а в
софокловской «Антигоне» лучше всего выражено удивление свершениями
человека. Для греков человек был олицетворением всего сущего, прообразом
всего создайного и создаваемого. Вот почему человеческий облик,
возведенный к прекрасной норме, был не только преобладающей, но почти
единственной темой классического искусства, природа же передавалась
скупыми намеками. Ландшафт стал появляться только в эллинистической
живописи. Антропоцентризм характерен и для других сфер классической
греческой культуры.

Назначение культуры у древних греков — содействие гармоническому
развитию, духовному и физическому, умственному и
профессионально-трудовому (искусство, мастерство) — человека,
политическому и нравственно-духовному — гражданина. В таких
специализированных сферах культуры, как политическая и правовая
культура, они видели разумное противодействие любого рода социальным
конфликтам и потрясениям, угрожающим социальной и государственной
целостности. Заслуживает внимания тот факт, что широкими политическими и
иными правами при относительном равенстве располагали свободные
граждане, весьма политически организованные и сплоченные. Именно это и
обеспечивало необходимую прочность полиса, его способность противостоять
численно превосходящим рабам. Так, в пору расцвета население Афин
насчитывало 20 тыс. полноправных граждан, 10 тыс. свободных, но без
политических прав, и 370 тыс. рабов. Афинское государство вело по
отношению к рабам весьма деятель-

ную политику. Его органы не только осуществляли постоянный надзор и
охрану рабовладельцев от каких бы то ни было посягательств со стороны
рабов, но и сами широко применяли рабский труд, пользовались их
услугами, практиковали не только меры наказания и принуждения, но и меры
поощрения. Каждый раб знал, что за особые заслуги, оказанные
государству, он будет отпущен на волю и может получить вознаграждение.
Насколько государственный контроль и политика в отношении рабов были
эффективны в интересах и государства и рабовладельца, можно судить по
тому факту, что история Афин не знает восстаний рабов либо их активного
участия в уличных беспорядках и столкновениях враждующих партий.

Картина афинской демократии будет неполной, если из нее исключить закон,
способы и методы поддержания правопорядка. Это была демократия, которая
ставила закон выше власти и не допускала действий в политике,
управлении, в судебной практике вне законов, помимо законов, без
соблюдения строго установленных обычаем и законом процедур. Все это
обеспечивало внутреннюю защищенность гражданской общины и государства,
стабильность правопорядка.

Структура органов государственной власти и управления, условия и порядок
несения государственных и общественных обязанностей, включая службу в
армии, права граждан, порядок их защиты, а также порядок отправления
правосудия, как правило, были законодательно оформлены. При этом
п^авотворчество осуществлялось по принципу широкой гласности и активного
участия всех граждан. Обсуждение законов методом состязательного
процесса, с обсуждением всех соображений «за» и «против» при принятии
новых законов способствовало тому, что законодательство в возможно
допустимых пределах отвечало интересам большинства граждан.

Система наказаний в Афинах была весьма разнообразной. При наиболее
серьезных преступлениях (убийство, государственная измена, безбожие)
назначалась смертная казнь, причем осужденному предлагалось самому
привести приговор в исполнение путем принятия яда. Иногда же ему на
выбор предлагались меч или веревка. Во многих случаях осужденных
продавали в рабство: так поступали с профессиональными разбойниками и
грабителями. При кражах наказание зависело от того, был ли вор застигнут
на месте кражи. Вора, застигнутого на месте преступления, можно было
схватить и подвергнуть заточению, а ночного вора — даже убить. Но
известны были и случаи, когда виновный обязывался уплатить штраф в
размере, вдвое превышающем стоимость украденного имущества. Наказания
для рабов и свободных людей были неодинаковы.

Правосознание грека-гражданина было в значительной степени гуманным к
равному себе. Немалая заслуга в развитии правосознания

принадлежала философам, платным и бесплатным учителям софистам, чье
искусство в условиях гласности было неотъемлемой частью просвещенной
общественной жизни. Театр, поэзия, изобразительное искусство были в
Афинах не мнимым, а подлинным достоянием народа, облагораживающим его
нравы. Гуманности правосознания служило также и религиозное сознание,
ориентированное на пантеон богов Олимпа.

Существенную, интегральную часть древнегреческой религии
со-ставлялилщ^ы,^ыгравшие исключительную роль в античной_культу-ре~
Эллинам в принципе было чуждо понятие религии откровения,
кодифицированной в повсеместно признанных священных книгах.
Первоначальные религиозные представления развивали поэты и писатели,
которые придавали им художественную форму, моральный смысл, а часто
также и политическое значение. Мифы постоянно сопутствовали развитию
греческой литературы, доставляя ей на протяжении многих веков ее
существования важнейшие мотивы. Особенно обильно черпают из
мифологической тематики эпос, трагедия и в значительной мере лирика.
Представление богов и героев, иллюстрация мифологических мотивов всегда
являлись важнейшими темами живописи и скульптуры. Насколько Гомер и
Гесиод способствовали определению личности, черт, атрибутов и сфер
деятельности отдельных богов и героев, настолько Фидий и его
последователи дали пластическое видение их фигур и придали им
определенные физические черты, одежду и даже черты лица.

В мифы о богах и героях вплетено множество сказочных мотивов,
произведений народной фантазии, которые имеют свои аналоги в фольклоре
почти всего мира. Важнейшими из них являются битвы богатырей с дикими
животными и фантастическими чудовищами, в которых награда для
мужественного победителя — рука царевны или царский трон (мифы о
Геракле, Тезее, Персее и Эдипе); чудесное омоложение (миф о Медее и
Пелиадах); необычайное рождение (Афина родилась из головы Зевса, а
Дионис из члена Зевса; люди возникли из камней, брошенных Девкалионом, и
зубов дракона, посеянных Кадмо-сом) и превращения людей в животных или
деревья.

Некоторые мифологические мотивы имеют моральную окраску, могут также
содержать аллюзии общественной и политической жизни. Большинство
мифологических повестей осуждает кровосмешение, даже бессознательное
(миф об Эдипе), человеческие жертвы и каннибализм (миф о Тезее и о
чудесном спасении Фрикса и Ифигении с жертвенного алтаря), а также
коварство злых жен (миф о жене Тезея, Федре, которая погубила пасынка,
отказавшего ей в любви). Зевс, младший сын Кроноса, согласно другим
мифологическим версиям, был его старшим сыном; эта поправка введена,
очевидно, после установления принципа первородства при наследовании. Миф
об Оресте являет-

ся иллюстрацией спора о том, какое право важнее — материнское или
отцовское. Наилучшим примером мифа политического характера, бесспорно,
служит цикл, связанный с Тезеем, где афиняне создали свой идеал
правителя, предвозвестника демократического строя.

Особым, весьма существенным фактором, влияющим на формирование греческих
мифов, были внешние культурные влияния. ^Многочисленные уже с микенских
времен контакты греков с народами Египта, Малой Азии и других стран
древнего Ближнего Востока не могли не сказаться на мифотворческой
деятельности. ^ Кпстпкя ^р^схо^ят такие божества и герои, как Дионис,
Данай и Кадм. Орфический миф о разодранном Загрее напоминает
древнеегипетскую повесть о смерти изириса. Распространенная тема битвы
героя с чудовищами и дикими животными имеет многочисленные аналоги в
культурах Ьостока_Не-сомненно восточное происхождение у таких
фантастических существ, как сфинкс и гриф.

В классическую эпоху (480—300 гг. до н.э.) творчески развиваются старые
мотивы и вводится много новых. Жившие тогда знаменитые скульпторы —
Мирон, Поликлет, Фидий, Пракситель, Скопас, Лисипп и многие другие — и
художники, произведения которых безвозвратно погибли, полностью,
преобразили пластическое видение богов древней Эллады. В V в. до н.э.
внимание акцентировалось на достоинстве и недоступном величии богов, в
следующем веке художники постарались приблизить божество к человеку,
жители Олимпа приобрели многие человеческие черты. Отличительными
чертами древнегреческой реди-гии являются обожествление природы и
антропоморфизм. Как говорил Гиппократ, все божественно и все человечно.
Мир греческих богов и богинь есть тот же человеческий мир, только
идеализированный — люди суть смертные боги, а боги — бессмертные люди
(Гераклит).

Религиозные идеи получили свою интерпретацию в греческой философии,
рациональной по своему характеру. Этот переход от религии к философии
связан с интерактивной техникой, которая способствовала новому,
рациональному видению мира. В античной Греции человек живет как Ьог в
двух мирах — мире культа и мире техники, именно техника стала подлинным
предметом философии в форме теоретико-геометрических конструкций мира, в
системах Анаксимандра, Парме-нида, Пифагора, Демокрита, Аристотеля и
других мыслителей. Античная мифология сыграла определенную роль в
становлении теоретической рефлексии, рационального философского
мышления.

У истоков греческой философии стоит Пифагор; это не значит, что у него
не было предшественников, но он считался по праву одним из мудрейших. К
числу крупнейших натурфилософов Древней Греции, обращавшихся к
нравственным идеям, следует отнести Гераклита и Демокрита. Пифагор много
лет провел в странствиях, 30 лет из них — в

Египте, где познавал таинства и премудрости жречества. На родину он
вернулся в зрелом возрасте и стал верховным жрецом храма Аполлона в
Дельфах — главного храма греков: дельфийские жрецы, прорицатели и пифии,
гадатели и предсказательницы судьбы славились по всей Элладе.

В учении Пифагора проявилась не только связь культур Египта и Греции, но
и дуализм культуры греков, выражающийся в параллельном развитии
религиозного культа и человеческих знаний, философии и практической
мудрости. Пифагор — одновременно один из реформаторов орфического,
мистического культа Греции и один из основоположников греческой
философии, математики и астрономии. Пифагор не оставил письменного
изложения своего учения. По свидетельству его учеников, именно он назвал
Вселенную космосом, а строение мира — стройным целым, подчиненным
законам «гармонии и числа». Природа, сущая в космосе, гармонически
сложена из беспредельных и определяющих начал: так устроен и весь
космос, и все, что в нем, — таковы исходные начала пифагорейской
доктрины.

Гераклиту, натурфилософу из Эфеса (VI—V вв. до н.э.), основоположнику
диалектики принадлежит знаменитое изречение: «Нельзя дважды войти в ту
же воду». Создатель развернутого понятия «логос», соотношения логоса и
космоса, выражающего диалектически проявляющиеся закономерности природы
и разумную необходимость сущего, Гераклит придавал ему самое широкое
значение. Логос у него — закон Всеобщего бытия, бытия социального,
политического; отсюда и непререкаемость и властная авторитетность
закона.

Демокрит — греческий натурфилософ, атомист. Нет надобности излагать его
материалистическое (атомистическое) учение, оно достаточно широко
известно. Что касается человеческих отношений, нравственной и
добродетельной жизни, Демокрит исповедует лучшие идеалы эллинской
культуры, сам следует им и других призывает следовать им же. Сохранились
следующие стихи Лаберия о нем: «Физик-философ Демокрит из Абдер поставил
щит против взошедшего солнца, чтобы выколоть себе глаза воздушным
блеском. Так солнечными лучами он выколол себе зоркие глаза для того,
чтобы не видеть, как хорошо живется дурным гражданам». Демокрит был
последним из древнегреческих натурфилософов, у которого
энциклопедические научные знания сочетались с социально-политическими
разработками и моральной проповедью.

Следует обратить внимание и на просветительскую деятельность софистов,
которая была значительным явлением в социальной жизни греков. Их заслуга
в том, что знание стало политической и социальной силой в тогдашнем
афинском обществе. Деятельность софистов была тесно связана с
укреплением греческой демократии и своей созидатель-

209 14-1038

ной стороной содействовала доступу к политической власти рядовых людей.
Наиболее видным софистом, по свидетельству Платона и Аристотеля, был
Протагор, друг Перикла. Этот мудрец нажил своей мудростью столько
золота, сколько не заработал великий скульптор Фидий. Вот один из
анекдотов-загадок о нем*:

Эвакл обучался у Протагора софистике, и было условлено, что плату он
внесет после первого же выигранного процесса. Однако долгое время он
вообще не вел процессов, и, чтобы получить деньги, Протагор подал на
него в суд. «Я не буду платить в любом случае, — заметил перед судом
Эвакл. — Если я проиграю процесс, то не буду платить согласно нашему
условию, а если выиграю — согласно решению суда!» «Наоборот! —
усмехнулся Протагор. — Если ты выиграешь процесс, то заплатишь деньги
согласно нашему условию, а если проиграешь — согласно решению суда...»

Софисты восставали против многих существовавших в их время учреждений,
против всяких нравственных основ и обычаев, проповедовали крайний
индивидуализм. Авторитеты ими низвергались, и в народное сознание
вносился элемент неверия и разложения. Нельзя сказать, что в греческом
обществе не велась борьба против спекулятивного скепсиса и
разрушительной критики софистов. Известны процессы, в которых против
софистов выдвигалось обвинение в непочтении к богам и развращении
молодежи. Такой процесс был возбужден и против Протагора, правда, тот
бежал из Афин, избежав тем самым суда и наказания, но погиб по дороге,
утонув во время шторма.

Против разрушающего нравственность и правосознание влияния софистов
выступил Сократ. Именно он заложил прочную основу нравственней
философии, создал ту школу в философии, этике, политике и праве, которая
избавила древнегреческое политическое сознание от крайностей
индивидуализма с его релятивизмом и скепсисом. Жизнь Сократа согласуется
с его учением.

Необходимо учитывать также и тот момент, что свой вклад в расцвет
классической культуры Греции внесли носители высокой культуры Микен,
которые нашли убежище от дорийцев в Афинах; сохраненные ими элементы
блестящей прошлой культуры повлияли на возникновение «греческого чуда»,
ярко проявившегося в Золотом веке Перик-ла. Феномен «греческого чуда»
состоит в необычном расцвете в кругу древневосточных сакральных
цивилизаций греческой культуры: эпоса (античные греки вроде бы не знали
богатой древневосточной литературы), философии, театра, скульптуры.
Некоторые зарубежные ученые рассматривают феномен «греческого чуда» как
пример шизоидного развития всего человечества, дающего то всплески
гениальности (эл-

Решение этой загадки, в числе прочих, недавно получено ростовским
математиком В.О. Ваганяном благодаря введению в математические выражения
формализованной функции времени.

линский мир), то парадоксы умственного безумия, длившегося многие века
(эпоха европейского средневековья) (А. Кёстлер). Дескать, это и
объясняет наличие «славной плеяды» мыслителей и ученых из Элеи, Милета и
Самоса. Именно милетцы, пифагорейцы, элеаты противопоставили
теоретические знания эмпирическому опыту. Согласно современной
методологии, исходным моментом исследования этого феномена является
способ жизнедеятельности античного общества. Именно в древнегреческом
обществе произошли определенные сдвиги в материальной и духовной жизни,
которые обусловили разрушение традиционной организации производства,
характерной для древневосточных цивилизаций, и возникновение науки. В
основе уникальности греческого культурного «чуда» лежат следующие
факторы: частная собственность, рабство, полисная демократия, отсутствие
чиновничье-бюрокра-тической элиты и жреческой касты, десакрализация
политической и культурной жизни (специфически античное явление),
возникновение греческого буквенного письма, идеал бескорыстного
созерцания, исповедовавшийся людьми, которые занимались духовным
производством, созданием высокоразвитой греческой культуры. Именно эти
факторы объясняют появление греческого типа культуры, переход от
мифологического мышления к теоретической рефлексии, расцвет искусства.

Исследования феномена «греческого чуда» показывают, что истоки
понятийного аппарата научного, теоретического знания следует искать в
гражданско-правовой сфере, что теоретическое знание продуцируется
представителями правящей элиты, не занимающимися обычным трудом, что
получение истинного знания направлено на формирование этического идеала,
необходимого для регуляции поведения граждан полиса. Не случайно для
Золотого века Перикла характерно убеждение, что красота включает
нравственность, что человек должен быть доблестным и прекрасным. В
целостной, гармоничной культуре Элла-ды наука, этика и искусство
образуют нерасторжимое единство.

Античная культура Эллады пронизана искусством, на что указывал еще
Винкельман. Греческая философия весьма тесно связана с эстетикой, и без
нее, как убедительно показал крупный советский ученый А.Ф. Лосев, не
может быть понята. Греческая математика, философия, физика, астрономия,
религия — «скульптурны и осязаемы», греческая поэзия — «пластична».
Пластичность ггсозерцаемость—осноьа греческого мироощущения. Ведь
пластика создана для созерцания, а оно прежде всею телесно. Зрение —
основа древнегреческого познания. Поэтому зрение играет важную роль в
древнегреческой гносеологии: «идея» и «эйдос» (картина) происходят в
греческом языке от глагола «видеть». Отсюда любовь эллинов прежде всего
к пластичным, статичным видам искусства — архитектуре и скульптуре. Их
произведения можно спокойно рассматривать. Они неизменны,
пространственны и не зависят, во всяком

случае на протяжении человеческой жизни, от течения времени. Это
равноправные члены космоса, хотя и не равноценные природе. Отсюда и
онтологичность основных категорий греческой эстетики: хорошая пластика
прекрасна. Красота связана с неподвижным, неизменным. Структурными
принципами красоты являются гармония, мера, соразмерность. Наиболее
полно эти принципы воплощены в ансамбле Афинского Акрополя с его
знаменитыми храмами Парфенон, Эрехтейон, Пропилеи, этом кристалле
греческого классического искусства. Акрополь был также населен
множеством скульптур (чудесная скульптурная группа, изображающая
рождение Афины из головы Зевса, прекрасная группа Мойр и др.),
уподобляясь мраморному Олимпу.

В Древней Греции, а позднее и Риме большое значение придавалось формам
человеческого тела. Об этом свидетельствуют сохранившиеся произведения
искусства — скульптура, вазопись, керамика, на которой изображено много
разнообразных, часто стилизованных человеческих типов. Из дошедших до
нас документов эпохи они наиболее достоверны, хотя идеал красоТы
человеческого тела описан и в поэзии Гомера, и в драматических
произведениях Еврицида, Аристофана, Эсхила. Богатый материал мы находим
также в работах философов, историков и летописцев, раскрывающих значение
красоты человеческого тела в культуре Древней Греции, хотя этот вопрос
для них был второстепенным. Красоте в Древней Греции придавалось такое
большое значение, что она могла стать причиной вооруженных конфликтов
(троянская война, разгоревшаяся из-за похищения прекрасной Елены,
ставшей легендарной). Общеизвестен также рассказ о прекрасной куртизанке
Фрине, красота которой спасла ее от судебного приговора.

Прекрасное греки понимали очень широко: прекрасным было все, что ценно,
что нравится, что достойно признания и выбора. Прекрасное в их
представлении приравнивалось к добру. Эта идентификация прекрасного и
добра, взаимопереплетение эстетических и этических критериев было тем
важным фактором, благодаря которому прекрасное заняло исключительное
место среди других критериев ценности человека. Представление о красоте
человека прежде всего ассоциировалось с его положительными нравственными
качествами. Прекрасный мужчина был олицетворением мужества, разумной
силы и сосредоточенности; прекрасный юноша — символом ловкости,
очарования и различных других добродетелей, свойственных его возрасту.
Внешний облик человека как бы символизировал определенный уровень его
внутреннего мира. В мире, где гармоничность тела понималась как
выражение гармонии духа, безобразное означало недостаток разума,
благородства, силы, характера, выступало как отрицание позитивных
ценностей. В целом же можно сказать, что великолепнейшим произведением
древне-

греческого искусства был человек, что самоуверенная, красота и
законченность форм, которым мы не можем не удивляться, — это уже
проявления чисто эллинского понимания прекрасного.

Вся повседневная жизнь древнего грека классической культуры пронизана
искусством: не только в богатых, но и в бедных домах было немало вещей —
живописные фрески на стенах, статуи, ковры, художественно украшенная
мебель, керамические сосуды, живопись которых представляет весь древний
мир, от мифологических сцен до забот текущей жизни. Немалый интерес
представляет поэтому повседневная жизнь свободных граждан, которую лучше
всего рассмотреть на примере афинян.

Афинец пробуждался с рассветом и приветствовал молитвой восходящее
солнце; затем потчевал себя кубком вина и куском хлеба и выходил из
дома. За исключением ремесленников, занятых в своих мастерских, и
купцов, сидящих в лавках, каждый свободный гражданин находился на улице
с утра. Его толкал на улицы города прежде всего интерес к происходящему
в мире. Вопрос «Что слышно?», который для нас является глупой и
докучливой привычкой, — имел свой подлинный смысл во времена, когда не
было журналов, газет и других средств массовой информации. Люди
интересовались не только сплетнями о соседях и знакомых, но и
политическими новостями, и случаями прошедшей ночи, и событиями в других
странах, сообщаемых прибывшими путешественниками, купцами, моряками и
пр. Общение происходило на улицах, на рынках, в мастерских
ремесленников, чаще всего в парикмахерской, где при стрижке волос и
бород целыми часами обсуждались все события. Существующие обычаи
позволяли людям легко вступать в общение, все обращались друг к другу на
«ты», различия в общественном положении как бы стирались при
демократическом строе, когда все граждане участвовали в решении
государственных дел.

Многие серьезно выполняли эти обязанности и полдня проводили в народном
собрании, судах и других государственных учреждениях. Слушать ораторов,
играющих большую роль в политической жизни полиса, выступать против
того, что не нравится, самому выйти на трибуну и выступить с речью,
голосовать, ощущать удовлетворение от участия в принятии жизненно важных
решений — это доставляло удовольствие афинцу. В полдень, называемый
афинцами «время, когда рынок полон», гражданин, уладив все свои дела,
шел на рынок, чтобы купить что-нибудь на обед. Он выбирал по вкусу из
многообразия рыб, сыров, зерновых и плодов, купленное нес домой, если у
него не было раба. На рынок ходили только мужчины, женщины редко
встречались ^а улицах Афин, они в основном сидели дома на женской
половине. Отдохнув после обеда, афинец шел в гимназию или палестру,
выполняющие функции наших клубов и кафе, где занимались спортом, вели

философские дискуссии, обсуждали политические события и пр. Именно в
этих местах и были основаны знаменитые Академии, где выступали Сократ,
Платон, Аристотель.

Вечерами устраивались дружеские вечеринки — симпозиумы. Здесь
присутствовали только мужчины, из женщин — лишь флейтистка,
сопровождавшая пиршество музыкой. Гости пили, разбавляя вино водой,
пели, иногда перед ними выступал мим или танцовщица, и присутствующие
наслаждались этим зрелищем. С симпозиума возвращались с началом темноты,
когда запирались ворота Афин, на улицах несли дозор лучники. Вернувшись
домой, афинец ложился спать, чтобы на другой день все начать снова.

В последние десятилетия IV в. до н.э. наступил конец классической
культуры античной Эллады. Разложению и гибели полисной демократии
положили начало захват всей Греции Македонией и завоевательные походы
Александра Македонского, основавшего огромную империю от Дуная до Инда.
Александр еще в юности вкусил плоды самой высокой греческой культуры:
его воспитателем был Аристотель, а «придворным» художником — последний
великий скульптор классики Лисипп. Все это не помешало ему, захватив
персидскую державу и заняв трон египетских фараонов, объявить себя богом
и потребовать, чтобы ему и в Греции воздавали божеские почести.
«Ориентализация», насаждаемая Александром Македонским, была симптомом
исторического поворота античного общества от рабовладельческой
демократии к рабовладельческой монархии. Наступила эпоха эллинизма —
синтез, под эгидой имперского строя, эллинской и восточной культур.
Благодаря этому синтезу возникает общий культурный язык, легший в основу
всей последующей истории европейской культуры.

В эпоху эллинизма рядовой гражданин уже не может заниматься политикой,
это привилегия сильных мира сего, поэтому он фокусирует внимание на
самом себе и своих потребностях. Пробужденному индивидуализму
соответствует возросший интерес к психологии, к философии, которая
занимается в первую очередь проблемами этики и счастья индивида. Это
отражается в литературе и искусстве, и даже в монетах с их
реалистическими портретами владык. Начало портретному искусству положил
Лисипп; индивидуализация, стремление к глубоким психологическим
характеристикам— вот то новое, что им внесено в эту сферу искусства.
Появляется и декоративная скульптура для украшения парков; в эту же
эпоху создается одно из величайших творений древнегреческой скульптуры —
знаменитая Венера Милосская. Скульптурное произведение, в котором
патетика, трагизм и эмоции эллинистического искусства достигают вершины
и границы, когда драматизм может перейти в шарж и гримасу, является
группа «Лаокоон и его сыновья». Реализм этой скульптурной группы
характерен для эл-

линской скульптуры — он лежит в основе знаменитого пергамского фриза и
многих других скульптурных произведений.

В поэзии александрийской школы вспыхивает последним отблеском
архаическая ионийская лирика, а в титанических образах, созданных
эллинистической эпохой, оживают природные силы древних ги-ганто- и
титаномахий, освободившихся от этической сдержанности созданий строгой
классики.

Значение искусства эллинизма весьма велико, ибо оно лежит в основе
искусства Древнего Рима, Византии и Ближнего Востока. В эпоху эллинизма
возникла Александрия — настоящий просвещенный центр античной культуры,
где расцветают точные и гуманитарные науки и философские школы, где
перекрещиваются пути собственно греческих и древневосточных культурных
традиций. Характеризуя культуру эллинизма в целом, следует отметить, что
в политике и науке был сделан шаг вперед, а в искусстве она осталась
«ученицей» классической Греции. Культура, созданная в эпоху античного
рабовладельческого общества, занимает совершенно особое место в том
наследии, на которое опирается в своем последующем историческом развитии
человеческая цивилизация. Не случайно, по замечанию Ф. Энгельса, мы
вынуждены будем в философии, как и во многих других областях культуры,
постоянно обращаться к подвигам того маленького народа, универсальная
одаренность и деятельность которого обеспечили ему такое место в истории
развития человечества.

В эпоху расцвета классической культуры возникла история как
ра-пиональная. а не сказочно-мифологизированная или
летописно-описательная форма познания общества. В этом состояло
основополагающее значение трудов «отца истории» Геродота и Фукидида.
Социологическая мысль, разрабатывая само понятие и теорию государства
как «политического сообщества» людей, породила «политию» Аристотеля.
Оценивая вклад греков в науку, можно вспомнить, что почти до середи-ныХХ
в. мы учили геометрию по ьвклиду, что Архимед заложил основы механики и
пр. В социальной жизни сформировался критерий под-Диннбй ценности
человека — в Древней^лладе сломились понятий таких духовных ценностей,
как гражданская свобода и гражданский долг, как человечность,
гармоничность развития личности, как проблема соотношения личного и
общественного и многое другое.

Я И Т Е Р Л Т У Р А

Верннп Ж.-Н. Происхождение древнегреческой мысли. М., 1988. Колпинский
ЮЛ. Великое наследие античной Эллады. М.,1988. Левак П. Эллинистический
мир. М„ 1989. ]Ндд1сниГ.1]. Сип- античной лггера туря. Кит, 1989.
Р/щмович Н.!1. 11о;1ИТ1^чсская и пранопая культура. Идеи и институты
Древней Греции.

М .,1989. Тро1^скш^ И.М. История античной литературы. М., 1988.

Лекиия 16

КУЛЬТУРА ДРЕВНЕГО РИМА

Самобытность древнеримской культуры. От гражданина к подданному. От
религии обшения к мировой религии. Римское право. Место науки в системе
мировоззрения. Римское искусство. Художественное конструирование и
внутренняя форма римской культуры. Характер культуры и консервативная
мораль. Наследие древнеримской культуры.

До сих пор широко распространено представление о том, что древне-римская
культура не является самобытной, ибо римляне пытались подражать
недосягаемым образцам классической греческой культуры, все перенимая и
практически не создавая ничего своего. Однако новейшие исследования
показывают самобытный характер культуры Древнего Рима, ведь она
представляет собой определенное единство, возникшее в результате
сочетания оригинального с заимствованными культурными инновациями. Не
следует забывать того существенного момента, что древнеримская и
древнегреческая культуры формировались и развивались на базе античной
гражданской общины. Весь ее строй предопределял шкалу основных
ценностей, которыми так или иначе руководствовались все сограждане. К
таким ценностям принадлежали: идея значимости и изначального единства
гражданской общины при неразрывной связи блага индивида с благом всего
коллектива; идея верховной власти народа; идея теснейшей связи
гражданской общины с богами и героями, которые заботятся о ее благе.
Такое восприятие божества и в Греции, и в Риме открывало простор
свободному поиску в области философии, науки, искусства и самой религии,
не связанному догмами и канонами. Имеет значение и отсутствие жреческой
касты. Необходимо отметить и то, что политическая жизнь как греческих
полисов, так и

Рима, борьба лидеров различных направлений, стремившихся заручиться
поддержкой народного собрания, открытые судебные процессы, игравшие
немалую роль в политике и привлекавшие массу слушателей, стимулировали
развитие ораторского искусства, умения убеждать, способствовали
отточенности логической аргументации, определяли методы философии и
науки. Сходство многих черт базиса создавало благоприятные условия для
взаимовлияния культур, и прежде всего, для воздействия греческой
культуры на римскую.

Но сходство отнюдь не означает тождества — Рим во многом отличался от
греческого, в первую очередь афинского, полиса. С самого начала своего
существования Рим вел постоянные войны со своими соседями, что в
значительной мере определило и его организацию, весь строй жизни и
историю. Если греки создавали мифы о богах и полубогах, то для римлян в
центре их мифологии был сам Рим, его героический победоносный народ, те,
кто боролся и погиб за его величие. Боги, по убеждению римлян, лишь
помогали им победить, выказывая тем самым свое особое расположение к
римскому народу. Железная воинская дисциплина требовала воинских
добродетелей — мужества, верности, стойкости, суровой непреклонности,
гордого достоинства. Такие добродетели требовались не только для войны,
но и для мирной жизни, для исполнения долга хорошего гражданина. Свои
особенности были и в отношениях патрициев и плебеев — первостепенное
значение приобрела борьба за различные законы, вырывавшиеся плебеями у
их противников, что обусловило особую роль права в жизни общества. Обе
стороны использовали в своих интересах религию, первоначально очень
близкую к праву. Тесная связь религии с правом, с политической борьбой,
с одной стороны, повышала ее значение в жизни общества, с другой —
способствовала ее формализации, детализации различных способов общения с
богами, узнавания их воли. Это исключало полет фантазии и собственную
инициативу в религиозной сфере, не ставшей источником поэтического
творчества. Упомянутые различия во многом определили путь освоения
римлянами греческой культуры.

Не удивительно, что здесь мы сталкиваемся с интересным феноменом — если
греческое искусство и литература благополучно были «пересажены» на
римскую почву, то греческая математика и логика на ней не прижились.
Логика перестала быть моментом научного поиска, логические знания
античности как бы «засыхали» в силу интеллектуального уровня
«потребителей» римской культуры, их практичности и трезвости. В
результате произошло обеднение развитых логических традиций, для ранних
латинских переводов характерны поверхностность и путаница в
терминологии. Все это объясняется спецификой римской культуры: сила, а
не утонченность, мощь, а не быстрота, массивность, а не красота,
утилитарность, а не гармония в обыденной

жизни, факт, а не воображение доминируют в искусстве; беспощадно
реалистичный портят в живописи, величественная скульптура характерны для
нее. «Сила, облеченная в величие», — вот римский идеал, который
блокировал развитие логики и математики. Ясно, что постепенно
формировавшаяся греко-римская, античная культура по мере увеличения
римской державы, превратившейся в Римскую империю, не только
распространилась в римских провинциях, но и сама вобрала в себя
достижения культур этрусков, западных и восточных народов. Однако,
впитывая инокультурные ценности и образцы, римская культура
эволюционирует в своей социальной логике, сохраняя на разных этапах
эволюции свою целостность и заимствуя лишь то, что этой целостности не
противоречит.

На протяжении нескольких веков Древний Рим совершил эволюцию от полиса к
империи, а римлянин — от гражданина к подданному с его сильным чувством
порядка. Для гражданина характерны были непосредственные связи в системе
община — гражданин, т.е. связи соучастия. Весьма большое значение имело
то обстоятельство, что в Риме имело место равенство граждан в смысле
юридической ответственности перед законом, но не было равенства в
политической и социальной сфере. Определяющую роль здесь играл ценз —
размер имущества и происхождение, что и Определяло место гражданина в
социальной иерархии, его права и обязанности. Так, народное собрание
было высшим избирательным и законодательным органом, но простые люди не
могли рассчитывать занять высокие должности, это было доступно только
лицам с высоким цензом. Римский гражданин ориентировался на следующую
систему ценностей: мужество, храбрость, выносливость, трудолюбие,
суровое достоинство, непреклонная честность, справедливость, свобода.
Характерной и специфически римской была неразрывная связь свободы и
экономической независимости: «жалованье делает человека рабом». Человек
экономически зависимый не смел высказывать мнение, не угодное тому, кому
он был чем-то обязан.

Представляет интерес римский идеал республики, к которому был близок Рим
в эпоху от окончательной победы плебса до середины 1 в. до н.э. Наиболее
полную, хотя и приукрашенную, его характеристику дал историк Полибий. Он
подчеркивает совершенство политического строя Рима, его «смешанное
устройство», соединяющее элементы монархии (власть консулов),
аристократии (авторитет сената) и демократии (право народного собрания
принимать законы, решать вопросы войны и мира, выбирать магистраты,
карать или даровать почести в награду за доблесть). Взаимный контроль
всех этих институтов, согласованность их действий, их зависимость друг
от друга придают всему строю исключительную прочность и способность
завоевывать другие народы и ими править. В итоге возникла мировая
Римская империя.

Эта мировая держава впитала в себя многие культурные и технические
достижения покоренных народов, ассимилировала, сохранила их и придала им
статус универсальности. Хотя Рим требовал от индивида в духе древних
традиций абсолютной социальной дисциплины, он не старался уничтожить
индивидуальную оригинальность, а наоборот, стимулировал и одобрял любую
инициативу в интересах империи. Все подданные империи зависели только от
императора, ставшего верховным собственником земли, источником права и
верховной апелляционной инстанцией, и заменившем в этом смысле римский
народ. Благодаря службе в армии и бюрократическом аппарате имелись
некоторые возможности продвижения по социальной лестнице, но они
ограничивались сохранением сословного принципа и во многом зависели не
только и не столько от реальных заслуг и способностей, сколько от
покровительства императора и влиятельных людей, т.е. от умения льстить,
интриговать, приспосабливаться. Таким образом, в отличие от гражданина
для подданного определяющими стали связи в системе империя — подданный,
т.е. связи подчинения. Этот переход от гражданина к подданному обусловил
и соответствующую эволюцию системы ценностей, в которой произошло
своеобразное смешение исконно римских ценностей с новыми ценностями,
ориентированными на психологию подданного.

Вместе с социальной историей Древнего Рима происходила эволюция его
религии от древнейшей общинной религии, в которой не было антропоморфных
богов (их представляли в виде неопределенных сил), до христианства. Все
исследователи римской религии отмечают, что введение культа
Капитолийской троицы (Юпитера, Марса и Квирина, уже обладавших
индивидуальностью и присущими им функциями) и сооружение Капитолийского
храма были обусловлены консолидацией Рима как города и политикой царей
этрусской династии, так же как сооружение храма Дианы на Авентине и
Юпитера Латиариса было продиктовано переходом к Риму гегемонии в
Латинском союзе; что триада Либора, Либоры и Цереры была плебейской, а
культ Диоскуров всадническим; что в эпоху Республики и при Империи,
несмотря на реформы Августа и императорский культ, римская религия чем
далее, тем более перестает действовать на умы и души людей, и они в
поисках новых форм общения с божеством, бессмертия души обращаются к
восточным культам, мистериям, откровениям, астрологии, магии, к
философии, сблизившейся с религией; что императоры, стараясь
воздействовать на своих подданных, стремились сделать свою власть
теократической. Таким образом, имеется зависимость между развитием
социальных структур Древнего Рима и изменениями в религиозной сфере,
статус которой был весьма высоким. Повышению социального статуса религии
способствовали и поиски средств обретения духовной свобо-

ды, которые вели древнеримские философы, противопоставляя тело душе,
материю — духу, мир — богу.

Существенно то, что с частичным разложением сельских общин и постепенным
растворением городских гражданских общин в империи, с установлением
обязательного императорского культа и углублением социального
неравенства различные общественные слои в поисках ответов на стоявшие
перед ними вопросы различными путями приходят к поискам единого,
верховного, общего для всего человечества бога. И этот бог, а не санкция
какого-либо более или менее узкого коллектива становится источником
моральных норм, гарантом правильной и, значит, счастливой жизни на земле
и блаженства за гробом. Это не было еще монотеизмом, так как между
верховным богом и человеком выстраивалась целая иерархия посредников,
отождествлявшихся с традиционными богами. Не отрицались последние и
теми, кто чтил более близких к человеку богов (Сильвана, Геракла,
Диониса). Не было в этих религиях какой-нибудь обязательной догмы и
соответственно понятия ереси. Но все же они подготовили победу мировой
религии — христианства, наиболее полно ответившего на запросы различных
общественных слоев того времени.

Велико в древнеримской культуре значение права, изучение,
комментирование и разработка которого считалась делом, достойным
всяческого уважения. Хорошее юридическое образование, получаемое в
специальных школах, могло открыть путь в высшие сословия людям, по
происхождению к ним не принадлежавшим; наиболее известным примером может
служить Цицерон. В течение многих столетий римские юристы разрабатывали
и совершенствовали право, приспосабливая его к реальным потребностям
жизни; римское-право стало образцом для последующих законотворцев, легло
в основу Кодекса Наполеона и ряда других нормативных документов Нового и
Новейшего времени.

О древнейшем римском праве практически нам ничего не известно. От
«царских законов» до нас дошли лишь скудные отрывки, трактующие
сакральное право. Основой всего дальнейшего развития права признавались
Законы XII таблиц, составленных в 451—450 гг. до н.э. Уважение римлян к
этим законам отчасти обусловливалось их общим консерватизмом, культом
«нравов предков», отчасти тем обстоятельством, что некие основы римской
гражданской общины, на базе которых они сложились, при всех модификациях
продолжали жить до полного разложения античного мира и его культуры.
Законы XII таблиц содержали и ряд элементов обычного права, присущих
другим стадиально близким народам.

Вместе с тем Законы XII таблиц уже отличались рядом специфических для
римской гражданской общины черт, сохранявших свое значение на всех
стадиях эволюции римского права. Прежде всего это поло-

жения, касающиеся аграрных отношений, согласно которым гражданская
община продолжала оставаться верховным собственником земли и
контролировала распоряжение ею. Показательно также право приобретения
земли в результате двухлетнего пользования ею; оно продолжало
действовать на всем протяжении римской истории. Владеть землей на
территории Рима мог только римский гражданин, отсюда и формула «мое по
квиритскому праву», и неразрывная связь гражданства и землевладения.

Забота общины о хорошей обработке земли сказывалась и на особом строе
римской фамилии, по словам самих римлян, не имевшей аналогии ни у каких
других народов. Ее особенность, как известно, состояла в исключительном
праве отца на все принадлежавшие фамилии ресурсы: недвижимое и движимое
имущество и находящихся под его властью людей — жену, сыновей с их
женами и детьми, рабов. Он произвольно мог распоряжаться их рабочей
силой, мог их сдать в наем, продать, покарать вплоть до предания смерти,
хотя обычай требовал в таких случаях семейного суда. Обычно полагают,
что такая власть отца над всеми ресурсами фамилии обеспечивала наиболее
эффективную обработку земли в трудных для земледелия условиях Древнего
Рима.

Ряд положений Законов XII таблиц касается прав римских граждан. В первую
очередь это статья, согласно которой последнее постановление народа
является обязательным законом; затем закон, запрещавший казнить римского
гражданина без санкций высшей законодательной и судебной инстанции. Сюда
же относится запрещение наделять какими-либо привилегиями отдельных лиц.
Таким образом, утверждалось равенство граждан перед законом и
исключалась столь распространенная в других ранних обществах возможность
предоставлять не принадлежавшему к числу избранных магистров лицу
управление какой-либо территорией, сбор налогов с населения и т.п.
Контроль над всей территорией Рима и его населением принадлежал только
коллективу граждан. Возможно, с этим связан и закон, каравший смертной
казнью за сочинение и опубликование позорившей кого-либо песни.

По Законам XII таблиц карались смертной казнью и другие преступления:
ночная кража чужого урожая, за что виновный распинался на дереве и
обрекался Церере, поджог здания или сжатого и лежащего возле дома зерна,
за что виновный заковывался, избивался и сжигался. Сюда же относится
дозволение безнаказанно убить вора, пойманного ночью на месте
преступления, а днем — вора, защищавшегося оружием. С Тарпейской скалы
сбрасывали лжесвидетелей; казни предавался судья или арбитр, уличенный в
подкупе, человек, поднявший против Рима врагов или предавший врагам
гражданина. По свидетельству Ав-

густина, Законы XII таблиц предусматривали, кроме казни и штрафов, также
оковы, порку, талион\ бесчестие, изгнание и рабство.

По мере углубления классовых противоречий все более суровыми становились
наказания для римских граждан, причем их равенство перед законом
исчезало в связи с социальной дифференциацией, о чем свидетельствуют
жестокие наказания по изданным Августом и его преемниками законам. Суд
перестал быть публичным зрелищем, процессы при единовластии утратили
политическую значимость, соответственно уменьшилась роль эмоций и
возросло в цене тонкое и всестороннее знание права, умение его
истолковать и приложить к конкретному случаю. Между тем право все более
усложнялось, что привело к его систематизации, которую и представляют
Институции Гая. Следует отметить и известную двойственность юристов
времени Империи в отношении к древнему праву: с одной стороны, оно
признавалось незыблемой основой, с другой — пролагали себе пути новые
течения. В этот же период окончательно складывается и знаменитый принцип
«презумпции невиновности», по которому, если по той или иной причине
вопрос о статусе человека или о праве раба на свободу дох.одил до суда и
дело оказывалось сомнительным, его следовало решать в пользу свободы. В
результате длительной эволюции римское право стало гибким, что позволило
ему быть адекватным изменяющейся социальной действительности.

Своеобразна и римская наука, исходящая из представлений о вечном,
одушевленном, неделимом и совершенном космосе, — в ней ре было антиномии
природа — человек. Насильственные методы овладения природой, стремление
во что бы то ни стало исправить или усовершенствовать изначально
сложившиеся взаимоотношения часть — целое (что характерно для
современной технической цивилизации) исключались самой структурой
римского миропорядка. Римская наука не являлась господствующей силой в
обществе в силу особенностей существовавшей культуры, не было и
социального института ученых и групп узких специалистов, наподобие
современных.

В Римской империи различались умозрительные (теоретические) и
эмпирические (практические) науки; сюда же относили и искусства (науки),
удовлетворяющие потребности роскоши. Практические науки ближе к
действительности и диктуются необходимостью: это медицина, земледелие,
строительное и военное дело, искусство мореплавания, право и прочие
жизненно важные области знания. Занятия этими науками традиционно
считались достойными «благородного» человека и включали знание
грамматики, риторики, диалектики, арифметики, аст-

^ТаНо (лат.) — возмездие. Принцип уголовной ответственности, когда
наказание идентично причиненному вреду («око за око, зуб за зуб»).

рономии, геометрии и музыки. Предметы эти входили в круг греческого
образования и воспитания, а также были основой всякого практического
знания на протяжении всей античной истории.

Умозрительные (теоретические) науки непосредственно с практикой не
связаны (еще Аристотель ставил их выше всех остальных). Главнейшая из
них — философия, которая делится на физику, этику и логику, составляющую
метод философского изложения. Физика занимается вопросами строения
универсума и законами природы; этика рассматривает связи человека с
обществом и его место в космическом целом, его положение в мировом и
социальном устройстве. В римской философии имелись все философские школы
античности — платонизм, стоицизм, пифагореизм, скептицизм, эпикуреизм и
др., позволявшие древним римлянам осмыслить свое положение в мире.

Своеобразие римской науки обусловлено характером мировоззрения, в
котором переплетались греческая, эллинистическая и чисто римская
культурные традиции. Уже в эпоху Республики римская культура становится
двуязычной — высшие римские фамилии говорят и читают по-гречески, что
считается признаком образованности и хорошим тоном; в то же время
благодаря деятельности ученых-филологов латинский язык вырабатывает
категориальный аппарат, способный передать все тонкости и сложности
эллинистической культурной и научной традиции. Поэтому и наука в Римской
империи становится разноязычной (Апулей писал по-латыни, а Марк Аврелий
и Элиан — по-гречески). К тому же римская наука была разнонаправленной:
теоретическое наследие являлось привилегией иноземцев, тогда как люди
практических знаний вроде Витрувия, Цельса, Фронтина стремились
использовать достижения греков во славу Рима. А накопленный запас
практических знаний и опыта — римское гражданское строительство, римская
санитария и гигиена и пр. — составлял гордость Рима. Если учитывать, что
никакая культура с многовековыми традициями не может просуществовать на
заимствованном извне знании, не приспособив его к собственной системе
ценностей, то становится понятным своеобразие римской науки.

Свой облик имеет и римское искусство, которое возникло из смешения
местных (в основном этрусских) традиций искусства с греческим влиянием.
На римское искусство оказывают влияние и различные народы — германцы,
галлы, кельты и др., входившие в состав многонациональной Римской
империи, но эти влияния не изменили существенно основных особенностей
римского искусства. Его художественная форма является результатом
специфических для Рима идеологических предпосылок. Римское искусство —
продолжение греческого, поэтому благодаря преклонению римлян перед
греческим искусством в римских копиях сохранилась большая часть творений
греческой классики. От этрусков римское искусство получило свое основное
наследство.

Римская архитектура взяла многое у этрусской — круглую форму плана и
арки, которая была характерной для городских ворот этрусских городов.
Арку римляне превратили в триумфальный портал, через который проходил
победитель. Такая форма, как конструкция свода, сохранилась и в новой
европейской архитектуре.

Римляне создали огромные архитектурные сооружения и постройки. Строились
форумы, бани, амфитеатры, дворцы, храмы, крепостные стены и т.д.,
которые и сегодня восхищают своей монументальностью, продуманностью и
красотой архитектурных форм.

В области скульптуры римляне — также последователи этрусков. Они
заимствуют обычай создавать надгробные маски и портреты на саркофагах
умерших, и из этих надгробных масок широко развился римский портрет на
основе реалистического отражения действительности. Римский скульптор не
создавал идеализированное изображение в портрете, а изображал конкретные
личности с подчеркиванием портретного сходства. Римская скульптура не
создавала обобщенных образов атлетов, как было принято у греков. Вообще
обнаженное тело редко встречается у римлян, а если и встречается, то
всегда словно с какими-то «оправданиями». Римская монументальная
скульптура создает статуи, облаченные в тогу, занятые серьезно своей
работой.

В живописи римское искусство тоже имеет значительные успехи. Создается
оригинальная живопись, отличная от греческой. Римский живописец прежде
всего стремится отразить окружающую природу и расположить фигуры в
пространстве. Он не достигает реалистического отражения
действительности, но создает определенные иллюзии ее, подчеркивает
внутреннее пространство линеарно, хотя и без достижения перспективы
(которая появляется гораздо позже). Все это дает римской живописи
определенное преимущество перед греческой.

Прекрасна и римская поэзия, золотой век которой наступил в эпоху
Августа. Одним из знаменитых поэтов является Вергилий Марон, создавший
поэмы «Георгики», «Энеида» и «Пастушеские песни». В творчестве Горация
Флакка латинская поэзия достигла своего высшего по форме развития. Взяв
за образец греческих лирических поэтов, особенно Алкея, он создал
несколько од. В них он прославлял личность и деятельность Августа,
римское оружие, а также радости любви и дружбы и созерцательную тихую
жизнь поэта-философа. Выдающимся поэтом «золотого века» был Овидий
Назон, написавший множество стихов о любви. Своеобразной инструкцией
влюбленным о том, как добиться любви, явилась его поэма «Искусство
любви», которая вызвала гнев Августа, увидевшего в стихах Овидия пародию
на его законодательство об укреплении семейной жизни римской знати и
выславшего поэта за пределы империи. И в последующем римская поэзия и
проза Ювенала, Апулея, Сенеки и др. получают широкое распространение.

Следует подчеркнуть прагматический характер всего римского искусства,
задачей которого было укрепление существующего порядка. В Древнем Риме
осуществлялись, если употребить современную терминологию, программы
массового воздействия на население, они обходились дорого, однако эффект
был огромным. К ним относились гладиаторские бои и «боевые программы»:
«Иногда арену наполняли водой, превращая ее, таким образом, в навмахию:
в воду напускали рыб и разных морских чудовищ; здесь же устраивали
морские битвы, например, Саламинскую между афинянами и персами или
сражение коринфян с корцирянами. В 46 г. до н.э. устроена была битва
между сирийским и египетским флотами на озере, которое Цезарь нарочно
велел выкопать на Марсовом поле; в битве участвовали 2000 гребцов и 1000
матросов.

Подобное же сражение было устроено Августом во 2 г. н.э. на
искусственном озере по ту сторону Тибра. Число участвовавших доходило до
3000. Но все эти игры затмило большое морское сражение, которое было
устроено в царствование Клавдия на Фуцинском озере. Здесь друг против
друга выступало два флота — сицилийский и родосский, причем с обеих
сторон сражалось 19 000 человек» (П. Гиро).

Принцип «хлеба и зрелищ», характерный для образа жизни Древнего Рима,
имел мировоззренческое значение и нес в аудиторию морально-политическую
информацию. Зрелища служили весьма эффективным средством укрепления
власти, будь это в республиканском или императорском Риме. Сохранился
рассказ о том, что однажды Август упрекал пантомима Пилада за его
соперничество с партнером, на что Пилад ответил: «Это тебе выгодно,
Цезарь, что народ занят нами». Зрелища преследовали вполне определенную
цель — дать мыслям толпы определенную направленность в пользу
существующего режима. Это достигалось великолепием и роскошью
празднеств, зрелищ и построек, воздействовавших на воображение и
фантазию народных масс.

Исследования различных сторон римского образа жизни обнаруживают в нем
некую универсальную тенденцию. Оказывается, принципы дизайна в области
художественного конструирования, категории теоретической мысли и
отложившийся в народном сознании образ социальной действительности
обнаруживают в Древнем Риме определенную изоморфность. Их объединяет
общее представление об изменчивой поверхности бытия, облекающей его
постоянную основу — полупонятие—полуобраз, который, однако, имел
бесспорные основания в объективной действительности и реализовался в
ней. Это то, что можно назвать внутренней формой культуры.

Диалектика внешне-преходящего и внутренне-пребывающего вытекала из
самого объективного характера римской жизни. Вспомним:

15-1038

античный мир «состоял из, в сущности, бедных наций» ', и его основная
форма, а именно, город-государство, или полис, соответствовала весьма
ограниченному уровню общественного богатства. Значительное историческое
развитие не могло вместиться в такую общественную форму, разлагало ее,
ввергало периодически в жесточайшие кризисы, порождало войны, вызывало к
жизни чудеса патриотизма или злодейства, самоотверженность и алчность,
подвиги и преступления. Но ограниченность производительных сил общества
и соответствовавший им характер полиса определялись самой природой
античного мира, его местом в истории человечества, и потому полис вечно
погибал и вечно возрождался с теми же неизменными свойствами. Легионер,
отшагавший тысячи миль, повидавший десятки городов и стран, награбивший
кучу золота, добивался от полководца одного и того же — демобилизоваться
пока жив, получить надел, осесть на землю, влиться в местную общину,
зажить так, как жили прадеды. И какие бы разные страны ни покоряла армия
императоров, демобилизованные ветераны основывали свои города всегда те
же, в Африке или в Бретани, с теми же магистралями — север-юг и
восток-запад, с тем же форумом, храмом и базиликой у их скрещения, с той
же системой управления, копировавшей единый для всех, неподвластный
временам эталон — систему управления города Рима. За мельканием
жизненных перемен действительно ощущались глубинные и неподвижные пласты
бытия.

Понятно, что, хотя Рим превратился из небольшого города-государства в
гигантскую империю, его народ сохранил старые церемонии и обычаи почти
неизменными. В свете этого не вызывает удивления то массовое
раздражение, которое вызвала эпатирующая демонстрация богатства,
заключенная в использовании некоторыми римлянами лек-тик (носилок). Оно
коренится не столько в политике или идеологии, сколько в тех
сокровенных, но непререкаемо живых слоях общественного сознания, где
вековой и на поверхности изжитый исторический опыт народа отлился в
формы повседневного поведения, в безотчетные вкусы и антипатии, в
традиции быта. В конце республики и в 1 в. н.э. в Риме обращались
фантастические суммы денег. Император Вителлий за год «проел» 900 млн.
сестерциев, временщик Нерона и Клавдиев Вибий Крисп был богаче
императора Августа. Деньги были главной жизненной ценностью. Но общее
представление о нравственном и должном по-прежнему коренилось в
натурально-общинных формах жизни, и денежное богатство было желанным, но
в то же время и каким-то нечистым, постыдным. Жена Августа Ливия сама
пряла шерсть в атрии императорского дворца, принцессы проводили законы
против роскоши, Веспасиан экономил по грошу, Плиний славил древнюю бе-

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 26. Ч. 2. С. 587.

режливость, и восемь сирийцев-лектикариев, из которых каждый должен был
стоить не меньше полумиллиона сестерциев, оскорбляли заложенные в
незапамятные времена, но понятные каждому представления о приличном и
допустимом.

Дело не только в богатстве. Свободнорожденный римский гражданин проводил
большую часть своего времени в толпе, заполнившей Форум, базилики,
термы, собравшейся в амфитеатре или цирке, сбежавшейся на религиозную
церемонию, разместившейся за столами во время коллективной трапезы.
Такое пребывание в толпе не было внешним и вынужденным неудобством,
напротив, оно ощущалось как ценность, как источник острой коллективной
положительной эмоции, ибо гальванизировало чувство общинной солидарности
и равенства, почти уже исчезнувшие из реальных общественных отношений,
оскорбляемое ежедневно и ежечасно, но гнездившееся в самом корне римской
жизни, упорно не исчезавшее и тем более властно требовавшее
компен-саторного удовлетворения. Сухой и злобный Катан Старший таял
душой во время коллективных трапез религиозной коллегии; Август, дабы
повысить свою популярность, возродил собрания, церемонии и совместные
трапезы жителей городских кварталов; сельский культ «доброй межи»,
объединявший на несколько дней января, в перерыве между полевыми
трудами, соседей, рабов и хозяев, выстоял и сохранился на протяжении
всей ранней империи; цирковые игры и массовые зрелища рассматривались
как часть гез риЬПса (народного дела) и регулировались должностными
лицами. Попытки выделиться из толпы и встать над ней оскорбляли это
архаическое и непреходящее чувство римского, полисного, гражданского
равенства, ассоциировалось с нравами восточных деспотий. Ненависть
Ювенала, Марциала, их соотечественников и современников к выскочкам,
богачам, гордецам, плывущим в открытых лектиках над головами сограждан,
взирая на них «с высоты своих мягких подушек», росла отсюда.

Повседневная жизненная необходимость ощущалась как предосудительная, как
противоречащая смутной, нарушаемой, но вездесущей и внятной норме —
«нравам предков», и это постоянное сопоставление данного непосредственно
зримого, повседневного бытия с отдаленной, но непреложной парадигмой
древних санкций и ограничений, добродетелей и запретов составляет одну
из самых ярких и специфических черт римской культуры. Жизнь и развитие,
соотнесенные с архаической нормой, предлагали либо постоянное ее
нарушение и потому несли в себе нечто кризисное и аморальное, либо
требовали внешнего соответствия ей вопреки естественному ходу событий
самой действительности и потому содержали нечто хитрое и лицемерное. Это
была лишь универсальная тенденция, объясняющая многое и в римской
истории, и в римской культуре.

В конце V в. Древний Рим как мировая империя перестал существовать,
однако его культурное наследие не погибло. Сегодня оно является
существенным ингредиентом Западной культуры. Римское культурное наследие
придало форму и было воплощено в мышлении, языках и учреждениях
Западного мира. Определенное влияние древнеримской культуры
просматривается как в классической архитектуре общественных зданий, так
и в научной номенклатуре, сконструированной из корней латинского языка;
многие ее элементы трудно вычленить, настолько прочно они вошли в плоть
и кровь повседневной культуры, искусства и литературы. Мы уже не говорим
о принципах классического римского права, которое лежит в основании
правовых систем многих западных государств и католической церкви,
построенной на основе римской административной системы.

ЛИТЕРАТУРА

Быт и история в античности / Под ред. Г.С. Кнабе. М., 1988. История
Древнего Рима / Под ред. В.И. Кузи^цин. М., 1982. Ктбе Г.С. Древний Рим
— история и современность. М., 1986. Культура Древнего Рима / Под ред.
Е.С. Голубцова. М., 1986. Т. 1 и 2. Трухит И.11. Политика и политики
«золотого века» Римской республики. М., 1986. Штаерман ЕМ.
Соииальные-основы религии Древнего Рима. М., 1987.

Лекиия 17

ВИЗАНТИЙСКАЯ КУЛЬТУРА

Образование великой империи. Особенности византийской культуры. Рождение
новой идеологии: от язычества к христианству. Реформы Исавров.
Иконоборчество. Феодальная знать у власти. Комнины. Между Западом и
Востоком. Расцвет культуры в XI—XII вв. Зарождение рационализма.
Латинское завоевание. Последний взлет византийской культуры: гуманизм
против исихазма. Быт и нравы Византии. Наследие византийской культуры.

Византийская империя возникла на рубеже двух эпох — крушения поздней
античности и рождения средневекового общества в результате разделения
Римской империи на восточную и западную части. После падения Западной
Римской империи концепция всемирного римского владычества, титул
императора и сама идея мировой монархии, а также традиции античной
образованности уцелели только на .Востоке — в Византийской империи. В
ранний период наивысшего расцвета она до-стигла в правление императора
Юстиниана 1 (527—565). Увеличение территории Византийской империи почти
вдвое, широкие законодательные и административные реформы, развитие
ремесла и торговли, расцвет науки и других сфер культуры — все это
знаменовало превращение Византии при Юстиниане вновь в самое
могущественное государство Средиземноморья.

Географическое положение Византии, раскинувшей свои владения на двух
континентах — в Европе и Азии, а порою простиравшей свою власть и на
области Африки, делало эту империю как Ьы связук^ЩИМ звеном между
Востоком и Западом. Постоянное раздвоение между восточным ^западным
миром, скрещение азиатских и европейских влия-

^ий (с преобладанием в отдельные эпохи то одних, то других) стали
историческим уделом Византии. Смешение греко-римских и восточных
традиции наложило отпечаток на общественную жизнь, государст-венность,
религиозно-философские идеи, культуру и искусство византийского
общества. Однако Византия пошла своим историческим путем, во многом
отличным от судеб стран как Востока, так и Запада, что определило и
особенности ее культуры.

(В истории европейской, да и всей мировой культуры византийской
цивилизации принадлежит особое место, для нее характерны торжественная
пышность, внутреннее благородство, изящество формы и глубина мысли. В
течение всего тысячелетнего существования Византийская империя,
впитавшая в себя наследие греко-римского мира и эллинистического
Востока, представляла собой центр своеобразной и поистине блестящей
культуры. Кроме того, вплоть до XIII в. Византия по уровню развития
образованности, по напряженности духовной жизни и красочному сверканию
предметных форм культуры, несомненно, находилась впереди всех стран
средневековой Европы^)

(^Особенности византийской культуры состоят в следующем: 1) синтез
западных и восточных элементов в различных сферах материальной и
духовной жизни общества при господствующем положении греко-римских
традиций; 2) сохранение в значительной степени традиций античной
цивилизации, послуживших основой развития в Визан^ тии гуманистических
идей и оплодотворивших европейскую культуру эпохи Ренессанса; 3)
Византийская империя в отличие от раздробленной средневековой Европы
сохранила государственные политические доктрины, что наложило отпечаток
на различные сферы культуры, а именно: при все возрастающем влиянии
христианства никогда не затухало светское художественное творчество; 4)
отличие православия от католичества, что проявлялось в своеобразии
философско-богословских воззрений православных теологов и философов
Востока, в догматике, литургике, обрядности православной церкви, в
системе христианских этических и эстетических ценностей Византии.^
^.^Становление византийской культуры происходило в обстановке глубоко
противоречивой идейной жизни ранней Византии. Это было время складывания
идеологии византийского общества, оформления системы христианского
миросозерцания, утверждавшегося в острой борьбе с философскими,
этическими, эстетическими и естественнонаучными воззрениями античного
мира. Первые столетия существования византийской империи можно
рассматривать как важный этап мировоззренческого переворота, когда не
только формировались основные тенденции мышления византийского общества,
но и складывалась его образная система, опирающаяся на традиции
языческого эллинизма и обретшего официальный статус христианства.

В патриотической литературе ранневизантийской эпохи, в трудах Василия
Кесарийского, Григория Назианзина и Григория Нисского, в речах Иоанна
Златоуста, где закладывался фундамент средневекового христианского
богословия, мы видим сочетание идей раннего христианства с
неоплатонической философией, парадоксальное переплетение античных
риторических форм с новым идейным содержанием. Каппа-докийские мыслители
Василий Кесарийский, Григорий Нисский и Григорий Назианзин закладывают
фундамент византийской философии. Их философские построения уходят
корнями в древнюю историю эллинского мышления. В центре патриотической
философии находится понимание бытия как блага, что дает своеобразное
оправдание космоса, а следовательно, мира и человека. У Григория
Нисского эта концепция порой приближается к пантеизму.

В IV—V вв. в Империи развернулись ожесточенные философские богословские
споры: христологические — о природе Христа и трини-тарные — о его месте
в Троице. Суть этих чрезвычайно остро протекавших дискуссий заключалась
не только в выработке и систематизации христианской догматики.
Философским содержанием их была антропологическая проблема: в
теологизированной форме ставился вопрос о смысле человеческого
существования, месте человека во вселенной, пределе его возможностей. В
этих спорах выразилась идейная борьба между антропологическим
максимализмом, считавшим возможным растворение человеческой природы в
божественной и тем самым поднимавшим человека до невиданных в античном
мире высот, и антропологическим минимализмом, всецело подчинявшим
человека божеству и низводящим человечество до крайних степеней
самоуничижения.

В реформирующейся христианской идеологии в этот период можно выделить
две ступени: аристократическую, связанную с господствующей церковью и
императорским двором, и плебейско-народную, выросшую из ересей и корнями
уходящую в толщу религиозно-этических представлений народных масс и
широких слоев беднейшего монашества. Придворная аристократия, высшее
духовенство, образованная интеллигенция крупных городов энергично
выступают за использование всего лучшего, что было дано человечеству
античной культурой. Христианские богословы, писатели, проповедники все
чаще и чаще заимствуют из сокровищницы греко-римской культуры
импонирующую простоту и пластичность философской прозы, филигранные
методы неоплатонической диалектики, логику Аристотеля, практический
психологизм и искристое красноречие античной риторики. В
ранневизантий-ский период христианская ученая литература достигает
высокой степени утонченности, соединяя изысканное изящество формы с
глубоким спиритуализмом содержания .^2. ^^^ Вся духовная жизнь общества
отличается драматической напря-

женностью: во всех сферах знания, в литературе, искусстве наблюдается
удивительное смешение языческой мифологии и христианской мистики. В
художественное творчество все сильнее проникают искренность и
эмоциональность, народная наивность и цельность восприятия мира,
резкость нравственных оценок, неожиданное соединение мистицизма с
жизненностью бытового колорита, набожной легенды с деловым практицизмом.
Усиливается дидактический элемент во всех сферах культуры; слово и
книга, знак и символ, пронизанные религиозными мотивами, занимают
большое место в жизни человека ранневизан-тийской эпохи.

Затем Империя вступила в новый период своего развития — становления и
победы феодального строя. Неудивительно, что императоры Исаврийской
династии (Лев III, Константин V и др.) не только вели войны с арабским
халифатом, но и осуществили важные реформы в сфере права, общественных
отношений и церковной политики. При Льве III был издан краткий
законодательный сборник «Эклоги», основными задачами которого были
укрепление центральной власти и защита интересов военно-служилой знати —
опоры династии. В «Эклогах» есть ряд новых моментов, в том числе усилены
репрессии против ересей.

Особенно широкий политический и идеологический резонанс в Ви-зантии
вызвали церковные реформы первых Исавров. Впервые в истории Византии
произошло открытое столкновение государства и церкви, когда был нанесен
сильный удар по почитанию икон, культ которых давал церкви мощное
идеологическое воздействие на широкие слои населения страны и приносил
немалые доходы. Иконоборчество — это борьба военной землевладельческой
знати и части торгово-ремесленных кругов Константинополя за ограничение
могущества церкви и раздел ее имущества. В итоге борьба завершилась
идейной победой иконопочитателей, однако фактически был достигнут
компромисс между государством и церковью. Церковно-монастырское
землевладение было сильно ограничено, многие церковные сокровища
конфискованы, а церковные иерархи как в столице, так и на местах
фактически подчинены императорской власти. Византийский император стал
признанным главой православной церкви.

В ходе этой борьбы иконоборцы, как и иконопочитатели, причинили заметный
вред культурному развитию Византии VIII—IX вв. уничтожением памятников
человеческой мысли и произведений искусства. Но вместе с тем нельзя
отрицать, что иконоборческая доктрина и эстетическое мышление
иконоборцев внесли новую свежую струю в образное видение мира
византийцев — изысканную абстрактную символику в сочетании с
рафинированной и эстетически привлекательной декоративной орнаментикой.
Ведь на формирование иконоборческой доктри-

ны и эстетики, в основу которой было положено представление о
не-описуемости, невыразимости единого верховного божества, оказали
известное влияние идеи иудаизма и ислама. В развитии художественного
творчества Византии оставила заметный след и борьба иконоборцев против
чувственного, воспевавшего человеческую плоть эллинистического искусства
с его иллюзионистской техникой и красочной цветовой гаммой. Возможно,
именно иконоборческие художественные искания во многом открыли дорогу к
созданию глубоко спиритуалистического искусства Византии X—XI вв. и
подготовили победу возвышенной духовности и отвлеченного символизма во
всех сферах общественного сознания последующих веков.

Необходимо отметить и тот существенный момент, что иконоборческое
движение послужило стимулом к новому взлету светского изобразительного
искусства и архитектуры Византии. При иконоборческих императорах в
архитектуру проникло влияние мусульманского зодчества. Так, один из
константинопольских дворцов — Вриас — был построен по плану дворцов
Багдада. Все дворцы окружали парки с фонтанами, экзотическими цветами и
деревьями. В Константинополе, Никее и других городах Греции и Малой Азии
возводились городские стены, общественные здания, частные строения. В
светском искусстве иконоборческого периода победили принципы
репрезентативной торжественности, архитектурной монументальности и
красочной многофигурной декоративности, послужившие в дальнейшем основой
развития светского художественного творчества.

В период развития феодализма серьезные изменения происходят в структуре
государственной власти и в административном управлении империи. Именно в
это время произошла отчетливая кристаллизация всех форм
государственности. Империей ныне управляли из императорской канцелярии,
а провинциальные наместники, получая жалованье из казны, зависели от
центра. Огромную роль в жизни византийского общества играл
централизованный бюрократический аппарат; государственные чиновники
объединялись в замкнутую касту, в которой царила строгая иерархия в
соответствии с табелью о рангах.

Правление императоров македонской династии часто называют золотым веком
византийской государственности. Действительно, при них оформляется
пышный этикет византийского двора, строгий церемониал приема иностранных
послов, упрочивается принцип легитим-ности власти через институт
соправителей. Как правило, император делал своего сына соправителем и
тем самым закреплял свою власть, полученную в результате дворцового
переворота или мятежа.

В течение всего этого периода социальная опора центральной власти
нередко значительно менялась. На престоле сменялись императоры —
ставленники то могущественной столичной придворной аристо-

кратии и высшего чиновничества, то провинциальной феодальной знати.
Недаром вся политическая история Византии наполнена постоянными
столкновениями константинопольской чиновной знати с местными феодальными
землевладельцами. Соперничество этих социальных группировок, их смена у
власти — зерно всей борьбы внутри господствующего класса империи,
зачастую принимавшей форму дворцовых переворотов, бунтов провинциальных
феодалов или династических заговоров. Это была, по сути дела, постоянная
борьба центробежных и центростремительных сил в Византийской империи,
все усиливавшаяся по мере феодализации страны.

После одного из длительных периодов внутренних смут и внешних неудач
вновь происходит консолидация всех сил Империи вокруг новой династии
Комнинов. Благодаря деятельности трех способных императоров этой
династии (Алексея 1, Иоанна II и Мануила 1), нашедших поддержку в
провинциях, Византия XI—XII вв. вновь выступила на международной арене
великой европейской державой. Правление Комнинов было блестящим периодом
в истории Византии, когда империя в последний раз не только возвратила
себе былое величие, но и возвратила прежнюю централизацию византийского
государства. Здание новой централизации Комнины, однако, строили, как
это ни парадоксально, опираясь на силы децентрализации —
военно-феодальную знать и расцветшие провинциальные города. В XI—XII вв.
происходит экономическое усиление и политическая консолидация феодальной
знати. Интенсивно идет процесс формирования наследственной родовитой
аристократии, сознающей свою исключительность и благородное
происхождение. Высшая военная знать консолидируется в замкнутую группу
правящей элиты, связанную родственными узами.

В этот период все яснее кристаллизовались основные различия между
православной и католической церквями. Эти расхождения
социально-экономического, политического и религиозно-догматического
характера во многом отражали различия в общественной структуре и
культуре Византии и Запада. Наряду с этими расхождениями Восточную и
Западную церкви разделяли укоренившиеся в широких кругах средневекового
общества Запада и Востока устойчивые социально-психологические различия.
Западной религиозности была свойственна глубокая эмоциональная
напряженность, граничащая с религиозной экзальтацией. Для верований
греков была характерна отвлеченная философская рассудочность,
приверженность к трансцендентным идеям. Взволнованное воображение
латинян постоянно устремлялось к крестным страданиям Христа, страшным
мукам грешников в аду. В православной церкви на первый план выдвигались
радостно-просветленные моменты жизни Христа, его воплощение и
воскрешение; души верующих устремлялись к божественному свету, к победе
добра над злом. Это

различие нашло отражение в византийской и западноевропейской культурах.

С Х в. наступает новый этап истории Византийской культуры — происходит
обобщение и классификация всего достигнутого в науке, богословии,
философии, литературе. В византийской культуре этот век связан с
созданием произведений обобщающего характера — составлены энциклопедии
по истории, сельскому хозяйству, медицине. Трактаты императора
Константина Багрянородного (913—959) «Об управлении государством», «О
фемах», «О церемониях византийского двора» — обширная энциклопедия
ценнейших сведений о политической и административной структуре
Византийского государства. В то же время здесь собран красочный материал
этнографического и исто-рико-географического характера о сопредельных с
Империей странах и народах, в том числе и о славянах.

В культуре полностью торжествуют обобщенно-спиритуалистические принципы;
общественная мысль, литература и искусство как бы отрываются от реальной
действительности и замыкаются в кругу высших, абстрактных идей.
Окончательно складываются и основные принципы византийской эстетики.
Идеальный эстетический объект переносится в духовную сферу, и она теперь
описывается с помощью таких эстетических категорий, как прекрасное,
свет, цвет, образ, знак, символ. Эти категории помогают освещению
глобальных проблем искусства и других сфер культуры. В художественном
творчестве получают преобладание традиционализм, каноничность; искусство
теперь не противоречит догматам официальной религии, но активно служит
им. Однако двойственность византийской культуры, противоборство в ней
аристократического и народного направлений не исчезают даже в периоды
наиболее полного господства догматизированной церковной идеологии.

В XI—XII вв. в византийской культуре происходят серьезные
мировоззренческие сдвиги. Рост провинциальных городов, подъем ремесла и
торговли, кристаллизация политического и интеллектуального самосознания
горожан, феодальная консолидация господствующего класса при сохранении
централизованного государства, сближение с Западом при Комнинах не могли
не отразиться и на культуре. Значительное накопление позитивных знаний,
рост естественных наук, расширение представлений человека о Земле и
вселенной, потребности мореплавания, торговли, дипломатии,
юриспруденции, развитие культурного общения со странами Европы и
арабским миром — все это приводит к обогащению византийской культуры и
крупным переменам в мировоззрении византийского общества. Это было время
подъема научных знаний и зарождения рационализма в философской мысли
Византии.

Рационалистические тенденции у византийских философов и богословов так
же, как и у западноевропейских схоластов XI—XII вв., про-

являлись прежде всего в стремлении сочетать веру с разумом, а порою и
поставить разум выше веры. Важнейшей предпосылкой развития рационализма
в Византии был новый этап возрождения античной культуры, осмысление
античного наследия как единой, целостной философско-эстетической
системы. Византийские мыслители XI—XII вв. воспринимают от античных
философов уважение к разуму; на смену слепой вере, основанной на
авторитете, приходит исследование причинности явлений в природе и
обществе. Но в отличие от западноевропейской схоластики византийская
философия XI—XII вв. строилась на основе античных философских учений
разных школ, а не только на трудах Аристотеля, как это было на Западе.
Выразителями рационалистических веяний в византийской философии были
'Михаил Пселл, Иоанн Итал и их последователи. Однако все эти
представители рационализма и религиозного свободомыслия были осуждены
церковью, а их труды преданы сожжению. Но их деятельность не пропала
даром — она подготовила почву для появления гуманистических идей в
Византии.

Подводя итоги развития византийской культуры в XI—XII вв., мы можем
отметить некоторые важные новые черты. Безусловно, культура Византийской
империи в это время еще оставалась средневековой, традиционной, во
многом каноничной. Но в художественной жизни общества, несмотря на его
каноничность и унификацию эстетических ценностей, пробиваются ростки
новых предренессансных веяний, нашедших дальнейшее развитие в
византийском искусстве эпохи Палеоло-гов. Они сказываются не только и не
столько на возвращении интереса к античности, который в Византии никогда
не умирал, а в появлении ростков рационализма и свободомыслия, в
усилении борьбы различных общественных группировок в сфере культуры, в
росте социального недовольства. В литературе обнаруживаются тенденции к
демократизации языка и сюжета, к индивидуализации авторского лица, к
проявлению авторской позиции; в ней зарождается критическое отношение к
аскетическому монашескому идеалу и проскальзывают религиозные сомнения.
Литературная жизнь становится более интенсивной, возникают литературные
кружки. Значительного расцвета достигает в этот период и византийское
искусство.

Захват Константинополя крестоносцами в 1204 г. привел к распаду
византийской империи и кратковременному существованию латинской империи
(1204—1261) и владений латинских баронов на земле Византии. В сфере
культуры этот эпизод знаменует культурное взаимодействие греческой и
западной цивилизаций. Католическая церковь прилагала большие усилия для
распространения среди греков латинской культуры и католического
вероучения. Уже в 1205 г. была сделана попытка основать в
Константинополе католический университет, а центром распространения
католицизма в Латинской империи стал мо-

настырь св. Доминика в Константинополе, где в 1252 г. монахом
Барто-ломеем было составлено полемическое произведение «Против ошибок
греков». Одновременно византийская культура стала оказывать влияние и на
просвещенных людей, прибывающих с Запада. Так, католический архиепископ
Коринара Гийом де Мэрбеке, человек широко образованный, сведущий в
латинской и греческой философии, переводил на латынь труды Аристотеля,
Гиппократа, Архимеда и Прокла. Эти переводы, по-видимому, оказали
влияние на формирование философских взглядов Фомы Аквинского.

При дворе латинских императоров, князей и баронов распространялись
западные обычаи и развлечения, турниры, песни трубадуров, праздники и
театральные представления. Заметным явлением в культуре Латинской
империи было творчество трубадуров, многие из которых были участниками
четвертого Крестового похода. Так, Конон де Бетюн достиг зенита своей
славы именно в Константинополе. Красноречие, поэтический дар, твердость
и мужество сделали его вторым лицом в государстве после императора, в
отсутствие которого он нередко управлял Константинополем. Труверами
империи были знатные рыцари Робер де Блуа, Гуго де Сен-Кантон, граф Жан
де Бриен и менее знатные типа Гуго де Брежиля. Все они обогатились после
захвата Константинополя и, как повествует в ритмических стихах Гуго де
Бре-жиль, из бедности погрузились в богатство, в изумруды, рубины,
парчу, оказались в сказочных садах и мраморных дворцах вместе со
знатными дамами и красавицами-девами. Разумеется, попытки введения
католического вероисповедания и распространения западной культуры в
Латинской империи наталкивались на постоянное упорное сопротивление как
православного духовенства, так и широких слоев населения. Среди
интеллектуалов росли и крепли идеи эллинского патриотизма и эллинского
самосознания. Но встреча и взаимное влияние западной и Византийской
культур в этот период подготовили их сближение в поздней Византии.

Византийские императоры из династии Палеологов восстановили в ходе ряда
войн империю, последние столетия существования которой характеризовались
нестабильностью экономики, территориальными потерями, нескончаемыми
феодальными усобицами и возрастающей турецкой угрозой. И в этих условиях
продолжали развиваться прогрессивные тенденции византийской культуры
XI—XII вв. Вместе с тем они постоянно встречали отчаянное сопротивление
со стороны идеологов господствующей церкви. В обстановке трагического
умирания некогда могущественней империи, ныне зажатой в кольцо внешних
врагов и сотрясаемой внутренними социальными конфликтами, происходит
четкая поляризация двух основных течений в византийской идеологии:
прогрессивно-предренессансного, связанного с зарождением

идей гуманизма, и религиозно-мистического, нашедшего воплощение в учении
исихастов.

Для культуры поздней Византии характерно идейное общение ви-зантийских
эрудитов с итальянскими учеными, писателями, поэтами, что оказало
влияние на формирование раннеитальянского гуманизма. Именно византийским
эрудитам суждено было открыть западным гуманистам прекрасный мир
греко-римской древности, познакомить их с классической античной
литературой, с подлинной философией Платона и Аристотеля. Необходимо
отметить, что понятие «византийский гуманизм» обозначает тот культурный,
духовно-интеллектуальный психологический и эстетический комплекс,
который характерен для мировоззрения слоя эрудитов XIV—XV вв., и который
по своим признакам может считаться аналогом итальянского гуманизма. Речь
при этом идет не столько о завершенной и сформировавшейся культуре
гуманизма, сколько о гуманистических тенденциях, не столько о
возрождении античности, сколько об известном переосмыслении античного
наследия, язычества как системы взглядов, о превращении его в фактор
мировоззрения.

Широчайшие познания таких прославленных византийских философов,
богословов, филологов, риторов, как Георгий Гемист Плифон, Дмитрий
Кидонис, Мануил Хрисолор, Виссарион Никейский и др., вызывали
безграничное восхищение итальянских гуманистов, многие из которых стали
учениками и последователями византийских ученых. Однако противоречивость
общественных отношений поздней Византии, слабость ростков
предкапиталистических отношений, натиск турок и острая идейная борьба,
завершившаяся победой мистических течений, привели к тому, что возникшее
там новое направление в художественном творчестве, родственное
раннеитальянскому Ренессансу, не получило завершения.

Одновременно с развитием гуманистических идей в поздней Византии
происходит необычайный взлет мистицизма. Как будто все временно
притаившиеся силы спиритуализма и мистики, аскетизма и отрешенности от
жизни консолидировались теперь в исихастском движении, в учении Григория
Паламы и начали наступление на идеалы Ренессанса. В атмосфере
безнадежности, порожденной смертельной военной опасностью, феодальными
усобицами и разгромом народных движений, в частности восстания зелотов,
среди византийского духовенства и монашества крепло убеждение, что
спасение от земных бед можно найти лишь в мире пассивной
созерцательности, полного успокоения — исихии, в самоуглубленном
экстазе, якобы дарующем мистическое слияние с божеством и озарение
божественным светом. Поддерживаемое господствующей церковью и феодальной
знатью, учение исихастов одержало победу, заворожив мистическим идеями
широкие

народные массы империи. Победа исихазма во многом была роковой ДЛЯ
^У^турн^Гп ра^имтмд ^^^^^тму^^ ^ ц ^ттч ^у^^ ^м"Г^ Щ-пПНТТШ-ското
государству: исихазм задушшГр>остки гуманистических идеи в литературе и
искусстве, ослабил волю к сопротивлению народных мас^

вб^^бе г. внешними ^ппрпятрц^и

Представляет интерес образ жизни и нравы поздневизантийской знати, для
которых наиболее характерным является стремление к роскоши и комфорту.
Угодничество и лесть нижестоящих по отношению к тем, кто достиг
социальных вершин, выделяются как черты, опреде- /^ ляющие характер
морали придворных кругов. Один из авторов этого времени писал, что дома
богачей полны слуг, на улице же они появляются в окружении свиты
льстецов. По Георгию Пахимеру, льстецы «могут слышать гармонию даже в
кашле больного царственного дитяти». Очень выразительно отражен образ
жизни и нравы тех, кто принадлежит к знатным или состоятельным кругам,
Алексеем Макреливо-литом:

Вы восседаете всегда на конях в окружении прихлебателей и льстецов; что
ни день — вы в ослепительных одеждах; вы устраиваете празднества и
увеселения: у вас постоянна роскошный стол; вы имеете богатые спальни,
привлекающие глаз; в них заморские ткани, шитые золотом и серебром,
иноземные цветные ковры, вас окружают толпы друзей, восхваляющие вас, и
свита слуг. Вы имеете дорогие купальни; о вашей жизни заботятся лучшие
врачи, для вас — лучшие лекарства, благовонные мази и душистые коренья
из Египта... У вас — первые места в собраниях, изобилие вещей и
связанные с ними наслаждения, всеобщее благоговение и почитание,
немедленное исполнение ваших желаний и множество всякого добра со всех
концов земли и моря.

При характеристике нравов придворных и деловых кругов современники
выделяли прежде всего мздоимство, клеветничество, наушничество.
Императорский двор представлялся им «образцом болтливости и
угодничества». Сочинение «Плодослов» высмеивает подобострастие,
проявляемое по отношению к государю (в басне — к Айве) по поводу каждого
высказанного им решения: «Многая лета, владыко государь Айва, многая
лета! Яко тебе подобает царствие, единому изо всех благородному
воистину!» Душной была атмосфера двора и чиновничьего аппарата:
выжидание чинов, должностей и подачек, стремление выдвинуться, быть
замеченным. Взяточничество считалось нормой деловых отношений. Стефан
Сахликис, в начале своей адвокатской деятельности освободивший от платы
бедняков и не бравший взяток, навлек на себя неудовольствие со стороны
коллег, поскольку мздоимство в суде было нормой. Набор тех моральных
проявлений, который по традиции принято называть византизмом, сохранялся
до последних дней существования империи.

В поздней Византии процветали суеверия. Общественные неурядицы порождали
мысли о приближении конца мира. Даже в среде образованных людей были
распространены гадания, предсказания, а иногда и

магия. Византийские авторы не раз обращались к сюжету о пророчествах
Сивиллы, якобы правильно определившей число византийских императоров и
патриархов и тем самым будто бы предсказавшей время гибели империи. Были
специальные гадательные книги (библиа хрис-матогика), предсказывавшие
будущее.

Часто плохое самочувствие или неудачное течение дел объяснялось
воздействием колдовских сил. Император Феодор II Ласкарис считал свою
эпилепсию результатом колдовства. Людей, применявших различные формы
чародейства, побаивались, не желая испытать на себе силу их воздействия.
Порой колдунов преследовали с тем, чтобы узнать цель их тайных действий
против какой-либо персоны. Однажды заподозренную в чародействе старуху
для того, чтобы выведать цель ее колдовских действий, обнаженной
посадили в мешок с кошками, причем кошек через ткань кололи шиповником,
чтобы они вонзались когтями в тело старухи. Часты были случаи применения
магии в кругах духовенства, хотя это и преследовалось церковью.

Некоторые рецепты лечения болезней свидетельствовали, что в Ви-зантии
наряду со знанием астрономии, фармакологии, умением оперировать с
применением наркоза уживались самые наивные суеверия относительно путей
избавления от болезней. Вот одна из подобных рекомендаций: «При Зубной
боли: нужно поймать речного краба и, вынув его правый глаз, приложи (к
зубу?), самого же (краба) отпусти живым».

Суеверия сохранялись еще и в сфере правосудия, хотя не были частым
явлением; кое-где в селах еще применялся «божий суд». Иногда обвиняемый
в тяжелом преступлении испытывался огнем, ступая босиком на раскаленные
угли или беря в руки раскаленное железо. Даже спорные вопросы теологии
порой решались подобным образом. Так, богословы пытались решить
догматические споры двух церковных направлений, предав огню два
манускрипта, содержащих религиозное кредо этих направлений. Порой в суде
для определения правой стороны прибегали к поединку между обвинителем и
обвиняемым.

Религиозная настроенность была в высшей степени характерна для
поздневизантийского общества. Обращенные к народу проповеди аскезы и
анахоретства не могли не оставить следа. Стремлением к уединенности, к
молитве была отмечена жизнь многих людей, как выходцев из знати, так и
представителей низов. Слова Георгия Акрополита могли характеризовать не
одного лишь деспота Иоанна: «Проводил целые ночи в молитве... было у
него попечение о том, чтобы больше проводить времени в уединении и
наслаждаться вытекающим отовсюду спокойствием или по крайней мере
находиться в близком общении с лицами, ведущими такую жизнь». Уход из
политической жизни в монастырь далеко не единичен. Стремление уйти от
общественных дел объясня-

лось прежде всего тем, что современники не видели выхода из тех
неблагоприятных коллизий внутреннего и международного плана, которые
свидетельствовали о падении авторитета империи и приближении ее к
катастрофе.

Каков же вклад византийской цивилизации в мировую культуру? Прежде всего
следует отметить, что Византия была «золотым мостом» между западной и
восточной культурами; она оказала глубокое и устойчивее воздействие на
развитие культур многих стран средневековой Европы. Ареал
распространения влияния византийской культуры был весьма обширен:
Сицилия, Южная Италия, Далмация, государства Балканского полуострова,
Древняя Русь, Закавказье, Северный Кавказ и Крым — все они в той или
иной степени соприкасались с византийской образованностью. Наиболее
интенсивно византийское культурное влияние, естественно, сказывалось в
странах, где утвердилось православие, связанное прочными нитями с
константинопольской церковью. Византийское влияние сказывалось в области
религии и философии, общественной мысли и космологии, письменности и
образования, политических идей и права, оно проникало во все сферы
искусства — в литературу и зодчество, живопись и музыку. Через Ви-зантию
античное и эллинистическое культурное наследие, духовные ценности,
созданные не только в самой Греции, но и в Египте и Сирии, Палестине и
Италии, передавались другим народам. Восприятие традиций византийской
культуры в Болгарии и Сербии, Грузии и Армении, в Древней Руси
способствовало дальнейшему прогрессивному развитию их культур.

ЛИТЕРАТУРА

Бычков В.В. Византийская эстетика. М., 1977. Культура Византии IV —
первой половины VII в. М-,1984. Культура Византии второй половины VII —
XV в. М., 1989. Медведев И.11. Византийский гуманизм XIV—XV вв. М.,
1976. Поляковская М.А., ЧекаловаА.А. Византия: быт и нравы. Свердловск,
1989. УдальцоваЗ.В. Византийская культура. М., 1988.

16-1038

Лекция 18

КУЛЬТУРА СРЕДНЕВЕКОВОЙ РУСИ

Социальный и политический строй древнерусского государства. Русская
Правда. Крешение Руси. Самобытность культуры Средневековой Руси.
Культурные связи Киевской Руси. Древнерусская литература. «Слово о
законе и благодати» Иллариона. «Слово о полку Игореве». Летописание и
древнерусская обшественно-политическая мысль. Развитие знаний о природе
и зачатки рационалистического мировоззрения. Ереси. Развитие и расцвет
древнерусского искусства (Феофан Грек, Андрей Рублев, Дионисий). Бытовая
культура Древней Руси.

Во второй половине IX в. на территории Восточной Европы сложилось
Древнерусское государство. Это было раннефеодальное государство,
производственную основу которого составляло земледелие. Древнерусское
государство не было однородным в отношении социально-экономического
строя и культуры. В одних районах — в Поднепровье, в Новгородской земле
процесс феодализации шел интенсивнее, в других — пережитки
патриархально-родовых отношений сохранялись дольше. Это накладывало
определенный отпечаток на развитие самобытной культуры Древней Руси.
Однако существовали общие тенденции в развитии ее культуры. Они
заключались в тесной связи с культурными традициями земледельческих
скифских, а затем раннеславян-ских племен, во
взаимодействии-древнерусской культуры с культурой соседних народов, в
складывании в рамках древнерусского государства единой древнерусской
народности. Высокий уровень культуры, достигнутый в древнерусском
государстве, обусловлен длительным предшествующим процессом развития
культуры восточных славян. Подъем древнерусской культуры заложил прочные
основы для развития в

дальнейшем единства культуры русского, украинского и белорусского
народов.

Политический строй древнерусского государства сочетал в себе институты
новой феодальной формации и старой, первобытнообщинной. Во главе
государства стоял наследный князь; киевскому князю подчинялись владетели
других княжеств. Из летописи нам известны немногие из них, однако
договоры Олега и Игоря с Византией содержат упоминания о том, что их
было немало. Так, по договору Игоря послы отправлены от Игоря и «от
всякая княжья», причем названы послы от отдельных князей и княгинь.

Князь был законодателем, военным предводителем, верховным судьей,
адресатом дани. Функции князя точно определены в легенде о призвании
варягов: «володеть и судить по праву». Князя окружала дружина,
дружинники жили на княжеском дворе, пировали вместе с князем,
участвовали в походах, делили дань и военную добычу. Отношения князя и
дружинников были далеки от отношений подданства — князь советовался с
дружиной по всем делам. Вместе с тем и князь был нужен дружине не только
как реальный военный предводитель, но и как некий символ
государственности.

Наиболее уважаемые, старшие дружинники, составлявшие постоянный совет —
«думу», князья стали именоваться боярами, у некоторых из них могла быть
и своя дружина. Для обозначения младшей дружины применялись термины
«отроки», «чадь», «гриди». Бояре выступали в роли воевод, а младшие
дружинники исполняли обязанности административных агентов: мечников
(судебных исполнителей), вирников (сборщиков штрафов) и т.д. Княжеская
дружина, оторвавшаяся от общины, делившая между собой дань, представляла
собой нарождавшийся класс феодалов. Княжеская власть была ограничена и
элементами сохранившегося народного самоуправления; народное собрание —
«вече» — действовало активно в IX—XI вв. и позднее. Народные старейшины
— «старцы градские» — участвовали в княжеской думе, и без их согласия
было, видимо, трудно принять то или иное важное решение.

Социально-политический строй древнерусского государства находит свое
выражение в Русской Правде — древнейшем своде законов Руси (он состоит
из Правды Ярослава, Правды Ярославичей, Пространной Правды и
дополнительных статей). Система наказаний в Русской Правде показывает,
что в древнерусском государстве еще существовали пережитки
родоплеменного строя. Правда Ярослава (ок. 1016 г.) допускает кровную
месть — институт, типичный для эпохи, когда не существует государства,
наказывающего за преступления. А в Правде Ярославичей (вторая половина
XI в.) кровная месть уже запрещена, взамен нее введен денежный штраф за
убийство (вира), который дифференцироваться в зависимости от социального
положения убитого.

Согласно Русской Правде, древнерусское общество состояло из свободных
общинников — «людей» (основное население страны), смердов (полусвободные
данники князя), холопов (рабов), закупов (неполные рабы), рядовичей
(дети от браков свободных с рабынями, мужья рабынь и пр.) и изгоев
(люди, лишившиеся своего социального статуса). Русская Правда рисует
тяжелое положение холопов, которые были полностью бесправны. Холоп,
ударивший свободного, если даже господин уплатил за него штраф, мог быть
при встрече убит обиженным, а в более позднее время — жестоко телесно
наказан. Холоп не имел права свидетельствовать в суде. Беглого холопа
наказывал сам господин, но тяжелые денежные штрафы накладывались на тех,
кто поможет беглому, указав путь или хотя бы накормив. За убийство
своего холопа господин не отвечал перед судом, а подвергался лишь
церковному покаянию.

Жизнь рядовича защищалась минимальным пятигривенным штрафом; положение
же закупа близко к статусу будущего крепостного крестьянина. В Русской
Правде подробно разбираются случаи, когда община помогает попавшему в
беду своему члену, когда он должен сам платить, «а людям не надобе».

Спорным остается вопрос о времени возникновения феодального
землевладения в Древней Руси. Некоторые авторы относят его появление к
IX—Х вв., но большинство полагает, что во второй половине XI — первой
половине XII в. образуется феодальная вотчина. Поэтому преобладание
среди непосредственных производителей материальных благ свободных
общинников, значительная роль рабского труда и отсутствие феодального
землевладения позволяют сделать вывод о том, что древнерусское
государство носило раннефеодальный характер. Его дальнейшее развитие с
необходимостью требовало введения на Руси христианства, ведь оно
держалось не на одной военной системе — это было многонациональное
государство, поэтому нужна была наднациональная, мировая религия.

^ Исторический акт принятия христианства византийского, православного
толка был совершен князем Владимиром в 988 г., и с этого момента в сонме
европейских христианских государств появилась Киевская Русь. Великий
князь Владимир осуществил смелую государственную реформу, которая
позволила Древней Руси встать вровень с развитыми феодальными
монархиями. Ведь в эту эпоху Византия была еще в расцвете, там не умерла
античная традиция — в ее школах изучали Гомера и других классиков
древности, в философских диспутах продолжали жить Платон и Аристотель.
Византийский вариант христианства отвечал нуждам феодального общества,
что вполне соответствовало замыслам Владимира. Одновременно решалась и
задача единого культа для всех племен Древней Руси. Государственная
реформа Владимира как бы высвободила посте-

пенно накапливавшийся в древнерусском обществе потенциал — началось
бурное, стремительное развитие страны. Пригла.шенные из Визан-тии
мастера строят каменные здания и храмы, расписывают их, украшают
фресками, мозаикой, иконами, а рядом с ними работают русские, которые
учатся неизвестному ранее мастерству. Уже следующее поколение будет
возводить сложные сооружения в русских городах, почти не прибегая к
помощи иноземцев. Прибывшее духовенство не только служит в новых храмах,
но и готовит русские кадры для церкви, и, как следствие,
распространяются знания и грамотность. Организуются школы, в которые
Владимир под плач матерей собирает детей высшего сословия, молодых людей
посылает на учебу за рубежи родной страны. Вводится летописание; как и
всякое развитое государство, Киевская Русь начинает чеканить золотую
монету.

Древняя Русь постепенно становится государством новой высокой культуры.
Не следует, однако, думать, что в языческие времена она не обладала
по-своему совершенной культурой. Эта народная языческая культура будет
еще долго жить и продаст древнерусской культуре своеобразные и
неповторимые черты^^Йменно сплав достижений тогдашней мировой культуры
(от сочинений Аристотеля до способов кладки каменной арки) и успехов
языческой культуры и породил самобытный характер русской культуры^
Самобытность в чем? Прежде всего она проявляется в примате эстетического
момента над философским. Кто лучшие русские философы? Державин (в оде
«Бог»), Тютчев, Достоевский, Владимир Соловьев. Даже Чернышевский
стремится быть философом. Можно спорить — хорошие или плохие, но русские
философы — это все писатели, художники. И «умозрение в красках» — это
иконы. Доказательством этому служат шедевры классической поры русского
иконописания. Чтобы писать так, нужно было всем своим существом верить,
что красота — категория не столько эстетическая, сколько онтологическая.

Вспомним, что Русь до XVII в. не знала школьной философии, а потому не
дала таких ученых сочинений, как «Источник знания» Иоанна Дамаскина (ок.
650 — ок. 749) в Византии или «Сумма богословия» Фомы Аквинского
(1225—1274) на средневековом Западе, которые подводили бы итог
смысловому содержанию целой эпохи. Но это не значит, что на Руси не было
своего философского осмысления бытия, только философствование
осуществлялось в специфических формах — в формах иконописания. Не в
трактатах, а в иконах, не в силлогизмах и дефинициях, а в зримых
явлениях красоты — достаточно строгой, твердой и незамутненной, чтобы
пропускать чистый свет духовного смысла, — приходится искать центральные
идеи древнерусской культуры. Творчество красоты приняло на себя
дополнительные функции, которые в других культурах принимало на себя
абстрактное мышление.

Другая черта древнерусской культуры и в Киевской Руси, и в Московской
Руси — это религиозность, т.е. можно говорить о том, что древнерусская
культура — это религиозная культура. В то время, когда в Западной Европе
происходил кризис Реформации, сферы бытия русского человека были
пронизаны православным религиозным воздействием и во многом определялись
им. На Руси возникают целые города — памятники православного искусства,
о которых современный человек может говорить как о городах-заповедниках:
Суздаль, Ростов Великий, Переславль-Залесский, Кириллов и др. Наши храмы
монументальные и веселые, украшенные. Если хотите, тут даже какой-то
элемент Востока или, точнее, элемент веселой красоты: православное
христианство — самое веселое христианство. Помните у Тютчева: «Я лютеран
люблю богослуженье?» Но поэт подчеркивает мрачность этого богослужения,
к тому же следует иметь в виду, что и католические храмы суровы в своей
грандиозности. Тогда как русский храм благодаря светлому, яркому,
сияющему иконостасу, благодаря очеловеченному устройству пространства,
его космизму и золоту огня, просто красив и светел.

И наконец, характерной чертой древнерусской культуры является двоеверие
— сочетание христианской веры и прежних языческих обычаев.
Действительно, так как язычество было раздробленным, оно было уничтожено
Владимиром довольно мирным путем. Столкнули в воду языческих идолов,
простоявших в Киеве несколько лет, поплакали и забыли о них. И заметьте
— не порубили, не сожгли, а проводили с почестями: так обветшалую икону
будут класть на воду, доверяя ее реке. И все — древние боги ушли, а вот
язычество в своих земледельческих и бытовых нравственных формах живо до
сих пор.

( Необходимо помнить, что древнерусская культура, главным очагом которой
являлся Киев, по своему происхождению и характеру была европейской
культурой, но она впитала также значительные воздействия культур
Востока. Древняя Русь в X—XII вв. поддерживала разносторонние связи со
многими европейскими и восточными народами и странами, и этим тоже
объясняется стремительный взлет древнерусской культуры. Несомненно,
наиболее важными и плодотворными были связи Киевской Руси с Византией,
которая в то время являлась мировым культурным центром и общим
источником культурных явлений. Как полагают современные ученые,
византийское культурное влияние со временем поднялось на Руси до
довольно высокого уровня общения развитых культур. За сравнительно
короткое время киевскими книжниками были освоены громадные литературные
богатства Ви-зантии. Столь же стремительно происходило усвоение образцов
византийского искусства, прежде всего архитектуры и живописи.

Непосредственно выросшая из эллинизма, византийская культура несла в
себе богатое античное наследие, составляющее общую основу

европейской цивилизации. Киевская Русь, осваивая литературные богатства
и искусство Византии, тем самым приобщалась и к названной общей основе,
она вместе с тем включалась и в процесс дальнейшего созидания и развития
европейской культуры. Однако столь значительное византийское влияние
отнюдь не приводило к тому, что древнерусская культура превращалась в
копирование византийской, а Киев — в некий филиал Константинополя.
Усваивая более развитую византийскую культуру и через нее опыт и
достояние европейской и частично восточных культур, культура Киевской
Руси обнаружила и яркую самобыГность. Об этом свидетельствует
оригинальная литература Киевской Руси, в частности «Слово о полку
Игореве» — произведение, не имеющее прецедентов в византийской
литературе и отличающееся от западных эпических поэм.

Своеобразием отмечены также архитектура и другие искусства Киевской
Руси. Несомненно, София Киевская немыслима без Софии
Константинопольской, но она определенно говорит и о различии двух
культур. Константинопольская София имеет форму базилики с одним
громадным куполом. Киевская — форму крестово-купольного храма с малыми
куполами вокруг центрального купола, и это многокупольное завершение
характерно для древнерусского стиля. К оригинальным чертам Киевской
Софии следует отнести также открытые аркады-галереи, широкое применение,
наряду с мозаикой, фрески в росписи храма, наличие светской тематики в
фресковой живописи.

В XI—XII вв. стольный град Руси поддерживал весьма широкие отношения и с
восточными соседями, и со странами Центральной и Западной Европы. В то
время Древнерусское государство занимало важное место в политической
жизни всего континента, о чем, в частности, свидетельствуют
разветвленные династические браки великих киевских князей. Достаточно
вспомнить, что Анна, дочь Ярослава Мудрого, стала королевой Франции и
принимала участие в управлении страной. Сохранилось письмо папы Николая
II, написанное им Анне в 1059 г., в котором он хвалит ее добродетель, ум
и советует воспитывать сыновей в чистых нравах, поддерживать короля в
его заботах о государстве.

Значительным весом Древнерусского государства в европейских делах
обусловлено и то, что западные послы, купцы, воины были в то время
нередкими гостями Киева. Их поражали размеры столицы Руси, великолепие
ее дворцов и храмов. Сообщаемые ими сведения о Киеве находили обобщенное
отражение в западных хрониках и космографиях. Так, Адам Бременский,
известный географ XI в., назвал Киев «соперником Константинополя и
лучшим украшением греческого мира». О Руси и ее столице находим частые
упоминания в эпическом творчестве народов Западной Европы —
скандинавских сагах, немецких геро-

ических поэмах, французских рыцарских романах. Любопытно отметить, что в
эти произведения приходили отзвуки и образы эпического творчества Руси,
в частности образы князя Владимира и Ильи Муром-ца, который в немецких и
скандинавских эпических поэмах XI— XIII вв. выступает под именем Ильи
Русского. Монголо-татарское нашествие прервало связи древнерусского
государства с западными странами, они были восстановлены уже Московской
Русью, хотя и не прерывались у Новгорода.

Определенное своеобразие имеет и русская литература, возникшая еще в Х
в. Официальное принятие христианства древнерусским государством
потребовало не только множества переводных богослужебных и
просветительских книг, но и составления, собственных, русских сочинений.
Из памятников гражданской литературы до нас дошло так называемое
«Поучение Владимира Мономаха», обращенное к детям князя. Литературный
прием обращения отца к детям был широко распространен в средневековой
литературе, нет ни одной страны на Западе и на Востоке, где бы не было
такого рода произведения. Разные по содержанию и окраске, они имели одну
цель — дать наставления детям. Таков труд византийского императора
Константина Багрянородного «Об управлении империей». «Наставления»
французского короля Людовика Святого, поучение англосаксонского короля
Альфреда и др. Но «Поучение» Владимира Мономаха выделяется среди них
своей целенаправленностью и высокой художественностью. Исходя из
собственного опыта, Мономах четко формулирует основные жизненные
принципы. Он не ограничивается простым призывом сыновей к единству и
прекращению усобиц, а обращает внимание и на образ самого князя, который
в его представлении должен быть мужественным и смелым, деятельным и
неутомимым правителем Русской земли. Князь должен проявлять заботу о
смерде, челяди, «вдовицах», не давать сильным погубить человека. Дав
крестное целование, нужно блюсти его, чтобы «не погубить души своей».
Нужно заботиться о хозяйстве, рано вставать, поздно ложиться, не
лениться, быть всегда готовым к походу. Князь должен думать о
распространении славы Русской земли, чтить «гостя, откуда бы он к вам ни
пришел, простолюдин ли, или знатный, или посол... ибо они по пути
прославят... по всем землям...» Существенно то, что Мономах стремится
убедить детей своим собственным примером. В «Поучении» отразилось
глубокая тревога за дальнейшую судьбу родины, стремление предупредить
потомков, дать им советы^ чтобы предотвратить политический распад
Древнерусского государства.

Известны также сочинения церковного характера: жития русских святых
Бориса и Глеба, Ольги, Владимира и др., поучения Феодосия Печерского и
Луки Жидяты и, наконец, «Слово о законе и благодати»

первого русского митрополита Иллариона. Последнее произведение имеет
исключительное значение, по своей теме оно обращено к будущему Руси, а
по совершенству формы и в самом деле как бы предвосхищает это будущее.
Тема «Слова» — тема равноправности народов, резко противостоящая
средневековым теориям богоизбранничества лишь одного народа, теория
вселенской империи, или вселенской церкви. Илларион указывает, что
Евангелием и крещением бог «все народы спас», прославляет русский народ
среди народов всего мира и резко полемизирует с учением об
исключительном праве на «богоизбранни-чество» только одного народа. Все
«Слово» Иллариона, от начала до конца, представляет собой стройное и
органическое развитие единой патриотической мысли. И замечательно, что
эта патриотическая мысль Иллариона отнюдь не отличается национальной
ограниченностью, ведь Илларион все время подчеркивает, что русский народ
только часть человечества. Соединение богословской мысли и политической
идеи создает жанровое своеобразие «Слова» Иллариона, в своем роде это
единственное произведение.

Фундаментальная идея о необходимости прекращения своевольства и усобиц,
о единении князей для защиты Русской земли пронизывает изумительный
памятник древнерусской литературы — «Слово о полку Игореве». Строгий
анализ образов этой поэмы показывает, что они порождены синкретическим
мироощущением, сочетанием разнородных элементов: «Слово о полку Игореве»
отражает «впечатывание» христианского мировоззрения в плоть традиционной
славянской культуры. Отвечая на вопрос о том, что преобладало в
образовавшемся при таком сплаве типе культуры, приходится признать
следующее. Христианство присутствует в «Слове» наподобие верхнего
покрова, только припорошившего древний и многовековой пласт культуры;
основным корневым стержнем, породившим и питавшим «Слово», во многом
оставалась самобытная мифологическая культура восточных славян. К этому
следует сделать незначительное, но необходимое дополнение. Отразившееся
в «Слове» язычество было уже «перезревшим» язычеством, преобразованным и
значительно переосмысленным по сравнению с состоянием догосударственной
поры. Выявленные же в памятнике черты христианства принадлежат
христианству неортодоксального типа, христианству веротерпимому,
приземленному и оптимистическому. То было избранное русскими князьями
новозаветное христианство, а не христианство, ужесточенное монашеским
аскетизмом и пастырскими поучениями.

Первый вариант относительно легко ложился в душу славянина-общинника и
находил определенное созвучие в мирском устроении бытия, второй —
пригнетал душу абсолютом карающего начала и пронизывал бытие страхом
наказания за неминуемо совершаемые грехи,

т.е. чаще всего за удовлетворение естественных потребностей вчерашнего
славянина-язычника. Отсюда в русской культуре — устной и письменной —
пойдут рука об руку два эти взаимоотталкивающихся и борющихся друг с
другом начала. Из этих столкновений волевых противоречий как бы
высекаются образцы высокого духовного подвига и неизмеримой глубины
страдания человеческого, насыщая культуру русского народа богатой
духовностью и сокровенным духовным опытом, именуемым святостью.

Среди письменных памятников древнерусской культуры первое место
принадлежит летописи. Русское летописание возникает в XI в. и
продолжается до XVII в. В разное время своего существования оно имело
разный характер и разное значение. Достигнув значительного развития в
XI—XII вв., летописание затем в результате монголо-татар-ского нашествия
приходит в упадок. Во многих старых летописных центрах оно прекращается,
в других сохраняется, но носит узкий, местный характер. Возрождение
летописного дела начинается только после Куликовской битвы. Летописи —
это не просто перечисление исторических фактов, в них воплотился широкий
круг представлений и понятий средневекового общества. Летописи являются
памятниками и общественной мысли, и литературы, и даже зачатков научных
знаний. Они представляют собой как бы синтетический памятник русской
средневековой культуры. Можно без преувеличения сказать, что у нас нет
более ценных и интересных памятников прошлой культуры, чем наши летописи
— от знаменитой «Повести временных лет» киевского монаха Нестора до
последних летописных сводов XVII в.

При всем различии политических тенденций и стиля изложения во всех
летописях XIV—XV вв. отчетливо проявляется их общерусский характер. Где
бы ни составлялась летопись, какие бы местные политические интересы она
ни защищала, в ней все равно красной нитью проходит тема общности
Русской земли, ее борьбы против иноземных завоевателей, понимаемой
летописцем как борьба в защиту православия и христианства. Интересно,
что война Москвы против Новгорода была облечена также в религиозную
форму борьбы против отступничества Новгорода от христианства, для чего
был использован факт связей боярской аристократии Новгорода с Литвой и
католической церковью. Патриотизм в его своеобразной религиозной
окраске, типичной для средневековья, является ярко выраженной чертой
русского летописания. ^

Ведущим направлением общественно-политической мысли XIV— XV вв.,
отразившейся в летописях и других литературных произведениях, была
выраженная в религиозной форме идея общерусского единства и сильной
княжеской власти в союзе с церковью. Это была феодальная идеология по
своему классово-политическому содержанию,

выражавшая прогрессивное в то время движение к созданию единой
феодальной монархии. С наибольшей силой эта идеология развивалась в
произведениях московской общественно-политической мысли. После
образования единого Российского государства в центре
общественно-политической мысли стояли прежде всего вопросы самодержавной
власти, места и значения церкви в государстве, его международного
положения. В начале XVI в. оформилась тесно связанная с версией о
происхождении московских великих князей от римских императоров идея о
«Москве — третьем Риме». И наконец, в XVII в. возник «Новый летописец»,
главная идея которого — обоснование законности избрания на русский
престол династии Романовых.

Религиозное мировоззрение было господствующим в средние века, однако
господство христианства в средневековой Руси было далеко не
всеобъемлющим. В народных массах устойчиво сохранялись пережитки
языческих верований, что сказывалось в разных праздниках и обрядах и
против чего упорную, но довольно безуспешную борьбу вела церковь. В
народных обычаях и обрядах было много проявлений невежества, суеверий,
вроде колдовства, волхвования и пр., но в устойчивости этих явлений
вместе с тем сказывалось и стихийное сопротивление христианской церкви с
ее установлениями, освящавшими отношения господства и подчинения.
Народные массы были той средой, которая в конечном счете питала
многообразные проявления антицерковной идеологии в русской культуре
XIV—XVI вв. Одним из важнейших и интереснейших явлений антицерковной
идеологии были ереси.

Представляет интерес ересь так называемых стригольников, возникшая в
Новгороде (середина XIV в.). Они сосредоточивали все свое внимание на
внутреннем, духовном состоянии человека. Стригольники считали, что
религия во всей ее полноте доступна восприятию каждого человека,-а не
только особой касте церковников, что религиозное миропонимание должно
быть основано на разуме человека, а не на вере в необъяснимые чудеса и
таинства. В этом заключался важный сдвиг средневекового мышления в
сторону рационализма, в сторону освобождения человеческого духа от
беспомощного преклонения перед таинственной силой «высшего божества», в
конечном счете учение стригольников подрывало основы религии, хотя сами
они оставались еще в целом в рамках религиозного мировоззрения. О
распространении рационалистического мышления на Руси свидетельствует и
сочинение тверского купца Афанасия Никитина. Он не был еретиком, но в
его «Хождении за три моря» высказаны мысли, противоречащие официальной
религиозной догме и рационалистические в своей основе. Прежде всего —
это мысль о равноправии языков и вер. Интересно и то, что в сочинении
Никитина нет упоминания Троицы, ему ближе понятие единого бога (как и
стригольникам). Рационалистические идеи,

несогласие с церковью и ее догматами были проявлением развития
прогрессивной общественной и философской мысли.

В начале XVI в. в Москве собрался церковный собор для суда над
еретиками, которые с согласия великого князя были приговорены к смертной
казни. В Москве и Новгороде еретиков сожгли на кострах; так русская
церковь, не отставая от католических инквизиторов, жестоко расправлялась
со своими противниками. Не только в католических странах Запада, но и в
России в средние века пылали зажженные церковниками костры, на которых
гибли смелые мыслители, провозвестники будущей победы науки над
религией, гуманизма над аскетизмом.

Для средневековой русской религиозной культуры типичным было
мистико-символическое объяснение явлений природы. Например, солнечное
затмение 1366 г. объяснено в летописи божьим гневом за то, что
египетский султан преследовал христиан, «и сего не терпя, солнце лучи
свои скры». Но наряду с этим в летописи заметны признаки зарождающегося
свободного наблюдения над природой, не связываемого
религиозно-мистической символикой. Так, в записи 1419 г. при описании
сильной бури с грозой сказано, что гром является результатом
«столкновения облаков». Интерес к строению Земли и вселенной привел к
появлению особых сочинений. В одном рукописном сборнике
Кирилле-Белозерского монастыря (1424) содержатся статьи: «О широте и
долготе Земли», «О стадиях и поприщах», «О земном сустроении», «О
расстоянии между небом и Землей», «Лунное течение» и т.п. Исследователь
истории русской науки Т.И. Райнов отмечает, что все эти статьи
«отличаются совершенно трезвым натуралистическим характером». В них
содержатся цифровые данные о некоторых астрономических объектах.
Устройство вселенной понималось как геоцентрическое и уподоблялось яйцу:
Земля — это желток, воздух — белок, небо — скорлупа. Небо всюду отстоит
от Земли на равном расстоянии и вращается над Землей, причем Луна и
планеты помещаются на особых вращающихся поясах. Объясняется, почему
Солнце выглядит небольшим — вследствие расстояния, при котором
человеческое зрение («зрак») видит все в уменьшенном виде. И хотя эти
представления наивны, существенна сама попытка
натуралистически-конкретного объяснения вселенной на основе практических
наблюдений.

Образование Российского государства способствовало дальнейшему
накоплению знаний о природе и формированию рационалистического
мировоззрения. Начавшееся ослабление позиций церкви, развитие
ремесленного производства и торговли, рост связей с зарубежными странами
также сыграли роль в развитии научных знаний в XVII в. Конечно, и в это
время продолжала распространяться старая литература о природе с ее
богословско-мистическим истолкованием различных

явлений. Но наряду с этим появляется интерес к научной литературе
западноевропейского Возрождения с ее рационалистическим подходом к
явлениям природы. Именно в это время в России появляются переводы целого
ряда произведений, оказавших существенное влияние на формирование и
распространение научных взглядов в области астрономии, математики,
химии, географии, биологии и пр. Сами условия жизни Российского
государства XVII в. требовали перехода к более конкретному и
реалистичному изучению природы, отказа от богословско-символического и
мистического ее истолкования. При этом развивалась чисто практическая
сторона научных знаний, в то время как ее теоретическая сторона
оставалась в совершенно неразвитом состоянии, что в значительной мере
объясняется позицией церкви, враждебной научному знанию. И тем не менее
развитие рационалистического мышления подтачивало устои русской
религиозной культуры, способствовало ее обмирщению.

В ходе своего развития достигает расцвета древнерусское искусство. Во
второй половине XIV — первой половине XV в. работали два великих русских
художника — Феофан Грек и Андрей Рублев. Феофан, выходец из Византии, во
второй половине XIV в. работал в Новгороде, а затем в Москве. Для стиля
фресковых росписей Феофана и его икон характерна особая экспрессивность,
эмоциональность. Он не всегда тщательно прорисовывал свои изображения,
но достигал огромной силы воздействия на чувства зрителя. Этот характер
живописи соответствовал и темпераменту художника, о котором говорили,
что он «изограф нарочитый и живописец изящный во иконописях».
Современник рассказывает, что во время работы он никогда не стоял на
месте («ногами беспокоя стояще»): вероятно для того, чтобы все время
видеть, как смотрится мазок издали. Не прерывая работы, Феофан вел
беседы с друзьями — и об искусстве, и о философии.

Иной характер носит живопись Андрея Рублева (ок. 1360—1430).
Великолепный колорист, Андрей Рублев создавал умиротворенные композиции.
В годы кровавых феодальных междоусобиц, вражеских набегов он отразил в
живописи народную мечту о мире, спокойствии, благополучии, человеческой
близости. Эти черты особенно ярко проявились в самом знаменитом
произведении, созданном им совместно с учениками, — «Троице». На иконе
изображены три прекрасных юноши, ведущие неторопливую, дружескую и
вместе с тем печальную беседу. Андрей Рублев работал и в области книжной
миниатюры; во времена, когда искусство было большей частью безымянным,
он оставил после себя прочную память. Даже в середине XVI в. в одном из
завещаний среди множества икон без указания авторов особо выделяется
образ «Ондреева письма Рублева». Традиции Андрея Рублева продолжались в
живописи второй поло-

вины XV—XVI в. Особенно выделяются фресковые росписи Дионисия (лучше
всего они сохранились в Ферапонтовом монастыре в Белозер-ском крае), не
только своеобразные по композиции, но и с неповторимо нежным колоритом.
Искусство иконописания сохранило для нас не только имя Дионисия; но и
имена Прохора с Городца, Даниила Черного, Прокопия Чирина, Истомы
Савина, Симона Ушакова. Об их уровне иконописания грек, диакон Павел
Алепский, побывавший в 1666 г. в России, писал: «Иконописцы в этом
городе не имеют себе подобных на лице земли по своему искусству,
тонкости письма и навыку в мастерстве... Жаль, что люди с такими руками
тленны». Во второй половине XVI в. в живописи появляются уже и
портретные изображения с чертами реального сходства. Достижения
искусства средневековой Руси вошли в.плоть и кровь русской культуры
XVIII—XIX вв.

В жизни людей Древней Руси большое место занимали музыка, песни и
пляски. Песня сопровождала работу, с ней ходили в поход, она была
составной частью праздников, входила в обряды. Плясками и
инструментальной музыкой сопровождались «игрища межю села», княжеские
развлечения. Красочная картина описания пира богача дается в «Слове о
богатом и убогом», где описывается выступление артистов-музыкантов «с
гусьльми и свирельми», певцов, танцоров, шутов. Артисты-скоморохи
занимали особое место среди древнерусских профессиональных исполнителей.
Они ездили из города в город, из села в село и выступали на торгах,
ярмарках или празднествах. Скоморохи были артистами —
профессионалами-танцорами, акробатами, фокусниками, водили медведей и
других дрессированных животных. Церковные круги отрицательно относились
ко всем этим развлечениям, видя в них «пакость», «бесовство», связанное
с языческим религиоз-. ным воззрением, отвлекающим людей от церкви.

К числу наиболее^замечательных археологических достижений нашего времени
по праву относится открытие берестяных грамот в Новгороде. Береста
играла на Руси такую же роль, как папирус в Египте или вощеные таблички
в Риме. Феодальные акты, подлежащие вечному хранению, писались на
пергаменте, но повседневные нужды в письменном слове удовлетворялись с
помощью березовой коры. Именно на ней запечатлевали хозяйственные
распоряжения, долговые расписки, заметки для памяти и частные письма.
Авторами и адресатами их были лица разного достоинства и сословной
принадлежности — и бояре, и представители знати, и рядовые ремесленники,
и крестьяне, и служилые люди.

Характерными чертами русского быта в XVI в. оставались консервативность
и большая, чем в предыдущие периоды, но все еще незначительная
дифференцирован ность: разница в быте между господствующим классом и
«черными» людьми по-прежнему была скорее количе-

ственной, чем качественной. Мало отличались друг от друга в это время
городские и сельские жилища. Город был комплексом усадеб, на улицы и
переулки выходили не дома, а высокие глухие заборы. В каждой усадьбе
были изба, хозяйственные постройки, небольшой огород с садом. Боярская
усадьба имела большие размеры, разнообразными были хозяйственные
постройки: кроме господского дома стояли «людские» избы, в которых жили
холопы. Горожане держали также домашний скот, а потому за городской
чертой обязательно устраивались выгоны.

Семейный быт строился на основе безоговорочного подчинения главе семьи
всех домочадцев — жены и детей. За непослушание следова-то телесное
наказание. Это не удивительно: телесные наказания применялись широко, им
подвергали даже бояр, они не считались позорящими. И все же было бы
неверным считать русскую женщину XV— XVI вв. абсолютно бесправной.
Разумеется, браки совершались по воле родителей, «сговорные» и «рядные»
записи о будущем браке заключали не жених и невеста, а их родители или
старшие родственники. Но соображения материальные и престижные
преобладали в феодальных семьях, где выгодный брак сулил приращение
вотчин или установление добрых отношений с влиятельными лицами. Среди
крестьян и посадских людей, где к тому же ранняя трудовая деятельность
помогала общению юношей и девушек, основы брака бывали иными. Важные
обязанности лежали на жене; она была распорядительницей всего домашнего
хозяйства, в богатых домах ей подчинялась вся женская прислуга. Не
случайно «Домострой» включает особую главу «Похвала женам», где
утверждается, что добрая жена дороже «камени многоценного», что «жены
рады добры блажен муж».

ЛИТЕРАТУРА

Лльмаш^хбиСтиофнлй. Вып. 26. Тысячелетие русской письменной культуры
(988—1988).

М., 1989.

Курщ) ЮНЕСКО. Киев. Пятнадцать веков культуры. 1982. май. Курьер ЮНЕСКО.
Тысячелетие введения христианства на Руси. 1988, июль. Леоитьев К.
Избранное. М., 1993.

Лихачев Л.С., Напчепко А.М., Попырко Н.В. Смех в Древней Руси. М., 1984.
Муравьев А.В., Сахаров А.М. Очерки истории русской культуры IX—XVII вв.
М., 1984. Рыбаков В.А. Язычество Древней Руси. М., 1986.

Лекция 19

СРЕДНЕВЕКОВАЯ КУЛЬТУРА ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ

Соииокультурная ситуация в средневековой Западной Европе. Христианская
теология и церковь, их роль в феодальном обществе. Свяшенная инквизиция.
Орлен иезуитов. Средневековые школы и университеты. Схоластика.
Греко-арабское наследие. Фома Аквинский и его «Сумма теологии».
Западноевропейская наука в срелние века. Алхимия как феномен
средневековой культуры. Ролжер Бэкон и опытное знание. Мистика.
Латинская литература XII—XIII вв. Героический эпос. «Песнь о Роланде».
«Песнь о Нибелунгах». Поэзия трубадуров. Рыцарский роман.
Изобразительное искусство в средние века.

Варварское завоевание Римской империи в V в. способствовало упадку
античной культуры: варвары разрушали города, где была сосредоточена
культурная жизнь, уничтожали памятники античного искусства, библиотеки.
Переход к натуральному хозяйству, нарушение торговых, экономических,
политических некультурных связей ограничивали кругозор западных
европейцев того времени. Глубокий кризис позднеан-тичного общества
содействовал усилению роли христианства, которое в IV в. стало
государственной религией и оказывало огромное воздействие на идейную
жизнь общества. Упадок культуры в период раннего средневековья
объясняется в очень большой степени той церковно-феодальной идеологией,
которая вносилась в жизнь нового общества католической церковью. Люди
воспитывались в духе религиозно-аскетического мировоззрения; каждый
верующий должен был в своей земной жизни готовиться к пребыванию в
вечном загробном мире; для этого церковь рекомендовала посты, молитвы,
покаяние. Человеческое тело рассматривалось как темница души, которую
нужно было освободить для высшего блаженства.

Аскетизм стал официальной идеологией, проповедуемой с церковных кафедр и
пропагандируемой в такой специальной литературе того времени, как «жития
святых». Религиозное мировоззрение легко заняло господствующие позиции,
когда недостаточно развиты были точные науки, и силы природы казались
грозным и непонятным явлением; на этой базе возникали суеверия, а
тяжелая жизнь народных масс вселяла веру и надежду в то, что за все
страдания человек будет вознагражден в потустороннем мире. Можно
сказать, что для средневековой культуры характерны иррационалистические
тенденции, однако, в ней пробивались и светские, рационалистические
тенденции. Исследования показывают, что в средневековой культуре
существовали две фундаментальные тенденции — тенденция Кассиодора
Сенатора (ок. 487—578), объединившая христианскую традицию и светское
знание, и тенденция Бенедикта Нурсийского, жившего примерно в то же
время. На протяжении веков они сосуществуют и взаимодействуют. Традиция
святого Бенедикта отражала позицию неприятия культуры «века сего»
определенной частью идеологов первоначального христианства и привела к
духовному диктату церкви в средние века, а традиция Кассиодора — к
становлению светской культуры.

В дальнейшем, однако, активную политику в области культуры начинают
проводить римские папы, подчиняя ее решению идеологических и социальных
задач. Наиболее ярко смысл культурной деятельности римских пап проявился
во время правления папы Григория 1 (590— 604). В отличие от Кассиодора,
этого «последнего римлянина», основавшего первую средневековую
мастерскую письма и соединившего в ее деятельности античные и
христианские культурные традиции, Григорий 1 считает абсолютно
неприемлемым доктрину мирного сосуществования различных идеологий. В его
«Диалогах о жизни италийских отцов и о бессмертии души», читаем:

К чему вся эта тщета мирских знаний, какую пользу могут принести нам
разъяснения грамматиков, которые способны скорее развратить нас, нежели
наставить на путь истины? Чем могут помочь нам умствования философов
Пифагора, Сократа, Платона и Аристотеля? Что дадут песни нечестивых —
Гомера, Вергилия, Менандра — читающим их? Какую пользу, спрашиваю,
принесут христианской семье Саллюстий, Геродот, Ливии,
историки-язычники? Могут ли Гракх, Лисий, Демосфен и Туллий соперничать
своим ораторским искусством с чистым и ясным учением Христа? В чем
полезны нам причудливые измышления флакка, Солина, Варрона, Плавта,
Цицерона.

Такого рода нетерпимость в области культуры, существенным элементом
которой является религия Христа, способствовала росту нетерпимости к
инакомыслящим единоверцам и впоследствии послужила одним из культурных
оснований для создания священной инквизиции. В средние века росли доходы
и владения церкви, усиливалось ее

17-1038

могущество. На Западе в условиях отсутствия стабильной централизованной
власти она накопила значительные богатства, которые оставлены ей были
королями варварских государств, возникших на территории Западной Римской
империи. Значимость католической церкви обусловлена была исключительным
значением религии в средние века — она представляла собой идеологическую
форму внеэкономического принуждения, составлявшего существенную черту
классовых отношений в феодальном обществе. Религиозная идеология была
поставлена на службу идее бога, гарантировавшего незыблемость
существующего социального порядка, представляющего собой часть
космического, природного порядка.

Необходимо учитывать и тот момент, что в средневековой культуре
существует четкое различие между «ученой верой» и «верой народа». Перед
нами своеобразный парадокс средневековой культуры — парадокс,
порожденный встречей, пересечением народной культуры с культурой
«ученых», образованных людей, книжной культурой, взаимодействием
фольклорных традиций с официальной церковной доктриной. В связи с этим
возникает вопрос о том, каким способом осуществлялась связь между этими
«верами», что обусловливало их «пересечение», взаимодействие.
Исследования показывают, что здесь следует говорить о трех чертах:
легитимность, аграрность и нетерпимость.

Действительно, римский народ после 382 г., а также германские и
славянские племена воспринимали христианскую веру путем крещения их
вождей и дружин. В этот момент вожди брали на себя обязательство
подчиняться папе в области духовной жизни и в области некоторых
тогдашних дел. Христианизация вождей была тождественна христианизации
племен и народов в соответствии с принципом «народ исповедует веру
короля». В силу этого правового принципа христианином становился каждый
член племени или народа, чей владыка принял христианство. Поскольку
христианство было государственной религией, постольку повиновение
светскому и духовному владыке влекло за собой легитимизацию
христианства. Таким образом, легитимность является первой из указанных
выше черт.

Христианская теология представляет собой целостную систему представлений
о вселенной, о природе. В соответствии с ее принципами бог сотворил
вселенную, выступает гарантом ее существования и конца, по его воле
ангелы перемещают тела на небесном своде, он служит причиной всех
необычайных явлений. Бог представлялся грандиозной космической силой,
несущей ответственность за постоянство обращения небесных сфер и
ситуации, нарушающие их движение. В народном воображении бог был той
силой, которая посылала дожди или засуху, мороз или тепло, моровые
поветрия, громы и молнии. На языках ученых теологов и простых людей
выражаются одни и те же черты,

в обоих случаях бог выступает богом природы — космической силой, от
которой зависит благополучие или голод, смотря каков урожай. Поэтому
аграрность — вторая черта.

Религиозная универсальность, основанная на юридическом и аграрном
характере индивидуальной религиозности, в регионе своего существования
не могла быть терпимой ни к религиозной индифферентности, ни к
инаковерию. Согласно тогдашним представлениям, неконформистское
поведение нарушало порядок природы — угрожало расстройством общественной
стабильности и нарушением ритмов природы, т.е. влекло за собой
катастрофические последствия. Если кто-то не принимал веру, тот «не
умещался» в существующем общественном устройстве. Толпа устраивала над
ним самосуд; власти, защищая его перед самоволием плохо сдерживаемой
толпы, отдавали под суд. Сильная связь, существовавшая между церковью,
государством и обществом, приводила к тому, что каждый, кто хотел жить в
обществе, должен был быть одновременно и христианином.

При всех недостатках знания доктрины христианства и стандартных способов
выражения этой веры нетерпимость (религиозный фанатизм), доходящая до
физического уничтожения адептов других религиозных убеждений,
представляла собой сильнейшую связь отождествления индивида с церковью.
В такой ситуации индивид не мог выйти из католической церкви, со
временем от нее откалывались целые государства. Можно вспомнить раскол
христианства на восточное (православие) и западное (католичество) части,
во время Реформации с Римом порывают князья и епископы, а вместе с ними
и целые народы. Вот почему третьей чертой является нетерпимость.

Христианство в феодальном обществе Западной Европы выполняло функцию
идеологического интегратора, что привело к консолидации его организации
— римско-католической церкви, представляющей собой строго иерархически
централизованную систему во главе с римским папой и стремящейся к
главенству в «христианском» мире. Вековое сооружение папской теократии
основано на двух взаимоисключающих принципах — принципе аскетизма
(отречения от мира) и принципе всемирной власти (владычества над миром).
История средних веков Западной Европы свидетельствует о взаимосвязи этих
двух принципов. Аскетизм, отречение от мира и вера в бога служили
существенным инструментом в руках католической церкви для достижения ее
целей.

Многое в этом плане христианством было взято из предшествующих эпох и
культур и трансформировано в соответствии с потребностями папской
власти. Религия и философия Древнего мира проповедуют аскетизм и
отречение от мира, христианство же провозглашает, что царство божье не
от мира сего; аскетизм лежит в основе манихейства,

возникшего на Востоке; аскетизмом завершается древнегреческая философия
в неоплатонизме. Августин Блаженный обратился к этим трем источникам при
написании своих трудов, к тому же он сам культивировал аскетизм, он
придал аскетизму высокий статус своим учением о первородном грехе,
совершенным Адамом и передающемся по наследству. Августин Блаженный
считал, что следствием этого греха является похоть, поэтому отречение от
похоти, борьба с ней является как бы возвращением к первоначальной,
райской чистоте. В этом плане монашество — это уже не особый образ
жизни, а высокое призвание человека.

Контраст между аскетическим настроением средневекового общества Западной
Европы и завоевательными стремлениями римско-католической церкви
является характерной чертой истории средних веков (хотя в конечном счете
ни та, ни другая цель не были достигнуты). Поборники аскетизма и
церковной иерархии ведут упорную борьбу, чтобы установить в мире
господство теократии и подчинить средневековому мировоззрению все сферы
человеческой жизнедеятельности — государство, общественный строй,
экономику, право, литературу и науку. Можно сказать, что стремление к
отречению от мира и стремление к господству над миром, по сути, едины;
что переход от аскетического христианства к завоевательной политике
папства имеет свою логику; что притязания средневековой церковной
иерархии на власть имели свои основания не в произволе отдельных
личностей, а в самой логике развития религиозной системы католицизма.
Религиозный фанатизм служил одним из средств в стремлении
римско-католической церкви установить тоталитарное управление над
западным обществом. Более того, римско-католическая церковь от имени
бога пыталась добиться также «интернационализации» своей власти —
пробиться на Восток^хотя и потерпела в этом поражение. В остальном же
католическая церковь продемонстрировала необыкновенную живучесть. Она
успешно находила выход из ситуации, которые, казалось, грозили ее
гибелью. Достаточно вспомнить о многочисленных сектах, имеющих свои
истоки и опору в массовых общественных движениях, — катарах, вальденсах,
флагеллантах, немецких и фландрских мистиках XIV в., гуситах и других
«еретиках», наконец, о движениях эпохи Реформации. И одним из
эффективных орудий решения такого рода задач выступала священная
инквизиция, вскормленная в атмосфере религиозного фанатизма и сама
представляющая собою фанатическое учреждение.

Эта странная и разветвленная организация практически контролировала все
сферы деятельности миллионов людей, используя различные методы
социотехнического, в том числе и тайного, управления обществом, а также
тонкие способы проникновения в самые скрытые уголки человеческой души.
Она возникла в XII—XIII вв. и закончила свое существование в первой
половине XIX в. Следует отметить, что к

концу XIII в. Западная Европа, находящаяся под влиянием католической
церкви, была покрыта сетью инквизиционных трибуналов. Их деятельность
была непрерывна, подобно действию законов природы, что лишало еретиков
надежды выиграть время и скрыться в одной из европейских стран. В ту
эпоху священная инквизиция выступала в качестве международной полиции,
ибо у нее были длинные руки и хорошая память. Она внушала мистический
ужас в силу таинственности ее деятельности и ее сверхъестественной
бдительности. Деятельности инквизиции были присущи разнообразные методы
и формы — от пыток в застенках и аутодафе в средние века до анафем,
отлучений и Индекса запрещенных книг в Новое и Новейшее время.

Однако деятельность священной инквизиции не смогла предотвратить
Реформации, и падение римско-католической церкви казалось неизбежным.
Это случилось в тот момент, когда Европу со всеми ее мирянами,
духовенством и монашескими орденами охватили сомнения в истинности
доктрин римско-католической церкви. Взрывы подобного рода сомнений
органически связаны с тем, что ее нетерпимость переплетается с
неопределенностью многих догм христианства. Поэтому для борьбы с
«христовыми врагами» и отступниками был создан в середине XVI в. орден
иезуитов, во главе которого стал Игнатий Лойо-ла, основатель этой
полувоенной-полумонашеской организации. Именно этому фанатичному ордену
удалось потеснить множество других католических орденов (доминиканцев,
францисканцев и др.) и осуществить тотальный контроль над мыслями,
духовной жизнью многих людей в мире.

Орден иезуитов полностью оправдал чаяния римской курии: он стал весьма
эффективным орудием в руках римской церкви в борьбе с ересями и
свободомыслием, способствовал сохранению влияния католической церкви.
Орден иезуитов на протяжении длительного времени был главным орудием
феодальной католической реакции, основным средством политической и
идеологической экспансии Ватикана. Достаточно привести слова генерала
ордена иезуитов Тамбурини (1706— 1730), сказанные маршалу Франции
герцогу де Бриссаку: «...Из этой комнаты я управляю не только Парижем,
но и целым миром, и никто не знает, как это делается». И ныне орден
иезуитов занимает особое место среди католических церковных орденов и
выполняет определенные функции.

Римско-католическая церковь с самого начала установила монополию на
интеллектуальное образование, она использовала некоторые знания
античности при организации епископских и монастырских школ, необходимых
для обучения клириков. В них Боэцием и Кассио-дором было введено (VI в.)
деление «семи свободных искусств» на две части: тривиум (три пути
знания: грамматика, риторика и диалектика)

и квадривиум (четыре пути знания: геометрия, арифметика, астрономия и
музыка). В XII и XIII вв. из них иногда возникали университеты (в том
случае, если в школах были крупные профессора богословия, философии,
медицины и римского права). В 1200 г. во Франции был основан Парижский
университет, в Италии находились такие знаменитые школы, как Болонская
юридическая и Салернская медицинская школы.

В XIII в. появились и другие университеты: Оксфордский и Кембриджский в
Англии, Саламанкский в Испании, Неаполитанский в Италии; в XIV в. были
основаны Пражский, Краковский, Гейдельбергский, Кельнский и Эрфуртский
университеты. В конце XV в. в Западной Европе насчитывалось уже 65
университетов. Занятия в университетах обычно проходили в форме лекций:
профессора и магистры читали и комментировали труды авторитетных
церковных и античных авторов. Устраивались публичные диспуты на темы
богословского и философского характера, в которых участвовали
профессора, нередко на них выступали студенты. Преподавание, в
средневековых университетах велось на латинском языке.

Средневековая университетская наука получила название схоластики (от
слова 5Ьо1а — школа); наиболее ярко схоластика отразилась в
средневековом богословии. Нужно не забывать, что на духовную жизнь
средневековья наложили свою печать католическая церковь и город. Этому
новому этапу духовной культуры Западной Европы соответствует
«схоластическая логика», в рамках которой большой вклад в развитие
логических идей внесли номиналисты (средневековые материалисты).
Достаточно напомнить о поисках геометрических интерпретаций логических
зависимостей (Шервуд, Оккам). Схоластика в области логики отнюдь не была
прямым продолжением античной классики или ее преломлением через призму
религиозной «духовности». Она возникла на основе логического наследия,
обработанного арабской классической мыслью и воспринятого средневековой
культурой; она подготовила почву для нового подхода к проблемам
возможного и действительного, к бесконечности, что позволило затем
безболезненно оперировать бесконечностями в математике. Именно рецепция
античного логического наследия в средние века явилась одной из основ для
дальнейшего развития математики и возникновения европейской
экспериментальной науки.

С XI в. в результате крестовых походов Западная Европа познакомилась с
культурой Востока и Византии; возникли новые культурные центры в Испании
и Сицилии. На латинский язык переводились труды греческих и арабских
ученых: Птолемея, Архимеда, Галена, Гиппокра-та, Авиценны, Аверроэса и
др. Знакомство е этими трудами способствовало распространению в XIII в.
вольнодумства и рационализма, в пер-

вую очередь в парижском университете. Магистры этого университета Амори
Венский и Давид Динанский высказывали мысли о том, что бог в понимании
католической церкви не существует, что он — во всей природе, сливается с
ней. Это пантеистическое представление получило широкое распространение;
жестоко преследуя подобные взгляды, церковь сама попыталась приспособить
учение Аристотеля для обоснования догматов католической веры.

Крупными схоластами ортодоксального направления были Альберт Великий
(1193-1280) и Фома Аквинский (1225-1274). Альберт Великий был
почитателем Аристотеля, автором многих сочинений богословского и
естественноисторического характера. Фома Аквинский создал своеобразную
энциклопедию католического богословия «Сумма теологии», в которой
вопросы познания природы и общества рассматривались в
ортодоксально-католическом духе. Он выработал общие принципы
католического богословия, считаемые церковью незыблемыми и по сей день.
Выдвигая идею гармонии веры и разума, Фома Аквинский тем не менее
подчинил науку богословию (наука — служанка богословия).

Наука в средние века была в основном книжным делом, она опиралась
главным образом на абстрактное мышление. При непосредственном обращении
к природе она пользовалась, как правило, методами наблюдения, крайне
редко — эксперимента; видела свою цель не в том, чтобы способствовать
преобразованию природы, а стремилась понять мир таким, каким он
предстает в процессе созерцания, не вмешивающегося в естественный ход
событий и не руководствующегося соображениями практической пользы. В
этом отношении средневековая наука была антиподом как науки Нового
времени, так и средневековой техники, именно последняя была
первоначально носителем духа преобразования, который в XVI—XVII вв. стал
доминирующим и в науке. Следует при этом помнить, что средневековая
техника пронизана интеллектуальным началом, это выражено в изречении
Бенедикта Нурсийского «Ога е^ 1аЬога». Техника должна облагораживать
труд, а труд — жизнь. Интеллектуальный подход к труду и технике .стал
этосом, который позже оказал влияние на Лютера и Кальвина; этос труда
впоследствии стал светским этосом буржуазии. Можно сказать, что этос
труда стал неотъемлемым элементом западноевропейской культуры; от него
зависит все — знание, техника, промышленность.

В средневековой науке выделяются четыре больших направления. Первое —
физико-космологическое, ядром которого является учение о движении; на
основе аристотелевской натурфилософии оно объединяет массив физических,
астрономических и математических знаний, послуживших почвой для развития
математической физики Нового времени. Второе — учение о свете, оптика в
узком смысле слова является

частью общей доктрины ~ «метафизики света», в рамках которой строится
модель вселенной, соответствующая принципам неоплатонизма. Следующее
направление средневекового знания составляют науки о живом, они
понимались как науки о душе, рассматриваемой как принцип и источник и
растительной, и животной, и разумной жизни, и содержали богатый
эмпирический материал и систему аристотелевского толка. Наконец,
комплекс астролого-медицинских знаний (к которому в известном отношении
примыкает также учение о минералах) и алхимию следует выделить как
особое направление средневековой науки.

Алхимия представляет собой специфический феномен средневековой культуры
— нечто целостное, включающее в себя такие компоненты, как научные
обобщения и фантазии, рациональная логика и мифология. Алхимический
рецепт — это форма познания природы, связанная с особенностями
средневекового мышления. Согласно христиан--ской догматике, мир есть
изделие (Лактанций), т.е. мир вышел из рук бога законченным,
совершенным. Вот почему любое действие — лишь комментирование мира,
копирование образца. Фундаментальной особенностью средневекового
мышления является его рецептурный характер, связанный с его
авторитарностью и иерархичностью, причем средневековый рецепт — и
действие, и священнодействие сразу ^ Таким образом, в алхимии как бы
вместе проявляются иррационалис-тическая и рационалистическая тенденция
средневековой культуры Запада.

Рационалистическая тенденция средневековой культуры весьма ярко
обнаружилась в трудах английского ученого монаха францисканского ордена
Роджера Бэкона (1214—1292). Он был одним из первых, кто настаивал на
необходимости опытного познания природы, противопоставляя опытное знание
ложным авторитетам. В своих сочинениях, основным из которых был «Большой
труд», он выдвигает ряд замечательных догадок, мечтает о летательных
аппаратах, о подъемных кранах, •облегчающих труд человека. Р. Бэкон
установил способы получения многих химических веществ, составил рецепт
пороха; его сочинения католическая церковь предала анафеме, а он сам
провел 14 лет в заключении.

Кроме схоластики в средние века существовали иные направления в
философии и богословии, которые вели борьбу со схоластикой. Одним из
таких направлений была мистика, чьи представители отвергли необходимость
изучать Аристотеля и пользоваться логическими

Впрочем, некоторые исследователи считают, что заклинания для алхимиков,
обуянных скепсисом, были всего лишь способом отсчета времени в темной
лаборатории...

доказательствами веры. Мистики считали, что религиозные доктрины
познаются не с помощью разума и науки, а путем интуиции, озарения или
«созерцания», молитв и бдений. К известным мистикам средневековья
относятся Бернард Клервоский, организатор второго крестового похода,
Иоаганн Баулер и Фома Кемпийский, написавшие немало произведений и
оказавшие большое влияние на деятельность немецких реформаторов
радикального направления XVI в. Мистики отрицали роль разума в познании
мира и бога и в этом отношении были более реакционными, чем схоласты. Но
среди них были сильны демократические настроения, мистические секты
критически относились к феодальному строю и предсказывали необходимость
переворота и установления царства божия на земле. К ним относился Иоахим
Флорский (1132—1202), предвещавший наступление на земле тысячелетнего
царства, в котором не будет частной собственности, неравенства и
эксплуатации.

В XII—XIII вв. под влиянием школьного и университетского образования в
городах Западной Европы развивалась латинская литература (на церковные и
светские сюжеты): стихотворения с описанием природы и обличительные
произведения, осуждающие пороки духовенства. Особое место в этой
литературе занимала поэзия вагантов (уа§ап^е5 (лат.) — «бродячие»),
появившаяся в Германии, Франции, Англии и Северной Италии. Расцвет
поэзии вагантов совпал с развитием школ и средневековых университетов;
носителями этой поэзии были бродячие студенты. Их вольнодумная, озорная
поэзия была очень далека от аскетических идеалов средневековья; ваганты
шли по пути создания чисто светской литературы. Они воспевали беспечное
веселье, свободную жизнь: «Бросим все премудрости, побоку учение,
наслаждаться в юности — наше назначение...» Очень остро в их поэзии
звучали сатирические антиклерикальные ноты; они резко обличали
римско-католическую церковь: «Рим и всех и каждого грабит безобразно;
пресвятая курия — это рынок грязный!»

Ваганты были связаны с традициями латинской поэзии и заимствовали у нее
стихотворные ритмы, даже когда писали пародии на богослужебные тексты.
Большое влияние на их стихи оказала античная поэзия. Иногда в стихах
вагантов звучали жалобы на их бесприютную и необеспеченную жизнь. «Не
для суетной тщеты, не для развлечения — из-за горькой нищеты бросил я
учение». Церковь не уставала преследовать вагантов и за критику пороков
церкви, и за прославление радостей земной жизни.

В XI—XII вв. оформился и был записан героический эпос, который до этого
передавался только в устной традиции. Героями народных сказаний были
обычно воины, защищавшие свою страну и свой народ; в эпических сказаниях
воспевались храбрость, сила, верность, воинская

доблесть. Записанный в условиях феодализма, героический эпос испытал на
себе влияние рыцарских и церковных представлений: героями эпоса всегда
были преданные вассалы своих сюзеренов, защитники христианства.
Величайшим памятником французского эпоса является «Песнь о Роланде», где
франки оказываются жертвой низкого предательства графа Ганелона, в лице
которого автор поэмы осуждает вероломство и феодальный произвол.
Ганелону противопоставлен патриот Роланд, считающий целью своей жизни
служение императору и «милой Франции». Но Роланд является также и верным
вассалом своего сюзерена Карла: «Ведь для сеньора доблестный вассал
обязан претерпеть великие страданья: снести и холод, и палящий жар и за
него и плоть и кровь отдать...» Образ Карла воплощает идею
государственного единства и величия. Во времена крестовых походов этот
эпос служил призывом к борьбе христиан против «неверных».

Крупнейшим памятником немецкого героического эпоса является «Песнь о
Нибелунгах» (1200). В основе эпоса лежат древние германские сказания
времен «великого переселения», историческая основа произведения — гибель
Бургундского королевства, разрушенного гуннами в 437 г. Но весь характер
песни связан скорее с феодальной рыцарской Германией XII в., чем с
жизнью варварского общества V в.: при дворе бургундских королей царят
рыцарские обычаи, проводятся пышные празднества, турниры. На этом
основании некоторые зарубежные критики утверждают, что поэма — апофеоз
феодальных порядков; но это скорее осуждение злодеяний феодального мира.
Произведения средневекового эпоса типа «Песни о Роланде» или «Песни о
Нибелунгах» — выдающиеся памятники мировой культуры.

В XI—XII вв. сложился морально-этический образ рыцаря, отличавшегося
светским характером, чуждым аскетизму. Рыцарь должен молиться, избегать
греха, высокомерия и низких поступков, он должен защищать церковь, вдов
и сирот, а также заботиться о подданных. Он должен быть храбрым, верным
и не лишать никого его собственности; воевать он обязан лишь за правое
дело. Он должен быть заядлым путешественником, сражающимся на турнирах в
честь дамы сердца, повсюду искать отличия, сторонясь всего недостойного;
любить своего сюзерена и оберегать его достояние; быть щедрым и
справедливым; искать общества храбрых и учиться у них свершению великих
деяний по примеру Александра Македонского. Этот образ получил отражение
в рыцарской литературе.

Рыцарская поэзия возникла на юге Франции, где сложился очаг светской
культуры в средневековой Западной Европе. В Лангедоке получила широкое
распространение лирическая поэзия трубадуров на провансальском языке.
При дворах феодальных сеньоров появилась куртуазная поэзия,
прославлявшая интимные чувства и культ служе-

ния «прекрасной даме». Этот культ занимал центральное место в творчестве
трубадуров — провансальских поэтов, среди которых были рыцари, крупные
феодалы, короли, простые люди. Поэзия трубадуров имела много самых
разнообразных жанров: любовные песни (одним из ярких певцов был Бернард
де Вентадорн), лирические песни, политические песни (наиболее яркие
песни у Бертрана де Борна^), песни, выражавшие скорбь поэта по поводу
смерти какого-либо сеньора или близкого поэту человека, песни-диспуты на
любовные, философские, поэтические темы, плясовые песни, связанные с
весенними обрядами.

Особое место в рыцарской литературе принадлежит стихотворной повести на
любовно-приключенческий сюжет, заимствованный из кельтских преданий и
легенд. Главная из них — история короля бриттов Артура и его рыцарей,
живших в V—VI вв. и собиравшихся за круглым столом. Из этих легенд
составился цикл романов, так называемый бретонский цикл о короле Артуре
и святом Граале.

Большую роль в развитии буржуазного романа сыграл французский поэт
Кретьен де Труа, создавший романы с таинственными приключениями героев,
заколдованными людьми, чудесными странами. У него были также
произведения, открывавшие новый мир глубоких человеческих чувств, к ним
относится роман о Тристане и Изольде, принадлежавший к кругу бретонских
(кельтских) сказаний. Популярность этого романа в европейской литературе
ХП-Х1П вв. объясняется тем, что центральное место в нем отводится
земной, человеческой любви, привлекавшей внимание средневековых поэтов.
В целом можно сказать, что рыцарская литература, несмотря на ее
ограниченный характер, способствовала развитию средневековой культуры,
появлению интереса к личности человека и его переживаниям.

Влияние церкви, пытавшейся подчинить себе всю духовную жизнь общества,
определило облик средневекового искусства Западной Европы. Основным
образцом средневекового изобразительного искусства были памятники
церковной архитектуры. И не только потому что церковь была главным
заказчиком художественных произведений, а потому что средневековое
искусство формировалось под воздействием религиозного миропонимания. Оно
было в руках церкви могучим средством влияния на массы в силу его
доступности для всех -- и для неграмотных, и для людей, говорящих на
разных наречиях. Формула «искусство — библия для неграмотных» сохраняла
значение на протяжении всего средневековья. Главной задачей художника
было воплощение божественного начала, а из всех чувств человека
отдавалось предпочте-

Данте помещает его в ад, в девятый ров восьмого круга, среди зачинщиков
раздора. Таково-то писать политические пески! (Данте. Божественная
комедия, 28: 112-142).

ние страданию, ибо, по учению церкви, это — очищающий душу огонь. С
необычной яркостью средневековые художники изображали картины страданий
и бедствий. Но необходимо иметь в виду, что скульптуру и живопись
средневековых храмов нужно рассматривать не только как воплощение
религиозных догматов, но и в свете их доступности широким массам.
Церковь выступала в качестве идейного руководителя, а создавали все
произведения простые ремесленники, поэтому народное творчество
вплеталось в декоративное убранство храмов — иногда здесь появлялись
изображения, чуждые христианству (жонглеры, охотники, звери, чудовища).

За время с XI по XII в. в Западной Европе сменились два архитектурных
стиля — романский и готический. Романские монастырские церкви Европы
очень разнообразны по своему устройству и украшению. Но все они
сохраняют единый архитектурный стиль, церковь напоминает крепость, что
естественно для бурного, тревожного времени раннего средневековья.
Готический стиль в архитектуре связан-с развитием средневековых городов.
Главный феномен искусства готики — ансамбль городского собора, который
был центром общественной и идейной жизни средневекового города. Здесь не
только исполнялись религиозные обряды, но происходили публичные диспуты,
совершались важнейшие государственные акты, читались лекции студентам
университетов, разыгрывались культовые драмы и мистерии.

В целом же следует отметить, что средневековая культура Западной Европы
имела весьма своеобразный, противоречивый характер, что из ее глубин
выросла блестящая культура эпохи Возрождения.

ЛИТЕРАТУРА

Гайдечко В.П., Смирное ГА. Западноевропейская наука в средние века. М.,
1989 ГоффЖ.Л. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992. ГуревичА.Я.
Категории средневековой культуры. М., 1984. История средних веков/ Ред.
И.Ф. Колесиицкий. М., 1980. Сесовская М. Рыцарь и буржуа. М., 1987.
Хейзинга И. Осень средневековья. М., 1988.

Лекция 20

КУЛЬТУРА ВОЗРОЖДЕНИЯ И БАРОККО

Социально-экономические предпосылки культуры Возрождения. Характер
культуры Ренессанса. Возрождение античности. Открытие мира и человека.
Бытовые типы Возрождения. Обратная сторона титанизма. Искусство и
литература. Философия, наука и религия. Никколо Макиавелли и его
«Государь». Культура барокко — эпоха роскоши и смятения. Барокко в
России и на Украине.

Долгое время господствовал стереотип резкого противопоставления
средневековой культуры Запада и итальянского Возрождения. Средние века —
это, дескать, господство церковной догмы, отсутствие яркого развития
науки и искусства, мистика и мракобесие. Возрождение, наоборот,
отбрасывает всю эту «ночь» средневековья, обращается к светлой
античности, к ее свободной философии, к скульптуре обнаженного
человеческого тела, к земной, привольной и ничем не связанной свободе
индивидуального и общественного развития. Однако эта схема уже устарела,
исследования свидетельствуют о том, что культура Возрождения выросла на
фундаменте средневековой культуры Запада, что само Возрождение связано с
переходом от аграрной культуры к городской культуре (не будем
рассматривать дискуссионный вопрос о том, является ли культура
Возрождения чисто европейским феноменом или она присуща и Востоку).

В контексте нашего рассмотрения достаточно заметить, что культура
Возрождения (Ренессанса) в ее общеевропейской перспективе должна быть в
своих истоках соотнесена с той перестройкой феодальных
общественно-политических и идеологических структур, которым предстояло
приспособиться к требованиям развитого простого товарного производства.
Вся мера глубины происходившей в эту эпоху

ломки системы общественных связей в рамках и на почве феодальной системы
производства до сих пор до конца не выяснена. Однако вполне достаточно
оснований сделать вывод о том, что перед нами новая фаза в восходящем
развитии европейского общества. Это — фаза, в которой сдвиги в
основаниях феодального способа производства потребовали принципиально
новых форм регулирования всей системы власти. Политико-экономическая
суть определения эпохи Возрождения (XIV— XV вв.) состоит в ее понимании
как фазы полного расцвета простого товарного производства. Общество в
связи с этим стало более динамичным, продвинулось вперед общественное
разделение труда, были сделаны первые ощутимые шаги в секуляризации
общественного сознания, течение истории ускорилось.

Поскольку это относится к фундаментальным социальным связям, названные
сдвиги заключались в постепенном разрушении вассальной системы,
основанной на земельных дарениях, в возобладании денежной формы доходов
класса феодалов, в смене сюзеренитета — феодально-договорного характера
королевской власти (ее принцип — «первый среди равных») королевской
властью, основанной на принципе публичного суверенитета. Все это привело
к тому, что под покровом догматизма и авторитаризма схоластики были
проложены пути для опытного познания природы, для разграничения
юрисдикции церкви и государства, для формирования доктрины сословного
государства, для рецепции элементов римского права, в которых столь
остро нуждалось товарное производство. Иными словами, античное
культурное наследие приобрело в условиях эпохи Ренессанса огромный
практический смысл — оно в равной степени было необходимо для
формулирования элементов нового права и новой политики, новой
натурфилософии, новой этики и эстетики. Этот процесс секуляризации
многих важных областей знания и мышления как такового привел к появлению
культуры Ренессанса, в центре которой находится гуманизм как проявление
особого интереса к человеческим, земным ценностям.

Ренессансная культура основана на двух источниках — античное
классическое наследие и наследие столь презиравшихся гуманистами «темных
веков» средневековья. Хотя эпоха Возрождения декларировала пределом
духовных стремлений всего лишь максимально близкое подражание
античности: латынь моделировать по Цицерону, писать историю, как Ливии,
в комедии имитировать Плавта и Теренция, в трагедии — Сенеку и т.д.,
однако свой отпечаток наложила на эпоху и средневековая культура. В силу
этого подражание неизбежно либо вырождалось в жалкое эпигонство и
карикатуру, либо, что чаще и существеннее, выливалось в оригинальное
творчество. Именно в последнем случае становилось очевидным, что творцы
культуры Возрождения, черпая из обоих источников — языческо-античного и
христианско-сре-

дневекового, — в действительности не следовали рабски ни одному и
создали оригинальную культуру с присущими ей чертами.

Фундаментальным здесь является антропоцентризм как структурообразующий
принцип новой системы культуры, как точка отсчета в шкале ренессансных
ценностей. Он и есть тот «магический кристалл», который открывает
глубинную суть всей совокупности феноменов, связываемых с ренессансной
культурой. Именно в рамках этой культуры произошло открытие мира и
человека, понимаемых принципиально по-новому в сравнении с умирающим
средневековьем. Перемена была поистине поразительной: вместо столь
характерной для ортодоксии христианства постоянной заботы верующего о
мире вечном, потустороннем в мировидении гуманистов на первом плане
оказалось сильнейшее стремление человека к земной, прижизненной и
посмертной славе. При формальном сохранении традиционно-христианской
интерпретации «великой цепи бытия» в центре мироздания гуманистов
истинно творческим началом бытия оказывался не бог, а человек. В этой
замене традиционного теоцентризма антропоцентризмом сошлись и
пересеклись все линии гуманистического учения о человеке.

В этой связи следует указать на три специфические черты этого учения: 1)
«реабилитация» природы, а вместе с ней и через нее природы самого
человека, что в итоге привело у обожествлению природы и признанию
человека гармоническим единством телесного и духовного начал; 2)
выдвижение на первый план личного и деятельного основания категорий
«достоинство» и «добродетель»; 3) радостное мировосприятие, требование
полноты жизни — всеми чувствами, всеми способностями, гармония разума и
страстей. И как бы в противовес столетиями до этого звучавшему мотиву о
«жалких условиях человеческого существования», «о презрении к миру»
гуманисты настойчиво подчеркивали прямо противоположную идею — о красоте
и гармонии мира, о достоинстве человека, не родовом и сословном, а
сугубо личном, т.е. потенциально идею о равной важности каждого
индивидуального существования. В развитом виде она уже представлена в
трактате флорентийского гуманиста Джаноццо Манетти «О достоинстве и
превосходстве человека» (середина XV в.) и с этих пор становится
излюбленной темой гуманистической литературы.

Не менее интересной является и такая черта культуры Ренессанса, как ее
ориентированность на «омолаживание» и регенерацию времени.
Конституирующим элементом социально-художественного сознания эпохи
Возрождения было повсеместно распространенное чувство юности, молодости,
начала. Его противоположностью было образное понимание эпохи
средневековья как осени. Юность Возрождения должна быть вечной, ведь
античные боги, которым стремились подражать люди Ренессанса, никогда не
старели, не подчинялись власти

времени. Миф о юности имеет подобно другим мифам (счастливого детства,
утраченного рая и пр.) все черты изначального архетипа, который
постоянно возрождается, чтобы вернуться как идеальный образец в
измененных ипостасях в разных культурах и в разное время. Весьма мало
культур, где выше ценятся зрелость, опыт, прелести старости, чем юность.

Культура Ренессанса, его искусство и прежде всего пластика позволяют
сформулировать парадокс: архетип юности, который по своей сути является
выражением поиска неизменности, на вид как бы историчен. Основой этого
парадокса служит принятое Ренессансом положение о принципиальной
генетической тождественности мира природы и мира культуры. Это положение
в ренессансной культуре становится лейтмотивом в сочинениях писателей,
философов и художников. Классическая формулировка Пико делла Мирандолы в
«Речи о достоинстве человека» представляет собой выражение общепринятого
представления о принципиальном единстве мира. И наконец, Ренессанс
представляет собой первую культурную форму регенерации времени,
сознательно выражающей идею обновления. На эпоху Ренессанса можно также
взглянуть как на великую цельную попытку начать историю заново, на акт
обновления начала, регенерацию социального времени. В целом можно
сказать, что именно в ренессансной культуре была выработана идея о
безграничном могуществе человека, о его неограниченных возможностях.

В эпоху Возрождения высококультурная светская жизнь неразрывно связана с
чисто бытовым индивидуализмом, который был тогда стихийным, неудержимым
и ничем не ограниченным явлением. Для ренессансной культуры характерно
несколько ее бытовых типов: религиозный, куртуазный, неоплатонический,
городской и мещанский быт, астрология, магия, приключенчество и
авантюризм. Прежде всего рассмотрим кратко религиозный быт, на котором
сказался стихийный разгул секуляризованного индивида. Ведь все
недоступные предметы религиозного почитания, требующие в средневековом
христианстве абсолютного целомудренного отношения, становятся в эпоху
Возрождения чем-то очень доступным и психологически чрезвычайно близким.
Само же изображение возвышенных предметов такого рода приобретает
натуралистический и панибратский характер. В одном из произведений той
эпохи Христос обращается к одной тогдашней монахине с такими словами:
«Присаживайся, моя любимая, я хочу с тобой понежиться. Моя обожаемая,
моя прекрасная, мое золотко, под твоим языком мед... твой рот
благоухает, как роза, твое тело благоухает как фиалка... Ты мною
завладела подобно молодой даме, поймавшей в комнате молодого кавалера».
Однако не вся религиозная эстетика Ренессанса отличалась такими
уродливыми, панибратскими чертами. Были и дру-

гие типы, существовавшие и раньше, поэтому они не являются существенно
новыми. Можно отметить, что в эту эпоху именно в лице Франциска
Ассизского (XIII в.) прежний религиозный тип достигает если не прямого
пантеизма, то во всяком случае созерцательно-любовного и умиленного
отношения к природе.

Определенным типом Ренессанса является та куртуазная жизнь, которая
связана со «средневековым рыцарством». Средневековые представления о
героической защите возвышенных духовных идеалов в лице культурного
рыцарства (XI—XIII вв.) получили небывалую художественную обработку не
только в виде изысканного поведения рыцарей, ной в виде изощренной
поэзии на путях растущего индивидуализма. Эта рыцарская практика
трубадуров, труверов и миннезингеров уже в предвозрожденческую эпоху
деградирует до богемного поведения вагантов и вошла в возрожденческую
литературу.

Может быть, наиболее ярким возрожденческим бытовым типом было то веселое
и легкомысленное, углубленное и художественно красиво выраженное
общежитие, о котором нам говорят документы Платоновской академии во
Флоренции конца XV в. Здесь мы находим упоминания о турнирах, балах,
.карнавалах, торжественных въездах, праздничные пирах и вообще о всякого
рода прелестях даже будничной жизни — летнего времяпрепровождения,
дачной жизни, — об обмене цветами, стихами и мадригалами, о
непринужденности и изяществе как в повседневной жизни, так и в науке,
красноречии и вообще в искусстве, о переписке, прогулках, любовной
дружбе, об артистическом владении итальянским, греческим, латинским и
другими языками, об обожании красоты мысли и увлечении религиями всех
времен и всех народов. Все дело здесь в эстетическом любовании
антично-средневековыми ценностями, в превращении своей собственной жизни
в предмет эстетического любования.

Наряду со всем этим бытовая практика алхимии, астрологии и всякой магии
охватывала все возрожденческое общество снизу доверху и была отнюдь не
результатом невежества. Она — результат все той же индивидуалистической
жажды овладеть таинственными силами природы, которая дает себя знать
даже у Фрэнсиса Бэкона, этого знаменитого поборника индуктивных методов
в науке. С этим связан и тот исторический парадокс, что священная
инквизиция получает расцвет в эпоху Возрождения. Охота на еретиков и
ведьм, безудержный террор и коллективные психозы, жестокость и моральное
ничтожество, страдания и обычное скотство являются продуктами
Ренессанса; они, как и деятельность священной инквизиции, не
противостоят тогдашним великим достижениям духа и мысли человека, а
связаны с ними, являются их неотъемлемой частью, выражают аутентичные
стремления и потребности человека. Ведь Возрождение весьма богато
бесконечными

1К 1038

суевериями, которые пронизывали решительно все слои общества, включая
ученых и философов, не говоря уже о политиках и правителях.

Одним из интересных бытовых типов Возрождения, несомненно, было
приключенчество и даже прямой авантюризм, о чем свидетельствует
знаменитая поэма Лудовико Ариосто «Неистовый Орландо» (1532). То, что
эти бытовые формы оправдывались и не считались нарушением человеческой
нравственности, в историческом смысле было чем-то передовым. Это был все
тот же возрожденческий стихийный индивидуализм, который здесь уже не
связывал себя с какими-нибудь возвышенными платоническими теориями, но
который уже начинал давать большую волю отдельным страстям и чувствам
человека, правда, еще не в их окончательной разнузданности и аморализме.

Далее, городской тип возрожденческой культуры, как это видно из
французских фабльо и немецких шванков и вообще из возрожденческой
новеллы, изобилует натуралистическими зарисовками предприимчивого и
пробивного героя восходящих плебейских низов, с глубоким сатирическим
содержанием. В этих новеллах критикуются тогдашние общественные язвы и
особенно злоупотребления и моральная расшатанность духовенства. Атеизм
тоже не был возрожденческой идеей, но антицерковность была самой
настоящей возрожденческой идеей, коренящейся в быту. Наконец
индивидуализм, лежащий в основе всей культуры Возрождения достигает
своего самоотрицания^ тогдашних мещанских теориях. Мещанство тоже не
было культурным типом Возрождения, но на путях измельчания глубоко и
красиво выраженного ренессансного индивидуализма, несомненно, создавало
все предпосылки также и для функционирования мелкой человеческой
личности (наряду, конечно, с великими личностями) в последующие века
европейского развития.

Возрождение прославилось своими бытовыми типами коварства, вероломства,
убийства из-за угла, невероятной мстительности и жестокости, авантюризма
и всякого разгула страстей — это обратная сторона общепризнанного
возрожденческого титанизма. Разгул страстей, своеволие и распущенность
достигают в ренессансной Италии невероятных размеров. Священнослужители
содержат мясные лавки, кабаки, игорные и публичные дома, так что
приходится неоднократно издавать декреты, запрещающие священникам «ради
денег делаться сводниками проституток», но все напрасно. Монахини читают
«Декамерон» и предаются оргиям, а в грязных стоках находят детские
скелеты как последствия этих оргий. Тогдашние писатели сравнивают
монастыри то с разбойничьими вертепами, то с непотребными домами. Папа
Александр VI и его сын Цезарь Борджиа собирают на свои ночные оргии до
50 куртизанок; в Ферраре герцог Альфонс среди бела дня голым
прогуливается по улицам, а в Милане герцог Талеаццо Сфорца услаждает

себя за столом сценами содомии. В Италии той эпохи нет никакой разницы
между честными женщинами и куртизанками, а также между законными и
незаконными детьми. Незаконных детей имели все: гуманисты, духовные
лица, папы, князья, например у Никколо д'Эсте — около 300 внебрачных
детей. Многие кардиналы поддерживали отношения со знаменитой куртизанкой
Империей, которую Рафаэль изобразил на своем Парнасе в Ватикане.

Внутренние раздоры и борьба партий в различных итальянских городах, не
прекращавшаяся всю эпоху Возрождения и выдвигавшая сильные личности,
которые утверждали в той или иной форме свою неограниченную власть,
отличались беспощадной жестокостью и какой-то неистовой яростью. Вся
история Флоренции XIII—XIV вв. заполнена этой дикой и беспощадной
борьбой. Казни, убийства, изгнания, погромы, пытки, заговоры, поджоги,
грабежи непрерывно следуют друг за другом. Победители расправляются с
побежденными, а через несколько лет сами становятся жертвами новых
победителей. То же самое мы видим в Милане, Генуе, Парме, Лукке, Сиене,
Болонье и Риме. Когда умирал какой-нибудь известный человек, сразу же
распространялись слухи, что он отравлен, причем очень часто эти слухи
были вполне оправданны. Разгул страстей и преступлений коснулся многих
художников и гуманистов Возрождения.

Совершенно невероятной вспыльчивостью, наивным самообожанием и диким,
необузданным честолюбием отличался знаменитый скульптор-ювелир XVI в.
Бенвенуто Челлини. Он убивал своих соперников и обидчиков, настоящих и
мнимых, колотил любовниц, рушил и громил все вокруг себя. Вся его жизнь
переполнена невероятными страстями и приключениями: он кочует из страны
в страну, со всеми ссорится, никого не боится и не признает над собой
никакого закона. Можно привести множество примеров такого рода, все они
свидетельствуют о том, что безграничный разгул страстей, пороков и
преступлений органически связан со стихийным индивидуализмом и
прославленным титанизмом всего Ренессанса.

Характеризуя эпоху Возрождения, Ф. Энгельс писал в «Диалектике природы»:
«Это был величайший прогрессивный переворот из всех пережитых до того
времени человечеством, эпоха, которая нуждалась в титанах и которая
породила титанов по силе мысли, страсти и характеру, по многосторонности
и учености. Люди, основавшие современное господство буржуазии, были всем
чем угодно, но только не людьми буржуазно-ограниченными. Наоборот, они
были более или менее овеяны характерным для того времени духом смелых
искателей приключений... Но что особенно характерно для них, так это то,
что они почти все живут в самой гуще интересов своего времени, принимают
живое участие в практической борьбе, становятся на сторону той или иной
партии

и борются кто словом и пером, кто мечом, а кто и тем и другим вместе.
Отсюда та полнота и сила Характера, которые делают их цельными людьми»^.
Подводя итоги общественным сдвигам эпохи, Энгельс отмечает, что она
положила начало развитию современных наций, а в области искусства
говорит о собственно «возрождении» греческой античности, и о таком
расцвете искусства, которого уже никогда больше не удавалось достигнуть.
Действительно, творчество является основной категорией для интерпретации
роли искусства в эпоху Ренессанса, оно было признано выражением красоты
человеческой цивилизации. Философский постулат о творческих возможностях
человека — «человек может стать таким, каким хочет», провозглашенный
Пико делла Ми-рандола, — нашел свое осуществление в расцвете
ренессансного искусства.

Идеал жизни, соответствующей искусству, был реализован прежде всего во
Флоренции XV в. — «идеальном» городе, смоделированном воображением и
руками великих творцов. «Идеальный» город родился прежде всего благодаря
открытию перспективы, очерченной Брунел-лески и Леонардо да Винчи, а
также в силу осуществленного единства пространственно-пластического и
общественно-политического видения мира. Впервые в таких масштабах
появилось человеческое пространство, материальное и духовное, смело
противопоставленное природному пространству. В своей «Похвале
флорентийцам» (1518) Ф. Меланхтон подчеркнул вдохновенный характер
эстетической культуры Флоренции, который «дал первый импульс той
необратимой перемене, которая коснулась всех культурных, общественных,
воспитательных, политических и религиозных учреждений христианского
мира, знаменуя новую блестящую эру в истории человечества». Идеальной
моделью творческого человека был художник — жрец искусства, одаренный
продуктивным воображением, благодаря которому он преобразует и мир, и
самого себя. Имена таких художников, как Бру-неллески, Донателло,
Мазаччо, Альберта и др., символизируют величие флорентийского искусства.

Исследователь и почитатель Ренессанса Я. Буркхард один из разделов своей
книги, посвященной анализу культуры и искусства итальянского
Возрождения, назвал «Государство как произведение искусства». В ту эпоху
концепция искусства, которое организует мир, охватывала как предметный
мир города, так и общественную жизнь с ее играми, зрелищами и театром.
Излюбленными развлечениями флорентийцев были карнавальные фестивали с
участием масок, балы и турниры и уличные театральные спектакли.
Произведения живописи передают сцены церемоний и зрелищ, объединяющих в
общем переживании ак-

Маркс К., Энглгьс Ф. Соч. Т. 20. С. 346—347.

теров и зрителей, участвующих в различных проявлениях этих празднеств.
Для них характерен мотив победы и молодости, радостных образов
человеческого счастья. Ренессанс был той эпохой, в которой гармония
между общественным пространством и эстетическим опытом достигла своей
кульминации.

Нет ничего удивительного в том, что в эпоху Ренессанса возникла новая —
первая современная - литература. В заметке, озаглавленной «Различие
положения в конце древнего мира (ок. 300 г.) ив конце средневековья (в
1453 г.)» Ф. Энгельс говорит о «могучем литературном подъеме XIV в.», а
в его известной оценке места Данте в истории культуры в качестве рубежа
выступает 1-300 г.' Ренессансной литературе приходилось вскрывать
свойственное многим людям того времени переплетение героического
энтузиазма, титанической энергии и разносторонности с чертами
феодальными и с Хищничеством «первоначального накопления». Не случайно
художниками Возрождения, особенно в Англии — Кристофером Марле и
Шекспиром, — была создана галерея персонажей, исторических, легендарных,
современных, у которых необузданный индивидуализм перерастает в
неслыханное злодейство. Завоеватель Тамерлан, ростовщик Варавва у Марле,
шекспировские короли — от Иоанна до Ричарда III, многие частные лица —
Эдмунд, Яго, Шейлок — отражают и воплощают жестокость времени,
злодейские умыслы, ранее не доступные средневековому «патриархальному»
варварству. «Первоначальное накопление» в эпоху Возрождения было
двойником исторического прогресса.

Для философии Возрождения характерна пантеистическая тенденция; именно
проповедь безличного начала и является тем, что привело цветущий
Ренессанс к падению. Наиболее ярко пантеизм проявился в трудах
Бернардино Телезио, Франческо Патрици, Джордано Бруно и Томмазо
Кампанеллы. Так, для учения Телезио характерно то, что и бог, и его
творение, включая бессмертную человеческую душу и целесообразно
построенную природу, оказываются безличными началами. У Патрици выше
всего свет, а все мироздание вместе с человеком и материальными вещами
есть только иерархийная эманация этого пер-восвета, т.е. перед нами
неоплатонизм. Бруно создал одну из самых глубоких и интересных форм
пантеизма в Италии XVI в.; в основе его учения о красоте божественной
вселенной и, следовательно, о красоте каждого отдельного элемента такой
вселенной, героически стремящегося слиться с божеством (оно же тут и
материальная вселенная), лежит основной онтологический принцип — все во
всем (этот принцип используется в науке XX в.). Весьма противоречива
пантеистическая система Кампанеллы, так как в ней выступает самый
настоящий моно-

Маркс К., Энгыьс Ф. Соч. Т. 20. С. 506; Т. 22. С. 382.

теистический бог и вместе с тем провозглашается полная свобода
чувственного восприятия человека, полная свобода основанной на нем
логики, гносеологии и науки, а тем самым и полная независимость от
божества и его установлений. Противоречия системы Кампанеллы и его
заигрывания с точными науками, в которых он мало что понимал,
свидетельствуют как о прогрессирующем развале Ренессанса, так и о
прогрессирующем становлении новейшего естествознания. Одним из самых
ярких явлений эпохи Ренессанса в традиционном изложении обычно
представляется гелиоцентрическая система Коперника и учение о
бесконечных мерах Джордано Бруно. Тем не менее открытие Коперника было
передовым и революционным событием для последующих веков, но для
Ренессанса это было явлением не только упадка, но даже возрожденческого
самоотрицания. Дело в том, что Ренессанс выступил в истории западной
культуры как эпоха возвеличивания человека, как период веры в человека,
в его бесконечные возможности и в его овладение природой. Но Коперник и
Бруно превратили Землю в какую-то ничтожную песчинку мироздания, а
вместе с тем и человек оказался несравнимым, несоизмеримым с бесконечной
темной бездной мирового пространства. Возрожденец любил созерцать
природу вместе с неподвижной Землей и вечно подвижным небесным сводом.
Но теперь оказалось, что Земля — это какое-то ничтожество, а никакого
неба и вообще не существует. Возрожденческий человек проповедовал
могущество человеческой личности и свою связь с природой, которая для
него была образцом его творений, а сам он тоже старался в своем
творчестве подражать природе и ее создателю — Великому художнику. Но
вместе с великими открытиями Коперника, Галилея и Кеплера все это
могущество человека рухнуло и рассыпалось в прах. Возникла картина мира,
в которой человек превратился в ничтожество с бесконечно раздутым
рассудком и самомнением. Таким образом, гелиоцентризм и бесконечное
множество миров не просто противоречили культуре Ренессанса, но были ее
отрицанием.

Религиозная жизнь Ренессанса по своей обширности необозрима, подобно
точной науке, хронологически связанной с Возрождением, и в религии
совершается колоссальный переворот. Речь идет о зарождении в первой
половине XVI в. в Германии протестантизма, который, так же как и
коперникианство, был продуктом все того же необычайного развития
возрожденческого свободомыслия. Раньше церковь мыслилась как некоторого
рода таинственный коллективный организм, в котором каждый его член имеет
самое непосредственное общение с Христом. Теперь же все таинства обряда
были отменены, а церковь превратилась в молитвенный дом, где уже ничего
не оставалось, кроме пения молитв и слушания проповедей. Быть членом
такого коллектива молящихся вне всякой церковной иерархии, которая
производила себя от самих

апостолов; и вне всяких таинств и обрядов, в которых непосредственно
присутствовал сам Христос, — это и значило отколоться от католической
церкви и стать протестантом. Таким образом, протестантизм .появился как
результат столь огромного развития начал свободомыслия эпохи Ренессанса,
что он стал подлинным и настоящим самоотрицанием Ренессанса. В этом
смысле и коперникианство, и протестантизм представляют собой явления
одного порядка.

В миропонимании Возрождения важным рубежом является творчество Николло
Макиа.велли. Индивидуалистическая антропоцентрическая концепция мира у
него сохранилась, но она претерпела серьезные уточнения. Рядом с
проблемой личности в произведениях Макиа-велли встали проблемы народа,
класса, нации. Как почти все великие мыслители эпохи Возрождения,
Макиавелли был подлинным художником. В своей классической характеристике
Возрождения Ф. Энгельс поставил его имя рядом с именем Леонардо да
Винчи, Альбрехта Дюрера и Мартина Лютера. «Мандрагора» — одна из лучших
комедий XVI в., а «Сказка о Бельфагоре» не уступает весьма красочным
рассказам Банделло. Но самым значительным произведением Макиавелли стал
преисполненный трагических противоречий «Государь». Музой Макиавелли
была политика, причем реализм политических концепций органически у него
сочетался с реализмом художественного метода. В его «Государе»
политическая идеология и политическая наука сплетаются в драматической
форме «мифа», своеобразной антиутопии.

Макиавелли считал нужным отделить политику прежде всего от христианской
морали, которую он считал общественно вредной и даже объективно
безнравственной, ибо именно христианство «сделало мир слабым и отдало
его во власть негодяям». Однако в «Государе» — и здесь отчетливо
проявилась противоречивость мировоззрения его автора — реальная политика
сильной личности обособлена от всякой морали, в том числе и от
гуманистической морали. Главный герой книги не обладал уже ни
божественностью человека Фичино и Пико делла Мирандола, ни
универсальностью человека Альберти. Он даже человеком был только
наполовину, не случайно мифологическим образом для него служил кентавр.
«Новому государю, — писал Макиавелли, — необходимо владеть природой как
зверя, так и человека». Указывая на практическую невозможность для
«нового государя» обладать всеми общечеловеческими добродетелями,
«потому что этого не допускают условия человеческой жизни», Макиавелли
вместе с тем отмечал и относительность добродетели вообще. Именно на
этом основании получило широкое распространение представление о его
циническом аморализме, однако, автор «Государя» отнюдь не был циником.
Противоречия между общечеловеческой моралью н политикой осознавались им
как трагические противоречия времени.

«Государь» заканчивается трагически-патетическим призывом к освобождению
Италии от «варваров». Макиавелли обращался, с одной стороны, к «славному
дому Медичи», а с другой — к гуманистической традиции Петрарки, цитатой
из которой кончается книга. Здесь понятие доблести приобретает еще одно,
новое качество — оно становится символом не просто индивидуальной, а
национально-народной доблести. Но это-то и превращало антиутопического
«Государя» в своего рода ренессансную утопию, в которой были гениально
поданы тенденции политического развития Западной Европы.

В недрах культуры Ренессанса сформировались в эмбриональном виде
мировоззрение и стиль барокко. Эпоха барокко наступила после глубокого
духовного и религиозного кризиса, вызванного Реформацией. В эту эпоху
своеобразный взгляд на человека и пристрастие ко всему театральному
рождают всепроникающий образ: весь мир — это театр. Для всех знающих
английский язык этот образ связан с именем Шекспира — ведь он взят из
его комедии «Как вам это понравится». Но его можно найти во всех крупных
произведениях европейской литературы. Богатый порт Амстердам открыл в
1638 г. городской театр, над входом в который можно было прочесть строки
крупнейшего голландского поэта Вондела: «Наш мир — сцена, у каждого
здесь роль своя и каждому воздается по заслугам». А в соперничавшей с
Голландией Испании современник Вондела Кальдерон де ла Варка создал свой
знаменитый шедевр «Великий театр мира», представляющий мир как сцену в
истинно барочном смысле.

Люди того времени всегда чувствовали на себе глаз божий и внимание всего
мира, но это наполняло их чувством самоуважения, стремлением сделать
свою жизнь такой же яркой и содержательной, какой она представала в
живописи, скульптуре и драматургии. Подобно живописным портретам, дворцы
эпохи барокко отражают представление их создателей о самих себе. Это
панегирики в камне, превозносящие добродетели тех, кто в них живет.
Произведение эпохи барокко, прославляя великих и их свершения, поражают
нас своим вызовом и в то же время демонстрируют попытку заглушить тоску
их создателей.

Тень разочарования лежит на искусстве барокко с самого начала. Любовь к
театру и сценической метафоре обнажает осознание того, что любое внешнее
проявление иллюзорно. Восхваление правителей и героев — в пьесах
французского драматурга Корнеля, английского поэта Драйдена и немецкого
писателя и драматурга Грифиуса, — возможно, было попыткой отсрочить
забвение, грозившее неизбежно поглотить всех, даже самых великих.
Многоцветная, сверкающая и жизнерадостная литература эпохи барокко могла
быть и другой — темной и пронзительной. Римский император Тит в трагедии
Корнеля «Тит и Берени-ка» говорит: «Каждое мгновение жизни — шаг к
смерти».

В разных частях Европы человек смотрел на небо, желая разгадать загадки
вселенной, которая благодаря изобретению телескопа становилась с каждым
днем все шире, стремился понять гармонию сфер. Научное обоснование,
данное немецким астрономом Кеплером движению планет по эллипсу и
постоянному расположению небесных тел, несмотря на их вечное движение,
созвучно идее динамизма, эллиптическим очертаниям и заданности форм
архитектуры, живописи и литературы эпохи барокко. Открытие этих
основополагающих законов и трансцендентной последовательности привело
художников и писателей к мысли о том, что эта краткая и хрупкая жизнь,
эта «юдоль плачевная» — не более, чем иллюзия. Даже невинная
пасторальная идиллия, счастливая Аркадия, полная прелестных нимф и
страдающих от безнадежной любви пастухов, которых без устали воспевали
поэты барокко, не спасала от дуновения смерти.

Острое ощущение несущегося времени, поглощающего всё и вся; чувство
тщетности всего земного, о которой твердили поэты и проповедники всей
Европы; могильный камень, неизбежно ожидающий каждого и напоминающий о
том, что плоть смертна, человек — прах, — все это, как ни странно, вело
к необычному жизнелюбию и жизнеутвержде-нию. Этот парадокс стал основной
темой барочной поэзии, авторы звали людей срывать цветы удовольствий,
пока вокруг бушует лето; любить и наслаждаться многоцветным маскарадом
жизни. Знание, что жизнь окончится как сон, открывало ее истинный смысл
и цену для тех, кому улыбалась удача. Несмотря на особое внимание к теме
бренности всего сущего, культура барокко дала миру литературные
произведения небывалого жизнелюбия и силы. А главное мы не можем не
поражаться дерзновению художников, три столетия назад нарисовавших образ
мира, полного радости и чудес, и поставивших последнюю точку в созданной
европейской культурой картине мироздания, связанной с идеей
божественного начала.

Есть веские аргументы в пользу того, что барокко как мироощущение
зародилось не только в Западной Европе, но и имело своих приверженцев в
Иране эпохи правления шаха Аббаса 1 (1587—1629), в Китае начального
правления династии Цин и Японии времен великого драматурга Тикамацу
(1653—1725), а также вошло в русскую и украинскую культуру XVII—XVIII
вв. Как известно, в общеевропейском масштабе переходный этап развития
культуры — не только эпоха Возрождения: в странах Восточной и
Юго-Восточной Европы этот переход от средневековья к Новому времени
совершается главным образом в XVII— XVIII вв., когда в Западной Европе
развивается культура барокко. Но в силу того, что в данном регионе не
было развитого «Возрождения» (оно проявлялось лишь спорадически) барокко
взяло на себя важнейшие ренессансные функции, наполняя искусство земным,
человечес-

ким содержанием. Крупнейшим центром культуры барокко на Украине был
Киев, где первостепенную роль играла Киево-Могилянская академия.

Большое внимание в Киевской академии уделялось изучению философии, в
ходе которого студенты знакомились с античными философами от Гераклита
до Боэция, со средневековыми схоластами и мистиками, а также с
выдающимися мыслителями Нового времени — Ф. Бэконом, Р. Декартом, Г.В.
Лейбницем, Д. Локком и др. Важное место в программе отводилось курсам
поэтики и риторики, в конечном счете исходивших из поэтик и трактатов
гуманистов итальянского Возрождения. Киевские поэтики и риторики
знакомились с понятиями и принципами •западноевропейской
литературно-теоретической мысли XVI— XVII вв. с образцами литературного
творчества, ~ тем самым способствуя перестройке украинской, русской и
других славянских литератур на новый, европейский лад. Под их влиянием в
литературе постепенно складываются новые художественные направления —
барокко и классицизм. Аналогичные процессы происходили в это время и в
искусстве России.

Вся картина русской художественной жизни XVII в. исключительно сложна и
противоречива: традиционные русские формы соединялись с деталями
позднеготическими, ренессансными, барочными, как правило, в варианте
искусства стран Северной Европы. При общей склонности этого периода к
декоративно-насыщенному, динамичному целое кажется часто барочным по
общему впечатлению (что проявилось, например, в названии «нарышкинское
барокко»). Поэтому иногда говорят о русском Возрождении в одеянии
барокко. В ходе петровских преобразований рождалось новое искусство, но
оно оказалось не ренес-сапсным, а принадлежащим европейской культуре
Нового времени. Своеобразие искусства XVIII в. в России следует искать
преимущественно не в признаках внешнего сохранения традиций, а в
своеобразии движения по новому пути. Новое и старое, по выражению
Ключевского, преображали друг друга.

В этой плоскости располагается проблема взаимоотношения в русском
искусстве двух стилей — барокко и рококо. Относительно живописи ученые
А. Сидоров и А. Греч выдвинули идею о последовательном движении от
барокко петровского и ближайшего послепетровского времени к рококо
середины века и затем к классицизму. В представлении А. Греча барокко,
рококо и классицизму последовательно соответствуют три царствования:
«Суровый Марс, Ветреная Диана и Мудрая Минерва недаром олицетворяли,
даже в глазах современников, три важнейших царствования». Античных богов
здесь можно принять за аллегории стилей. Исследования показывают, что в
русской культуре произошло сли-

яние барокко и рококо, хотя этот вопрос до конца не решен. Это
характеризует особую ситуацию, сложившуюся в России и представляющую
наглядный пример соединения двух стилей. В середине XVIII в. запоздавшая
сравнительно с Францией кульминация абсолютизма, породила барочный
пафос, вместе с тем этот пафос соединился с гедонизмом рококо, который
оказался доступен русской культуре в силу ее зрелости. Для русской
культуры характерно совмещение в одном периоде разных этапов развития
общеевропейской культуры.

ЛИТЕРАТУРА

Кратна Л.М. Итальянский гуманизм. М., 1977. ГарэиЭ. Проблемы
итальянского Возрождения. М., 1986 Курьер 10НКСКО. Барокко. 1987,
октябрь. Лосев Л.Ф. Эстетика Возрождения. М., 1983. РомеяецьВ.А. 1стор1я
психологи снохи Вщродження. Ки1в, 1988.

Лекиия 21

КУЛЬТУРА ЭПОХИ

ЕВРОПЕЙСКОГО ПРОСВЕЩЕНИЯ

Предпосылки и истоки европейского Просвешения. Основные черты культуры
эпохи Просвешения. Католическое Просвещение. Наука и ее «илеалы и
нормы». Политические и философские течения: стиль рококо,
сентиментализм, классицизм. Культура эпохи Просвешения и Восток. «Век
разума» и современность.

Эпоха европейского Просвещения занимает исключительное место в истории
человеческой цивилизации благодаря мировому масштабу и долговременному
значению. Хронологические рамки данной эпохи определены крупным немецким
ученым В. Виндельбандом как столетие между Славной революцией в Англии и
Великой французской революцией 1789 г. В последовательной череде
исторически формировавшихся общественных идей и культурных явлений
просветительская идеология и культура не стояли особняками: их истоки —
в предшествующих веках. Вторая форма Просвещения, как называл ее К.
Каутский, имея в виду под первой формой Возрождение, вырастает на почве
предыдущих этапов эволюции европейской идеологии и цивилизации.

Социально-экономическими предпосылками культуры эпохи Просвещения
являются кризис феодализма и начавшееся тремя веками ранее развитие
капиталистических отношений в Западной Европе. В связи с этим необходимо
выяснить смысл понятия «капитализм», чтобы понять значимость этого
явления во всемирной истории. Один из крупнейших современных историков
Ф. Бродель в своей книге «Материальная цивилизация, экономика и
капитализм, XV—XVIII вв.» приводит великолепное определение:
«Экономический и социальный строй, при котором капиталы — источник
дохода — в целом не принад-

лежат тем, кто приводит их в действие собственным трудом». Исходными
компонентами капиталистического развития являются технический прогресс и
наличие рыночных товарно-денежных отношений. В европейской модели
позднего феодализма они взаимообусловливали друг друга и были связаны со
структурными особенностями социально-политической подсистемы общества, а
также окружающей природно-географической средой (умеренный пояс и
дифференцированное плодородие почвы).

В схематичном виде комплекс факторов, обусловивших в конечном счете
генезис капитализма в Западной Европе, выглядит следующим образом.
Децентрализация и плюрализм форм, присущих западноевропейскому
феодализму и связанных с особенностями природно-географической среды^
поддерживали устойчивую тенденцию к институцио-нализации
дифференцированных непирамидальных структур общества. Эта тенденция
отчетливо проявляется в формировании исключительно европейской
социальной организации — сословной монархии. Полицентричная структура
сословных монархий, характеризующаяся балансом ее отдельных элементов,
создает предпосылки для перехода от традиционной распределительной
экономической политики к рыночной организации. В рамках последней
торговля и денежное хозяйство активизируют технический прогресс,
превращая его в новую европейскую традицию. Естественно, что
обрисованный механизм не смог бы успешно «заработать» без подключения
чисто европейских куль-турно-цивилизационных особенностей (христианства,
прежде всего «протестантского духа», и античного наследия, в частности
рецепции римского права). Таким образом, в Западной Европе стал
осуществляться переход от статичных социальных образований к стабильным
саморегулирующимся общественным системам (капитализм и есть такая
система), не имеющим аналогов в предшествовавшей истории человечества,
включая и греко-римскую.

Именно в обстановке неудержимо нарастающего кризиса феодализма, на волне
большого общественного подъема возникает культура эпохи Просвещения.
Истоки этой культуры специалисты вполне резонно усматривают в
гуманистической мысли Возрождения, в рационализме Декарта, политической
философии Локка, где «идеи эпохи Просвещения впервые нашли всестороннее,
ясное и глубокое объединение...» (В. Виндельбанд), в английском деизме,
в достижениях математики, естествознания и точных наук XVII в.

Генезис Просвещения находится в центре внимания современной
историографии. Так, американский исследователь П. Гей в своей уже
ставшей классической работе «Просвещение: Интерпретация» называет период
с 1300 до 1700 г. «предысторией Просвещения». Эти четыре столетия
явились временем, когда были восстановлены разорванные

связи с античной языческой философией, выступающей предтечей
просветительской идеологии. Философия Ренессанса также во многом
обогатила Просвещение, и, хотя ренессансный период в основном был
религиозным, философы были заняты поисками компромиссной формулы,
которая позволила бы совместить языческую философию с христианскими
верованиями, «светскость и благочестие, классику и христианство» (П.
Гей). Необходимо отметить приоритет Англии в формировании идеологии и
культуры европейского Просвещения, причем не следует забывать о
неоднородности, глубоких отличиях и специфике проявления в отдельных
странах Просвещения. В целом же подавляющее большинство ученых
придерживается мнения о существований «единого Просвещения».

Европейское Просвещение — исторически-конкретный комплекс идей,
породивший определенную систему культуры. Так, в сравнении с
Возрождением Просвещение означает глубокий переворот не только в умах
относительно узкого круга идеологов, но и в сознании огромной массы
людей. Они, по словам Канта, вышли «из состояния своего
несовершеннолетия» и были захвачены потоком новых идей, что привело к
появлению специфических черт культуры эпохи Просвещения. Новый характер
культуры осознается многими деятелями XVIII в. Тот же издатель
«Энциклопедического журнала» П. Руссо критикует сторонников традиционной
концепции, идущей от гуманистов XVI в., которые не стремились к широкому
распространению знаний среди большинства «непосвященных».

Культура эпохи европейского Просвещения (к ней близко и американское
Просвещение) имеет ряд отличительных черт.

Во-первых, для нее характерен деизм (учение о боге как творце вселенной,
которая после ее создания подчинена естественному, закономерному ходу
событий). Деизм как учение свободомыслия открывает возможность выступать
против религиозного фанатизма и христианской церкви, за свободу совести
и освобождение науки и философии от церковной опеки. Представители
деизма (Вольтер и Ж.-Ж. Руссо во Франции, Дж. Локк и Дж. Толанд в
Англии, Б. Франклин и Т. Джефферсон в Америке и многие другие
просветители) иронически относились к присущим христианству откровению и
преданию, оспаривали чудеса и противопоставляли вере разум. В эпоху
Просвещения христианская идея теряет свою силу, проявляется стремление
освободить религию от церковного учения и слепой исторической веры и
вывести ее из естественного знания.

Во-вторых, апелляция просветителей к природе при отвержении христианской
идеи привела к космополитизму. Он выражался в осуждении всякого
национализма и убеждении в равных возможностях каждой нации. Вместе с
тем распространение космополитизма вызвало

падение чувства патриотизма, что наиболее ярко видно на примет Франции.
В результате отмены Нантского эдикта произошел значительный отток
интеллектуальных и финансовых сил нации за пределы Французского
королевства, ибо гугенотам не гарантировалась свобода вероисповедания.
Это сказалось на жизнеспособности патриотического чувства: при
конфессиональных погромах (по крайней мере у французов) национальная
принадлежность во внимание не принималась. Впоследствии патриотизм
утратил свое значение в государственной жизни, так что «с самого начала
французская революция отличалась космополитизмом, ее трудно назвать
собственно французской... тогда идеалом считаются скорее абстрактный
«человек», но отнюдь неродина» (Э.Фагэ).

В-третьих, культуре эпохи Просвещения присуща так называемая
«научность». Разумеется, определенный «научный дух» проявлялся, и в XVII
столетии, но тогда под ним понимали прогресс в области метафизических,
математических и теологических исследований. Это оказалось возможным
только благодаря бескорыстной любви к чисто интеллектуальным видам
знания, примером которой служат гениальные творения Паскаля и Декарта.
Расцвет математики мало-помалу способствовал развитию естественных наук.
Поэтому к началу XVIII в. естествознание, освободившись от
перипатетизма, переживало своеобразное возрождение благодаря трудам
выдающихся ученых.

Наиболее характерной чертой ученых середины XIII в., по сравнению с
предшествующими им научными поколениями было ясное убеждение в
необходимости объяснять все явления природы исключитель-но естественными
причинами. «Это вовсе не были эмпирики с философской точки зрения, это
были служители науки, — подчеркивает В.И. Вернадский, — окончательно
вошедшей в жизнь человечества на равноправном положении с философией и
религией». То, что раньше было уделом немногих, теперь стало общим
достоянием, примером чего служит знаменитая французская Энциклопедия.
Здесь на историческую арену впервые выступило самостоятельное и цельное
научное мировоззрение.

В-четвертых, с «научным духом» связана такая черта культуры эпохи
Просвещения, как рационализм (недаром Просвещение называют веком
разума). Сам термин «Просвещение», которым обозначился разрыве про-шлым,
входивший в намерения «философов», на самом деле не обозначают разрыва,
но обнаружил интересную мимикрию. Здесь напрашивается сравнение
Евангелия от Иоанна с подлинной сущностью Просвещения. Главные
протагонисты естественной религии (деизма) хотели провозгласить новое
Евангелие, евангелие разума, сводившееся только к человеческому разуму.
В свете этого понятно, почему борьба просветителей с религией выливалась
в продолжение религиозных войн.

Именно из науки, особенно математики, по мнению ряда ученых (Дж. Кларк и
др.), рационализм перекочевал в мировоззренческие и политические
системы. Идеологи Просвещения верили, что именно с помощью разума будет
достигнута истина о человеке и окружающей природе. Рационализм —
основополагающая черта культуры эпохи Просвещения; естественно, что
просветителям был свойствен «рационалистический индивидуализм»,
неразрывно связанный с гуманизмом. Ведь последний исходил из
представления о рациональной суверенности человека. Разум трактовался
как источник и двигатель познания, этики и политики: человек может и
должен действовать разумно; общество может и должно быть устроено
рационально. От ренессансного рационализма тянутся нити в прошлое и
будущее — к рационалистической рефлексии досократиков и к истовому,
самозабвенному культу разума просветителей XVIII в. Неудивительно, что
он виделся Вольте-ру веком разума, распространившимся по Европе — от
Петербурга до

Кадиса.

В-пятых, определяющей чертой культуры эпохи Просвещения является идея
прогресса, которая тесно переплетается с понятием «разума». Здесь нужно
учитывать изменение понимания «разума» — до середины XVII в. разум,
воспринимался философами как «часть души», после Локка он становится
скорее процессом мышления, приобретая одновременно функцию деятельности.
Тесно связанный с наукой, разум превращается в ее главное орудие. Именно
в эпоху Просвещения была сформулирована концепция «вера в прогресс через
разум», определившая надолго развитие европейской цивилизации и
принесшая целый ряд разрушительных последствий человечеству. Следует
также помнить, что достижения эмпирического естествознания лежат в
совершенно ложном представлении мыслителей XVIII в., будто бы
прогрессивное развитие человеческого общества находится в прямой
зависимости от квантитативных методов воздействия на него. И только
изобретение доктора Гильотена показало общественному сознанию:
прямолинейный прогресс — достаточно сомнительная вещь.

В-шестых, для культуры просветителей характерна абсолютизация значимости
воспитания в формировании нового человека. Деятелям той эпохи казалось,
что достаточно создать целесообразные условия для воспитания детей — и в
течение одного-двух поколений все несчастья будут искоренены. Поэтому
большинство из них принципиально отрицало какое бы то ни было предание.
По мнению Э. Фагэ, это был «век совершенно новый, первобытнейший и
чрезвычайно грубый. XVIII век, не желая находиться под влиянием
какой-либо традиции, отринул и традицию, вобравшую в себя опыт нации...,
спалив и уничтожив плоды прошлого. XVIII век вынужден был все отыскивать
и устраивать заново». Была сделана ставка на нового человека, свободного
от

наследия той или иной философской, религиозной или литературной
традиции. Однако все предпринимаемые эксперименты по избавлению
человечества от традиции кончались для сообщества людей трагически.

Свои особенности имелись у немецкого Просвещения — «Священная Римская
Империя германской нации» медленно изживала тяжкие последствия
тридцатилетней войны: политическую раздробленность, экономическую
отсталость, упадок культурных центров. В начале XVIII в. во многих
сферах жизни Германии царили еще средневековая косность, суеверия,
церковные догмы. Одной из особенностей германского Просвещения, где
выделялись фигуры Г. Лейбница, Г. Лессинга, И. Винкельмана, X. Виланда,
Ф. Клопштока, И. Гердера и др., является существование католического
Просвещения. Ни в одной другой европейской стране не было ничего
подобного. В латинских странах каждый, кто не был согласен с церковью,
выходил из нее и боролся против нее. В «Священной Римской Империи»,
напротив, желающий подвергнуть критике церковь и духовенство стремился
исправить их изнутри в полном соответствии с поговоркой: «Кто сильно
любит, тот сильно бьет». Это различие между «Просвещением» в немецких
землях и латинских странах (за некоторыми исключениями) выражается в том
факте, что во Франции и инь^х европейских государствах церковь занимала
позицию твердыни в море критики и нападок, тогда как в Германии она
реформировалась (речь идет о католической церкви). Все было подвергнуто
основательной ревизии: догматическая теология и библе-истика, моральная
и пасторальная теология, образование священников и орденская жизнь,
проповедничество в сопоставлении с экономическими и социальными
проблемами, литургия и практика благочестия. К этому следует добавить
реформу преподавания религии в связи с преобразованиями всей школьной
системы и новыми потребностями педагогики. Все, что защищало
католическое Просвещение, можно сжато выразить следующим образом:
«Только тот может его справедливо оценить, кто осознает искажения, на
которые оно было реакцией».

Католическое Просвещение является реакцией и протестом против барочного
стиля набожности эпохи Контрреформации, против необоснованно
разросшегося культа святых, против различных отклонений и всего того,
что способствовало суевериям. В изданной на Западе многотомной «Истории
церкви» подчеркивается следующий момент: «несомненно, проводимая борьба
с суевериями, особенно с мрачной верой в чары, была одним из позитивных
эффектов католического Просвещения. Аналогично очищение храмов, которые
часто становились выставками предметов индивидуального благочестия,
заслуживает большего, чем только критики». Следует отметить, что
католическое Просвещение оказало весьма мало уважения старым традициям и
ис-

1910?»

пользовало очень радикальное средство — устранение из храмов статуй
святых, картин, реликвий, словом всего, что отвлекало внимание от алтаря
и амвона.

Деятели католического Просвещения занимались также переработкой
молитвенников, чтобы ими заменить книжки по благочестию, изданные в XVII
в. иезуитами, кармелитами, францисканцами и доминиканцами. Последние
пропагандировали своеобразный фанатизм в поклонении святым, в исполнении
религиозных церемоний и специальных обрядов. Вероятно, ни в какой другой
эпохе не появлялось такого количества молитвенников, как в этом
необычайном периоде заката католического Просвещения, когда педагогика
развивалась одновременно с паровой машиной. Несмотря на громадное
разнообразие, общей чертой всех этих публикаций является постоянное
обращение к человеческому разуму. В качестве примера можно привести
«Полный молитвенник для христиан-католиков» И.М. Зайлера, изданный в
1784 г.; он был известен во всей северо-западной Европе и пользовался
славой еще во второй половине XIX в. Автор постоянно обновлял этот
молитвенник, что позволяет проследить эволюцию от просвещения до
романтизма. Так как И. Зайлер был одним из крупных деятелей религиозного
возрождения эпохи романтизма, то эта эволюция представляет собою одно из
наиболее интересных и поучительных явлений в истории религии и
цивилизации.

Очищение литургических практик — одна из главных целей католического
Просвещения. Его сторонники в своем стремлении поместить алтарь в центре
храма на простом столе, убрать боковые алтари и устранить монологический
характер святой обедни выглядят весьма современно. Среди них было немало
таких, кто глубоко постиг жизнь церкви первоначального христианства и
требовал возврата к ее простоте (Гразер, Блау, Дорш, Веркмайстер, Винтер
и др.). Они выступали против тихого исполнения молитв во время мессы,
считая, что все, в том числе и канон, следует произносить громко. Они
также стремились исключить церковную латынь, устранить из храмов все
статуи и реликвии, полностью уничтожить культ святых и благословения
святого причастия. Они требовали также существенного сокращения молитв и
приспособления их к потребностям современного человека, выступали за
резкое сокращение числа обязательных праздников и остро критиковали
паломничество и чудотворные места.

Католическое Просвещение имело и свои слабые стороны, что проявлялось в
бесчисленных катехизисах, издаваемых в конце XVIII в. почти всеми
немецкими католическими приходами и распространяемых в Швейцарии и
Нидерландах. Интересная особенность некоторых из этих катехизисов —
весьма сильное стремление к межконфессиональной общности. Авторы
старались так излагать материал, чтобы

катехизисами могли пользоваться также и дети протестантов. В ряде
катехизисов ощущается сильная струя просветительства — в них выражается
презрение к догматам и признается первенство натуральной морали над
религией. Во всяком случае, несомненно влияние католического Просвещения
на развитие культурной жизни в «Священной Римской Империи германской
нации».

Процесс исторической эволюции в европейском регионе породил особый тип
цивилизации, который относился к иному уровню социальной динамики и
обладал невиданной для традиционных обществ способностью к прогрессу. В
науке цивилизацию такого типа называют техногенной; ее характерная черта
— это быстрое изменение техники и технологии благодаря систематическому
применению в производстве научных знаний. Техногенная цивилизация начала
разбег в XVII— XVIII вв., в эпоху подготовки и развертывания первой
промышленной революции, становления науки нового времени, ранних
буржуазных революций, закрепляющих господство капиталистических
отношений. К числу истоков становления основных ценностей техногенной
цивилизации относилась и ценность объективного и предметного знания,
раскрывающего сущностные связи вещей, их природы и законов, в
соответствии с которыми могут изменяться вещи.

Эта ценностная установка обеспечивала не только рост знания, который
оправдан его практическим применением в производстве или обыденной
жизни, но и систематическое получение новых знаний. Существенно то, что
эти знания лишь в будущем, часто на принципиально иных ступенях
цивилизационного развития могут стать предметами массового практического
освоения. Иначе говоря, чтобы наука могла совершать прорыв к новым
предметным структурам, чтобы она могла систематически производить
знания, необходимые в будущем, ей нужен принцип самооценки объективной
истины. Этот принцип представляет собой фундаментальную ценность
развитой науки. Второй ее фундаментальной ценностью выступает установка
на постоянное приращение объективного знания о мире, требование
постоянной новизны как результата исследования.

.Возникшие в эпоху Возрождения и в начале Нового времени, эти две
ценностные установки переплавились в присущие науке нормативы ее
внутреннего этоса: запрет на умышленное искажение истины в угоду другим
ценностям (политическим, идеологическим, религиозным и др.), табу на
плагиат, установка на формирование целостной картины человека •и природы
как результата объективного исследования мира, рациональность и
универсализм в подходе к миру. Известно, что окончательное утверждение
статуса науки со всеми ее нормами и идеалами произошло в эпоху
Просвещения, когда наука предстала в качестве одной из важнейших
ценностей человеческой жизнедеятельности.

Ценность науки связывалась в эту эпоху с особым пониманием природы
человека и его познавательной деятельности. Согласно сформированным
тогда представлениям, человек противостоит природе, он вторгается в ее
процессы, чтобы преобразовать материал природы в необходимые для -себя
предметные формы. В такой системе просветительских ценностей, где
приоритет отдан научным идеалам и нормам, природа воспринималась как
неисчерпаемая кладовая ресурсов и материалов, необходимых для
удовлетворения возрастающих человеческих потребностей. Так как человек
стремится установить господство над Природой, то ему для этого нужны
объективные знания, которые может дать только беспристрастный разум.
Поскольку же объективное и беспристрастное исследование природы вещей
имманентно присуще науке, постольку она занимает доминирующее место
среди всех видов познавательной деятельности человека. Более того,
объективное, беспристрастное и рациональное знание, получаемое в
результате научных исследований, давало и дает возможность предвидения
поведения объективного мира. Иными словами, научные знания обладают
опережающим потенциалом, что лежит в основе будущих научно-технических
революций, в превращении науки в производительную силу, а также в
социальную силу, регулирующую управление многообразными общественными
процессами. Итак, в эпоху Просвещения завершилось формирование
современной науки с ее идеалами и нормами, определившими последующее
развитие техногенной цивилизации.

XVIII в. называют в Европе веком разума, хотя принципы рационализма
начали утверждаться еще раньше, в XVII в., когда успехи естествознания и
математики стимулировали новое учение о познании в противовес
средневековой схоластике. Декарт разработал рационалистический метод
познания и выдвинул концепцию о «врожденных идеях». В противовес ему
Локк утверждал, что не существует «врожденных идей», а поэтому нет и
людей «голубой крови», претендующих на особые права и преимущества. Его
мысли о воспитании человеческой личности и роли социальной среды в этом
процессе легли в основу многих философских, социологических и
идеологических идей Просвещения. Все просветители были почти единодушны
в том, что если человека формирует опыт, то это должен быть разумный
опыт, ибо разум — главный критерий истины и справедливости. Следует
отметить, что широкое распространение среди французских просветителей
получил сформулированный Локком принцип разделения властей. Интересно,
что именно в английском Просвещении родился прагматизм — философия
выгоды, которая является «конкретной, практичной и развлекательной» (Р.
Портер). Ее появление связано с тем, что деньги стали «новым культом»
эпохи с ее гражданским и политическим порядком. Французское Просвещение,
направленное в целом против феода-

лизма и абсолютизма, состояло из различных по политической и философской
радикальности учений. Представители старшего поколения — Монтескье и
Вольтер тяготели больше к постепенному реформированию феодального
общества по образцу конституционно-монархической Англии. Они
рассчитывали на «разумное сочетание» интересов буржуа и феодалов. В
соответствии со своими умеренно прогрессивными политическими взглядами
Монтескье и Вольтер не выходили за пределы деизма, открыто не отстаивали
атеистическое мировоззрение.

Идеологи основных масс дореволюционной буржуазии — Дидро, Ламетри,
Гельвеций, Гольбах и их соратники — в принципе отрицали феодальную
собственность и феодальные привилегии, отвергали деспотическую
монархическую власть, выступая при этом за просвещенный абсолютизм. Они
отвергали все формы идеализма и религии, открыто отстаивали
материалистическую философию и атеизм.

Значительно острее в политическом плане выступали идеологи народных
низов. Один из них — выдающийся мыслитель эпохи Жан Мелье — отвергал не
только феодальную, но и всякую частную собственность и защищал
коммунистический идеал в его утопическом толковании. Он был сторонником
бескомпромиссного материализма и атеизма. Его идеи сыграли выдающуюся
роль накануне и в период Великой французской революции.

Самостоятельным и влиятельным направлением во французском Просвещении
был руссоизм. В «Общественном договоре» Ж.-Ж. Руссо сформулировал
общественный демократический идеал, требующим передачи власти от
немногих всем. Известно, что многие руководители якобинской диктатуры, в
их числе Робеспьер, были сторонниками идей руссоизма. Выражая интересы
городской и мелкой деревенской буржуазии, Руссо отстаивал эгалитаризм —
равное распределение частной собственности среди граждан, утверждение
подлинного народоправия, программу мер по коренному улучшению жизни
простого народа. Вместе с тем в вопросах философии и религии он не
придерживался материализма и атеизма, ограничивался своеобразным
деизмом. Философские и политические концепции французских просветителей,
вобравшие в себя идеи английских мыслителей, оказали влияние на культуру
многих европейских стран.

Искусство XVIII в. находится в состоянии кризиса, когда величественная,
воздвигавшаяся в течение тысячелетий грандиозная художественная система
(как модель особой жизни) подверглась пересмотру. Постепенное разрушение
сословно-иерархического принципа повлекло и трансформацию
санкционированного религией искусства. В нем можно выделить несколько
направлений, отличающихся друг от друга не столько по стилю, сколько
мировоззренческой и идеологической направленностью.

Одним из таких направлений является стиль рококо; исследователи
рассматривают его как выродившееся барокко (речь идет о стиле рококо
второй четверти и середины XVIII в.). Такой взгляд вполне правомерен с
точки зрения эволюции формы — динамики, ритма, взаимоотношений целого и
части. Действительно, мощную пространственную динамику, разительные
контрасты и впечатляющую пластическую игру форм барокко сменяет стиль,
который ка.к бы переводит криволинейные построения барокко в новый
регистр. Оставляя без внимания фасады, рококо разыгрывает на стенах и
потолках интерьеров орнаментальные симфонии, сплетает кружевные узоры.
При этом рококо достигает вершин виртуозности, изящества и блеска, но
полностью утрачивает барочную монументальность, основательность и силу.

Другое направление — классицизм XVIII в. — тоже воспринимается как
«облегченный» классицизм предшествующего века. Ведь в нем больше
археологической точности, чем в предшественнике, больше изящества,
выдумки и разнообразия, но также чувствуется недостаток весомости и
силы. Возникает искушение считать «второй» классицизм переработанным
изданием «первого», поскольку можно проследить, как один классицизм
переходил в другой даже в творчестве архитекторов, например семьи
Блонделей. Однако и рококо, и классицизм XVIII в. представляют собой
нечто принципиально новое по отношению к своим прямым предшественникам,
а также к ранее существовавшим стилям вообще.

Это различие свидетельствует о том, что перелом между культурами XVII и
XVIII вв. носил внутренний, скрытый характер. Историки искусства
отмечают, что рококо — первый безордерный стиль европейского искусства
за многие века. Известно, что ордер ориентировал архитектуру на человека
и одновременно героизировал его бытие. Архитекторы рококо (его
собственная сфера — убранство интерьера) обратились к реальному человеку
с его реальными потребностями. Они начали заботиться о комфорте,
окружать человека атмосферой удобства и изящества. Существенно то, что
новый стиль стал стилем небогатых домов, в которые немногочисленными
приемами внес тот же дух уюта и комфорта без подчеркнутой роскоши.
Классицизм XVIII в. сделал это еще последовательнее.

Важным новым началом в искусство XVIII в. было и появление течений, не
имевших собственной стилистической формы и не нуждавшихся в ее
выработке. Таким крупнейшим идеологическим течением стал сентиментализм,
связанный с просветительскими представлениями о прирожденных человеку
началах доброты и чистоты, которые теряются вместе с естественным
первоначальным состоянием. Сентиментализм не требовал особого
стилистического оформления, поскольку был обращен не к внешнему, а к
внутреннему, не к всеобщему, а к

личному. Но особая окраска, особое чувство проникновения в интимный мир,
тонкость эмоций, даже чувство пропорций и воздушность фактуры так или
иначе связаны с сентиментализмом. Все это создавало ощущение нежного
изящества, близости к природе и внутреннего благородства. Сентиментализм
превращается в предромантизм: «естественный человек» приходит в
столкновение с общественными и природными стихиями, с мрачными бурями и
потрясениями жизни, предчувствие которых заложено во всей культуре XVIII
в.

Столкновение индивидуальности с обществом, с трагедиями бытия, переход
идеала в сферу неосуществимой фантазии приводят в XIX столетие, когда
буржуазный индивидуализм и атомизация общества кладут конец явлению
стиля как крупной историко-художественной категории. Главным же
результатом развития искусства XVIII в. является рождение основ
художественной культуры последующих столетий, хотя и в маскарадном
костюме изысканных, изощренных театральных форм. Как из-под париков
глядят на нас умные, все понимающие глаза философа и борца, как удобство
бытовой вещи появляется в замысловатом рококо, так в сложном и
увлекательном искусстве XVIII в. можно разглядеть рождение реализма и
функционализма всего Новейшего времени.

В умах писателей эпохи Просвещения все чаще возникает мысль о единстве
человека и его культуры. Еще Лейбниц размышлял о контактах Востока и
Запада и даже о возможности создания в отдаленном будущем единого
общечеловеческого языка. На протяжении XVIII в. в Европе в целом
необычайно возрастает интерес к жизни, обычаям и культуре стран Востока.
Так, во Франции еще в конце XVII в. появилось многотомное издание
«Восточная библиотека». В начале XVIII в. появляются переводы с
арабского, персидского и других восточных языков. Особый успех имеет
издание «Сказок тысячи и одной ночи», вызвавшее множество подражаний.
Многие из этих книг переводятся с французского языка на другие
европейские языки, в том числе и на русский. Об интересе к Востоку
свидетельствует известный перевод «Шакунталы» Калидасы (в Англии
осуществленный В. Джойсом, в Германии — Форстером, в России —
Карамзиным). Русский ученый Г. Лебедев стремится проникнуть в тайны
древней индийской культуры. Весьма популярны стали восточные темы,
сюжеты и образы. Монтескье, Вольтер, Голдсмит, Виланд и многие другие
обращаются к темам и образам Востока, даже если «Восток» в их
представлении дается условно и недифференцированно. П.А. Плавильщиков
написал трагедию на тему о борьбе народа Индии против орд далеко не
условного Надир-шаха.

Однако еще более важными были попытки теоретически осмыслить культуру
разных наро/хов, исходя из идеи единства человеческого рода.

Еще в канун Просвещения в Италии Вика говорил: «Существует необходимо в
природе один умственный язык, общий для всех народов». Головецкий в
труде «О человеке» утверждал, что «различие вкусов у людей предполагает
лишь небольшие различия и оттенках их ощущений», в принципе-же все
народы обладают одинаковыми возможностями для развития. Для
доказательства он сослался на «единообразие народных пословиц» у разных
народов.

Просветители исходили из своих представлений об универсальности разума и
единстве человеческой природы. Из них к идее мировой литературы ближе
других подошел Гердер, который внимательно изучал фольклор разных стран
и опубликовал сборник «Голоса народов в их песнях». Разумеется, он мог
привести только отдельные образцы песенного творчества разных народов.
Охватить единым взглядом все богатство культуры мира при тогдашнем
уровне знаний было невозможно. Но он мечтал о такой возможности и
завещал ее следующим поколениям, восклицая: «Какой это был труд о роде
людском, о человеческом духе, мировой культуре, обо всех странах,
эпохах, народах, о силах, смешениях, образах!»

Философы «века разума» давно уже подрывали основы современных им
государств Европы, где и политическая власть и громадная доля богатств
принадлежали аристократии и духовенству, тогда как народная масса
оставалась вьючным животным для сильных мира сего. Провозглашая
верховное владычество разума, выступая с проповедью веры в человеческую
природу, которая проявит все свои хорошие стороны, как только ей будет
возвращена свобода, просветители «открыли перед человечеством широкие,
новые горизонты» (П. Кропоткин). В эпоху Просвещения возникли мощные
идейные течения, произошла революция в интеллектуальной, этической,
правовой и эстетической сферах, что проложило путь к политическим
переменам и в итоге потрясло государственные основы Франции (а также
других стран Европы и Северной Америки). Возможно, именно в это время
светская культура стала определяющим фактором, основной движущей силой.

Результатом «века Разума» стала Великая французская революция 1789 г.,
провозгласившая человека гражданином. Учредительным собранием 20—26
августа первого года революции была принята Декларация прав человека и
гражданина. В ее первой статье записано: «Все люди рождаются и остаются
свободными и равными в правах».

Эта идея. рожденная европейской культурой эпохи Просвещения, утвердилась
теперь повсюду. Правда, путь к ее реализации был непрост: ее оспаривали
и отвергали, забывали и вновь открывали, одни едва терпели ее, другие
считали жизненно необходимой. И наконец, в 1948 г. вдохновленное ею
международное сообщество приняло Всеобщую декларацию прав человека.
Оценивая судьбу идей Великой фран-

цузской революции 200 лет спустя, историк Ф. Фюре говорит, что «они
привлекают все больше сторонников, но трудности, связанные с их полным
претворением в жизнь, огромны».

Ныне подвергается серьезному сомнению выработанная в эпоху Просвещения
идеология прогресса в различных формах. Дискредитация прошлого
представляется условием усилий, устремленных к будущему, с которого
начнется подлинная история человека — хозяина своей судьбы и создателя
своего счастья. Важнейшие драмы нашего века, неумение контролировать ход
научно-технического прогресса, двусмысленность самого этого прогресса,
великие вопросы бытия, остающиеся без ответа, — совокупность этих и
других факторов обусловила кризис идей прогресса. Различные формы
усталости и нигилизма — симптомы этого кризиса. Неадекватной
действительности оказалась и идея господства человека над природой — она
обернулось глобальной экологической проблемой. Некоторые ученые считают,
что созданная в «век разума» интеллектуальная машина разбилась при
столкновении с реалиями жизни (достаточно вспомнить трагические
последствия просветительской догмы о формировании нового человека).
Несомненно одно — не все идеи просветителей оказались жизнеспособными,
их истинность нельзя абсолютизировать.

ЛИТЕРАТУРА

Болиигброк. Письма об изучении и пользе истории. М„ 1978. Европейский
альманах. История. Традиции. Культура. М„ 1991. История всемирной
литературы. М„ 1968. Т.5. Курьер ЮНЕСКО, 1789: Идея, которая
преобразовала мир. 1989, июль—август. Кантор Л.М., Кожина Е.Ф., Лившиц
Н.А. и др. Искусство XVII века // Малая история

искусств. М„ 1977.

Момджян Х.Н. Французское Просвещение XVIII века. М„ 1993.
Просветительское движение в Англии / Под ред. Н.М. Мещеряковой. М„ 1991.

Лекция 22

РУССКАЯ КУЛЬТУРА XIX И НАЧАЛА XX В.

Консервативный характер политической культуры царской России,
экономические противоречия и взлет культуры. Особенности русской
культуры. Золотой век русской культуры. Пушкин, Лермонтов и Гоголь.
Нравственные искания Толстого и Аостоевского. Расцвет музыкальной
культуры: Глинка, Римский-Корсаков, Чайковский и др. Достижения русской
науки. «Серебряный век» русской культуры. «Мир искусства», русский
символизм. «Золотой век» русской философии.

Для понимания особенностей русской культуры XIX и начала XX в.
существенное значение имеет знание характера политики, экономики и права
Российской Империи. В результате петровских реформ в России произошло
утверждение абсолютной монархии и законодательное оформление бюрократии,
что особенно ярко проявилось в «золотой век» Екатерины II. Начало XIX в.
ознаменовалось министерской реформой Александра 1, который на практике
проводил линию на укрепление феодально-абсолютистского порядка, учитывая
новый «дух времени», в первую очередь влияние Великой французской
революции 1789 г. на умы, на русскую культуру. Одним из архетипов этой
культуры является любовь к свободе, воспеваемая русской поэзией, начиная
с Пушкина и кончая Цветаевой. Учреждение министерств знаменовало собой
дальнейшую бюрократизацию управления и усовершенствования центрального
аппарата Российской империи. Одним из элементов модернизации и
европеизации российской государственной машины является учреждение
Государственного совета, функция которого заключалась в централизации
законодательного дела и обеспечении единообразия юридических норм.
Министерская реформа и образование

Государственного совета завершили реорганизацию органов центрального
управления, просуществовавших до 1917 г. После отмены крепостного права
в 1861 г. Россия прочно вступила на путь капиталистического развития.
Однако политический строй Российской Империи насквозь был пронизан
крепостничеством. В этих условиях бюрократия превратилась во «флюгер»,
старающийся обеспечить интересы буржуа и дворян, такое же положение
сохранилось и позже, в эпоху империализма. Можно сказать, что
политический строй России носил консервативный характер, это проявилось
и в праве. Последнее представляет собой смешанное право, ибо в нем
переплетались нормы феодального и буржуазного права. В связи с развитием
буржуазных отношений в 70-е годы прошлого века было принято «Русское
гражданское уложение», скопированное с Кодекса Наполеона, в основе
которого лежало классическое римское право.

Политический строй и право выражают особенности экономического развития
России в XIX в., когда в недрах крепостничества формировался новый,
капиталистический способ производства. Основной сферой, где раньше и
интенсивнее формировался новый способ производства, была промышленность.
Для России первой половины прошлого века характерно цгирокое
распространение мелкой промышленности, преимущественно крестьянской. В
сфере обрабатывающей промышленности^ изготавливавшей предметы массового
потребления, мелкие крестьянские промыслы занимали господствующее
положение. Развитие крестьянской промышленности преобразовывало
экономический облик деревни и самый быт крестьянина. В промысловых селах
интенсивнее происходили процессы социального расслоения крестьянства и
отрыв его от земледелия, острее проявлялся конфликт между явлениями
капиталистического характера и феодальными отношениями. Но так было лишь
в наиболее развитом в экономическом отношении центрально-промышленном
регионе, в других районах преобладало натуральное хозяйство. И только
после 1861 г. в России был совершен промышленный переворот, однако
нарождающаяся русская буржуазия зависела от царизма, для нее были
характерны политическая косность и консерватизм. Все это наложило
отпечаток на развитие русской культуры, придало ей противоречивый
характер, но в конечном счете способствовало ее высокому взлету.

Действительно, крепостное право, державшее в темноте и забитости
крестьянство, царский произвол, подавляющий всякую живую мысль, общая
экономическая отсталость России в сравнении с западноевропейскими
странами препятствовали культурному прогрессу. И тем не менее, несмотря
на эти неблагоприятные условия и даже вопреки им Россия в XIX в. сделала
поистине гигантский скачок в развитии культуры, внесла громадный вклад в
мировую культуру. Такой взлет рус-

ской культуры был обусловлен рядом факторов. В первую очередь он был
связан с процессом формирования русской нации в переломную эпоху
перехода от феодализма к капитализму, с ростом национального
самосознания и являлся его выражением. Огромное значение имел и тот
факт, что подъем русской национальной культуры совпал с началом
революционно-освободительного движения в России.

Важным фактором, способствовавшим интенсивному развитию русской
культуры, являлось тесное общение и взаимодействие ее с другими
культурами. Мировой революционный процесс и передовая западноевропейская
общественная мысль оказывали сильное влияние и на культуру России. Это
было время расцвета немецкой классической философии и французского
утопического социализма, идеи которых пользовались широкой популярностью
в России. Не следует забывать и влияния наследия Московской Руси на
культуру XIX в.: усвоение старых традиций дало возможность прорасти
новым росткам творчества в литературе, поэзии, живописи и других сферах
культуры. Н. Гоголь, Н. Лесков, П. Мельников-Печерский, Ф. Достоевский и
др. творили свои произведения в традициях древнерусской религиозной
культуры. Но и творчество других гениев русской литературы, чье
отношение к православной культуре более противоречиво, — от А. Пушкина и
Л. Толстого до А. Блока — несет неизгладимую печать, свидетельствующую о
православных корнях. Даже скептический И. Тургенев дал образ русской
народной святости в рассказа «Живые мощи». Огромный интерес вызывают
картины М. Нестерова, М. Врубеля, К. Петрова-Водкина, истоки творчества
которых уходят в православное иконописание. Яркими явлениями истории
музыкальной культуры стали древнее церковное пение (знаменитый распев),
а также позднейшие опыты Д. Бортнянского, П. Чайковского и С.
Рахманинова.

Русская культура воспринимала лучшие достижения культур других стран и
народов, не теряя при этом своей самобытности и в свою очередь оказывая
влияние на развитие иных культур. Немалый след оставила в истории
европейских народов, например, религиозная русская мысль. 'Русская
философия и богословие оказали влияние на западноевропейскую культуру в
первой половине XX в. благодаря трудам В. Соловьева, С. Булгакова, П.
Флоренского, Н. Бердяева, М. Бакунина и многих других. Наконец,
важнейшим фактором, давшим сильный толчок развитию русской культуры,
явилась «гроза двенадцатого года». Подъем патриотизма в связи с
Отечественной войной 1812 г. способствовал не только росту национального
самосознания и формированию декабризма, но и развитию русской
национальной культуры. В. Белинский писал: «1812 год, потрясши всю
Россию, возбудил народное сознание и народную гордость».
Культурно-исторический процесс в России в XIX — начале XX в.

имеет свои особенности. Заметно ускорение его темпов, обусловленное
вышеотмеченными факторами. При этом, с одной стороны, происходила
дифференциация (или специализация) различных сфер культурной
деятельности (особенно в науке), а с другой — усложнение самого
культурного процесса, т.е. большее «соприкосновение» и взаимовлияние
различных областей культуры: философии и литературы, литературы,
живописи и музыки и т.д. Необходимо отметить также усиление процессов
диффузного взаимодействия между составляющими русской национальной
культуры — официальной («высокой», профессиональной) культурой,
опекаемой государством (церковь утрачивает духовную власть), и культурой
народных масс («фольклорным» пластом), которая берет начало в недрах
восточнославянских родоплеменных союзов, формируется в Древней Руси и
продолжает свое полнокровное существование на протяжении всей
отечественной истории. В недрах официально-государственной культуры
заметна прослойка «элитарной» культуры, обслуживающей господствующий
класс (аристократию и царский двор) и обладающей особой восприимчивостью
к иноземным новшествам. Достаточно вспомнить романтическую живопись О.
Кипренского, В. Тропинина, К. Брюллова, А. Иванова и других крупных
художников XIX в.

Начиная с XVII в. складывается и развивается «третья культура»,
самодеятельно-ремесленная, с одной стороны, опиравшаяся на фольклорные
традиции, а с другой — тяготевшая к формам официальной культуры. Во
взаимодействии этих трех слоев культуры, часто конфликтном, преобладает
тенденция к единой общенациональной культуре на основе сближения
официального искусства и фольклорной стихии, вдохновлявшегося идеями
народности и национальности. Эти эстетические принципы утверждались в
эстетике Просвещения (П. Плавильщиков, Н. Львов, А. Радищев), были
особенно важными в эпоху декабризма в первой четверти XIX в. (К. Рылеев,
А. Пушкин) и приобрели основополагающее значение в творчестве и эстетике
реалистического типа в середине прошлого века.

В формировании русской национальной культуры все более активно участвует
интеллигенция, первоначально составлявшаяся из образованных людей двух
привилегированных сословий — духовенства и дворян. В первой половине
XVIII в. появляются интеллигенты-разночинцы, а во второй половине этого
века выделяется особая социальная группа — крепостная интеллигенция
(актеры, живописцы, архитекторы, музыканты, поэты). Если в XVIII —
первой половине XIX в. ведущая роль в культуре принадлежит дворянской
интеллигенции, то во второй половине XIX в. — разночинцам. В состав
разночинной интеллигенции (особенно после отмены крепостного права)
вливаются выходцы из крестьян. В целом к разночинцам относились
образованные

представители либеральной и демократической буржуазии, которые
принадлежали не к дворянству, а к чиновничеству, мещанству, купечеству и
крестьянству. Это объясняет такую важную особенность культуры России XIX
в., как начавшийся процесс ее демократизации. Он проявляется в том, что
деятелями культуры постепенно становятся не только представители
привилегированных сословий, хотя они и продолжают занимать ведущее
место. Увеличивается число писателей, поэтов, художников, композиторов,
ученых из непривилегированных сословий, в частности из крепостного
крестьянства, но преимущественно из среды разночинцев.

В XIX в. ведущей областью русской культуры становится литература, чему
способствовала прежде всего ее тесная связь с
прогрессивнр-освободительной идеологией. Ода Пушкина «Вольность», его
«Послание в Сибирь» декабристам и «Ответ» на это послание декабриста
Одоевского, сатира Рылеева «К временщику» (Аракчееву), стихотворение
Лермонтова «На смерть поэта», письмо Белинского к Гоголю являлись, по
сути дела, политическими памфлетами, боевыми, революционными призывами,
воодушевлявшими передовую молодежь. Дух оппозиционности и борьб.ы,
присущий произведениям прогрессивных писателей России, сделал русскую
литературу той поры одной из активных общественных сил.

Даже на фоне всей богатейшей мировой классики русская литература
прошлого века — исключительное явление. Можно было бы сказать, что она
подобна Млечному Пути, ясно выделяющемуся на усыпанном звездами небе,
если бы некоторые из писателей, составивших ее славу, не походили скорее
на ослепительные светила или на самостоятельные «вселенные». Одни только
имена А, Пушкина, М. Лермонтова, Н. Гоголя, Ф. Достоевского, Л. Толстого
сразу же вызывают представления об огромных художественных мирах,
множестве идей и образов, которые по-своему преломляются в сознании все
новых и новых поколений читателей. Впечатления, производимые этим
«золотым веком» русской литературы, прекрасно выразил Т. Манн, говоря о
ее «необыкновенном внутреннем единстве и целостности», «тесной
сплоченности ее рядов, непрерывности ее традиций». Можно сказать, что
пушкинская поэзия и толстовская проза — это чудо; не случайно Ясная
Поляна — интеллектуальная столица мира в прошлом веке.

А. Пушкин был основателем русского реализма, его роман в стихах «Евгений
Онегин», который В. Белинский назвал энциклопедией русской жизни, явился
наивысшим выражением реализма в творчестве великого поэта. Выдающимися
образцами реалистической литературы являются историческая драма «Борис
Годунов», повести «Капитанская дочка», «Дубровский» и др. Мировое
значение Пушкина связано с осознанием универсального значения созданной
им традиции. Он проло-

жил дорогу литературе М. Лермонтова, Н. Гоголя, И. Тургенева, Л.
Толстого, Ф. Достоевского и А. Чехова, которая по праву сделалась не
только фактом русской культуры, но и важнейшим моментом духовного
развития человечества.

Традиции Пушкина продолжил его младший современник и преемник М.
Лермонтов. Роман «Герой нашего времени», во многом созвучный с
пушкинским романом «Евгений Онегин», считается вершиной лермонтовского
реализма. Творчество М. Лермонтова явилось высшей точкой развития
русской поэзии послепушкинского периода и открыло новые пути в эволюции
русской прозы. Его основным эстетическим ориентиром является творчество
Байрона и Пушкина периода «южных поэм» (пушкинского романтизма). Для
русского «байронизма» (этого романтического индивидуализма) характерны
культ титанических страстей и экстремальных ситуаций, лирическая
экспрессия, сочетавшаяся с философским самоуглублением. Поэтому понятно
тяготение Лермонтова к балладе, романсу, лиро-эпической поэме, в которых
особое место принадлежит любви. Сильное влияние на последующую
литературу оказал лермонтовский метод психологического анализа,
«диалектики чувств».

В направлении от предромантических и романтических форм к реализму
развивалось и творчество Гоголя, которое оказалось решающим фактором
последующего развития русской литературы. В его «Вечерах на хуторе близ
Диканьки» художественно осуществлена концепция Малороссии — этого
славянского древнего Рима — как целого материка на карте вселенной, с
Диканькой как своеобразным его центром, как средоточием и национальной
духовной специфики, и национальной судьбы. Вместе с тем Гоголь является
основателем «натуральной школы» (школы критического реализма); не
случайно 30-е — 40-е годы прошлого века Н. Чернышевский называл
гоголевским периодом русской литературы. «Все мы вышли из «Шинели»
Гоголя», — образно заметил Достоевский, характеризуя влияние Гоголя на
развитие русской литературы. В начале XX в. Гоголь получает всемирное
признание и с этого момента становится действующей и все более
возрастающей величиной мирового художественного процесса, постепенно
осознается глубокий философский потенциал его творчества.

Особого внимания заслуживает творчество гениального Л. Толстого, которое
знаменовало новый этап в развитии русского и мирового реализма,
перебросило мост между традициями классического романа XIX в. и
литературой XX в. Новизна и мощь толстовского реализма непосредственно
связаны с демократическими корнями его искусства, его миросознания и его
нравственных поисков, реализму Толстого свойственны особая правдивость,
откровенность тона, прямота и, вследствие этого, сокрушительная сила и
резкость в обнажении соци-

альных противоречий. Особое явление в русской и мировой литературе —
роман «Война и мир»; в этом уникальном феномене искусства Толстой
сочетал форму психологического романа с размахом и много-фигурностью
эпической фрески. Прошло более ста лет со дня появления в печати первой
части романа, много поколений читателей сменилось за это время. И
неизменно «Войну и мир» читают люди всех возрастов — от юношей до
стариков. Вечным спутником человечества назвал этот роман современный
писатель Ю. Нагибин, ибо «Война и мир», посвященная одной из
губительнейших войн XIX в., утверждает нравственную идею торжества жизни
над смертью, мира над войной, что приобрело колоссальную значимость в
конце XX в.

Поражает поистине титанический характер нравственных^ исканий и другого
великого русского писателя — Достоевского, который в отличие от Толстого
не дает анализа эпических масштабов. Он не дает описания происходящего,
он заставляет «уходить в подполье», дабы увидеть, что же происходит в
действительности, он заставляет нас видеть себя в самом себе. Благодаря
потрясающей способности проникать в самую человеческую душу Достоевский
одним из первых, если не самым первым, дал описание современного
нигилизма. Его характеристика этого настроя ума неизгладима, она до сих
пор завораживает читателя глубиной и необъяснимой точностью. Античный
нигилизм был связан со скептицизмом и эпикурейством, его идеалом была
благородная безмятежность, достижение спокойствия духа перед лицом
превратностей фортуны. Нигилизм Древней Индии, который произвел столь
глубокое впечатление на Александра Македонского и его окружение, в
философском отношении был несколько схож с позицией древнегреческого
философа Пиррона из Элиды и выливался в философское созерцание пустоты.
Для Нагарджуны и его последователей нигилизм был преддверием религии.
Однако современный нигилизм, хотя в его основе тоже лежит
интеллектуальная убежденность, не ведет ни к философской бесстрастности,
ни к благословенному состоянию невозмутимости. Это скорее неспособность
создавать и утверждать, духовный изъян, а не философия. Многие беды в
нашей жизни происходят от того, что «человек из подполья» подменил собой
подлинного человека.

Достоевский искал избавления от нигилизма не в самоубийстве и не в
отрицании, а в утверждении и радости. Ответом нигилизму, которым болен
интеллигент, служит живительная «наивность» Дмитрия Карамазова, бьющая
через край радость Алеши — героев романа «Братья Карамазовы». В
невинности простых людей — опровержение нигилизма. Мир Достоевского —
это мир мужчин, женщин и детей, одновременно заурядных и необычных.
Одних обуревают заботы, других сладострастие, одни бедны и веселы,
другие богаты и печальны. Это мир

святых и злодеев, идиотов и гениев, благочестивых женщин и терзаемых
своими отцами детей-ангелочков. Это мир преступников и добропорядочных
граждан, но врата рая открыты всем: они могут спастись или обречь себя
на вечное проклятие. В записных тетрадях Достоевского имеется самая
сильная^мысль, в которую сейчас все упирается, из которой все исходит:
«бытие только тогда и есть, когда ему грозит небытие. Бытие только тогда
и начинает быть, когда ему грозит небытие». Миру грозит гибель, мир
может — должен! — быть спасен красотой, красотой духовно-нравственного
подвига — так прочитывается Достоевский сегодня, так заставляет нас
прочитать его сама реальность нашего времени.

В XIX в., наряду с потрясающим развитием литературы, наблюдается и
ярчайшие взлеты музыкальной культуры России, причем музыка и литература
находятся во взаимодействии, что обогащает те или иные художественные
образы. Если, например, Пушкин в своей поэме «Руслан и Людмила» дал
органическое решение идеи национального патриотизма, найдя для ее
воплощения соответствующие национальные формы, то М. Глинка обнаружил в
волшебно-сказочном героическом сюжете Пушкина новые, потенциальные
варианты и осовременил его, как бы предложив еще один романтический
вариант эпоса, со свойственным ему «вселенским» масштабом и
«рефлектирующими» героями. В своей поэме Пушкин, как известно, свернул
масштабы классической эпопеи, порой пародируя ее стиль: «Я не Омер... Он
может воспевать один /Обеды греческих дружин»; Глинка же пошел по иному
пути — при помощи колоссального картинного «разбухания» его опера
вырастает изнутри до многонациональной музыкальной эпопеи. Ее герои из
патриархальной Руси попадают в мир Востока, их судьбы сплетаются с
магией северного мудреца Финна. Здесь пушкинский сюжет переосмысливается
в сюжет драмы, опера Глинки — прекрасный пример воплощения той гармонии
равнодействующих сил, которая фиксируется в сознании музыкантов как
«руслановское» начало, т.е. романтическое начало.

Значительное влияние на развитие музыкальной культуры России прошлого
века оказало творчество Гоголя, неразрывно связанное с проблемой
народности. Гоголевские сюжеты легли в основу опер «Майская ночь» и
«Ночь перед Рождеством» Н. Римского-Корсакова, «Со-рочинская ярмарка» М.
Мусоргского, «Кузнец Вакула» («Черевички») П. Чайковского и т.д.
Римский-Корсаков создал целый «сказочный» мир опер: от «Майской ночи» и
«Снегурочки» до «Садко», для которых (?6щим является некий идеальный в
своей гармоничности мир. Сюжет «Садко» построен на различных вариантах
новгородской былины — ровествованиях о чудесном обогащении гусляра, его
странствиях и приключениях. «Снегурочку» Римский-Корсаков определяет как

^

1

оперу-сказку, назвав «картинкой из Безначальной и Бесконечной Летописи
Берендеева царства».

В операх подобного рода Римский-Корсаков использует мифологическую и
философскую символику. Если «Снегурочка» связана с культом Ярилы
(солнца), то в «Младе» представлен целый пантеон древне-славянских
божеств. Здесь развертываются ритуальные и народно-обрядовые сцены,
связанные с культом Радегаста (Перуна) и Купалы, ведут борьбу волшебные
силы добра и зла, а герой подвергается «соблазнам» из-за козней Морены и
Чернобога. В содержание эстетического идеала Римского-Корсакова, который
лежит в основе его музыкального творчества, в качестве безусловной
ценности входит категория прекрасного в искусстве. Образы
высокопоэтического мира его опер весьма наглядно показывают, что
искусство представляет собой действенную силу, что оно покоряет и
преображает человека, что оно несет в себе жизнь и радость. Подобная
функция искусства соединялась у Римского-Корсакова с пониманием его как
эффективного средства нравственного совершенствования человека. Этот
культ искусства в чем-то восходит к романтическому утверждению
Человека-творца, который противостоит «механическим», отчуждающим
тенденциям века прошлого (и нынешнего). Музыка Римского-Корсакова
возвышает человеческое в человеке, она призвана спасти его от «страшных
обольщении» буржуазного века и тем самым она приобретает великую
гражданскую роль, приносит пользу обществу.

Расцвету русской музыкальной культуры способствовало творчество П.
Чайковского, написавшего немало прекрасных произведений и внесшего новое
в эту область. Так, экспериментальный характер носила его опера «Евгений
Онегин», предупредительно названная им не оперой, а «лирическими
сценами». Новаторская сущность оперы заключалась в том, что она отразила
веяния новой передовой литературы. Для «лаборатории» поисков Чайковского
характерно то, что он использует в опере традиционные формы, вносящие в
музыкальный спектакль необходимую «дозу» зрелищности. В своем стремлении
создать «интимную», но сильную драму Чайковский хотел достичь на сцене
иллюзии обыденной жизни с ее повседневными разговорами. Он отказался от
эпического тона повествования Пушкина и увел роман от сатиры и иронии в
лирическое звучание. Вот почему на первый план в опере выступила лирика
внутреннего монолога и внутреннего действия, движения эмоциональных
состояния и напряженности.

Существенно то, что Чайковскому помогали переносить пушкинские образы в
новую по времени психологическую среду произведения Тургенева и
Островского. Благодаря этому он утвердил новую, музыкальную
реалистическую драму, конфликт которой определился в столкновении
идеалов с действительностью, поэтической мечты с ме-

щанским бытом, красоты и поэзии с грубой будничной прозой жизни 70-х
годов прошлого столетия. Не удивительно, что драматургия оперы
Чайковского во многом подготовила театр Чехова, которому свойственна
прежде всего способность передавать внутреннюю жизнь действующих лиц.
Вполне понятно, что лучшую режиссерскую постановку «Евгения Онегина» в
свое время осуществил Станиславский, будучи уже прекрасным знатоком
чеховского театра.

В целом следует отметить, что на рубеже веков в творчестве композиторов
происходит определенный пересмотр музыкальных традиций, отход от
социальной проблематики и возрастание интереса к внутреннему миру
человека, к философско-этическим проблемам. «Знамением» времени было
усиление лирического начала в музыкальной культуре.

Н. Римский-Корсаков, выступавший тогда основным хранителем творческих
идей знаменитой «могучей кучки» (в нее входили М. Балакирев, М.
Мусоргский, П. Кюи, А. Бородин, Н. Римский-Корсаков), создал полную
лиризма оперу «Царская невеста». Новые черты русской музыки начала XX в.
нашли наибольшее выражение в творчестве С. Рахманинова и А. Скрябина. В
их творчестве отразилась идейная атмосфера предреволюционной эпохи, в их
музыке находили выражение романтический пафос, зовущий к борьбе,
стремление подняться над «обыденностью жизни».

В XIX — начале XX в. существенных успехов достигла русская наука: в
математике, физике, химии, медицине, агрономии, биологии, астрономии,
географии, в области гуманитарных исследований. Об этом свидетельствует
даже простое перечисление имен гениальных и выдающихся ученых, внесших
значительный вклад в отечественную и мировую науку: С.М. Соловьев, Т.Н.
Грановский, И.И. Срезневский, Ф.И. Буслаев, Н.И. Пирогов, И.И. Мечников,
И.М. Сеченов, И.П. Павлов, П.Л. Чебышев, М.В. Остроградский, Н.И.
Лобачевский, Н.Н. Зи-нин, А.М. Бутлеров, Д.И. Менделеев, Э.Х. Ленц, Б.С.
Якоби, В.В. Петров, К.М. Бэр, В.В. Докучаев, К.А. Тимирязев, В.И.
Вернадский и др. В качестве примера рассмотрим творчество В.И.
Вернадского— гения русской науки, основателя геохимии, биогеохимии,
радиологии. Его учение о биосфере и ноосфере в наши дни быстро входит в
различные разделы естествознания, особенно в физическую географию,
геохимию ландшафта, геологию нефти и газа, рудных месторождений,
гидрогеологию, почвоведение, в биологические науки и медицину. История
науки знает немало выдающихся исследователей отдельных на-яравлений
естествознания, но значительно более редко встречались ученые, которые
своей мыслью охватывали все знания о природе своей аяохи и пытались дать
их синтез. Таковы были во второй половине XV <м начала XVI в. Леонардо
да Винчи, в XVIII в. М.В. Ломоносов и его

французский современник Ж.-Л. Бюффон, в конце XVIII и первой половине
XIX в. — Александр Гумбольдт. Наш крупнейший естествоиспытатель В.И.
Вернадский по строю мыслей и широте охвата природных явлений стоит в
одном ряду с этими корифеями научной мысли, однако он работал в эпоху
неизмеримо возросшего объема информации в естествознании, принципиально
новых техники и методологии исследований.

В.И. Вернадский был ученым исключительно широко эрудированным, он
свободно владел многими языками, следил за всей мировой научной
литературой, состоял в личном общении и переписке с наиболее крупными
учеными своего времени. Это позволяло ему всегда быть на переднем крае
научных знаний, а в своих выводах и обобщениях заглядывать далеко
вперед. Еще в 1910 г. в записке «О необходимости исследования
радиоактивных минералов Российской империи» он предсказал неизбежность
практического использования колоссальной по своей мощности атомной
энергии. В последнее время в очевидной связи с начавшимися коренными
изменениями отношения человека и природы у нас и за рубежом стал
стремительно возрастать интерес к его научному творчеству. Многие идеи
В.И. Вернадского начинают цениться в должной мере только теперь.

В истории русской культуры конец XIX — начало XX в. получил название
«серебряного века» русской культуры, который начинается «Миром
искусства» и заканчивается акмеизмом. «Мир искусства» — это организация,
возникшая в 1898 г. и объединившая мастеров самой высокой художественной
культуры, художественную элиту России тех времен. В этом объединении
участвовали почти все известные художники — А. Бенуа, К. Сомов, Л.
Бакст, Е. Лансере, А. Головин, М. Добу-жинский, М. Врубель, В. Серов, К.
Коровин, И. Левитан, М. Нестеров, Н. Рерих, Б. Кустодиев, К.
Петров-Водкин, Ф. Малявин, М. Ларионов, Н. Гончарова и др. Огромное
значение для формирования «Мира искусств» имела личность С. Дягилева,
мецената и организатора выставок, а впоследствии — импрессарио гастролей
русского балета и оперы за границей, так называемых «Русских сезонов».

Благодаря деятельности Дягилева русское искусство получает широкое
международное признание. Организованные им «Русские сезоны» в Париже
относятся к числу этапных событий в истории отечественной музыки,
живописи, оперного и балетного искусства. В 1906 г. парижанам была
представлена выставка «Два века русской живописи и скульптуры», которая
экспонировалась затем в Берлине и Венеции. Это был первый акт
всеевропейского признания «Мира искусства», а также открытия русской
живописи XVIII — начала XX в. в целом для западной критики и настоящий
триумф русского искусства. В следующем году Париж мог познакомиться с
русской музыкой от Глинки до

Скрябина. В 1906 г. здесь с исключительным успехом выступал наш
гениальный певец Ф. Шаляпин, исполнивший партию царя Бориса в опере
Мусоргского «Борис Годунов». Наконец, с 1909 г. в Париже начались
«Русские сезоны» балета, продолжавшиеся в течение нескольких лет (до
1912 г.).

С «Русскими сезонами» связан расцвет творчества многих деятелей в
области музыки, живописи и танца. Одним из крупнейших новаторов русского
балета начала XX в. был М. Фокин, который утверждал драматургию как
идейную основу балетного спектакля и стремился путем «содружества танца,
музыки и живописи» к созданию психологически содержательного и
правдивого образа. Во многом взгляды Фокина близки эстетике советского
балета. Хореографический этюд «Умирающий лебедь» на музыку французского
композитора Сен-Санса, созданный им для Анны Павловой, запечатленный в
рисунке В. Серова, стал символом русского классического балета.

Под редакцией Дягилева с 1899 по 1904 г. издавался журнал «Мир
искусства», состоявший из двух отделов: художественного и литературного.
В последнем отделе публиковались сначала работы религиозно-философского
плана под редакцией Д. Мережковского и 3. Гиппиус, а затем — труды по
теории эстетики символистов во главе с А. Белым и В. Брюсовым. В
редакционных статьях первых номеров журнала были четко сформулированы
основные положения «мирискусников» об автономии искусства, о том, что
проблемы современного искусства и культуры в целом — это исключительно
проблемы художественной формы и что главная задача искусства —
воспитание эстетических вкусов русского общества, прежде всего через
знакомство с произведениями мирового искусства. Нужно отдать им должное:
благодаря «мирискусникам» действительно по-новому было оценено
английское и немецкое искусство, а главное — открытием для многих стала
живопись русского XVIII в. и архитектура петербургского классицизма.
Можно сказать, что «серебряный век» русской культуры — это век культуры
высокого ранга и виртуозности, культуры воспоминания предшествующей
отечественной культуры, культуры цитаты. Русская культура этого времени
представляет собой синтез старой дворянской и разночинной культур.
Значительный вклад «Мира искусства» состоит в организации грандиозной
исторической выставки русской живописи от иконописи до современности за
границей.

Рядом с «мирискусниками» виднейшим направлением рубежа века был
символизм — многогранное явление, не вмещающееся в рамки «чистой»
доктрины. Краеугольный камень направления — символ, заменяющий собой
образ и объединяющий платоновское царство идей с миром внутреннего опыта
художника. Среди виднейших западных

представителей символизма или тесно связанных с ним — Малларме, Рембо,
Верлен, Верхарн, Метерлинк, Рильке... Русские же символисты — А. Блок,
А. Белый, Вяч. Иванов, Ф. Соллогуб, И. Анненский, К. Бальмонт и др. —
опирались на философские идеи от Канта до Шопенгауэра, от Ницше до Вл.
Соловьева и своим любимейшим афоризмом почитали тютчевскую строку «мысль
изреченная есть ложь». Русские символисты считали, что «идеальные порывы
духа» не только вознесут их над покровами повседневности, обнажат
трансцендентную сущность бытия, но и сокрушат также «крайний
материализм», равнозначный «титаническому мещанству». Поэтов-символистов
объединяли общие черты миропонимания и поэтического языка. Наряду с
требованиями «чистого», «свободного» искусства символисты подчеркивали
индивидуализм, доходящий до самолюбования, воспевали таинственный мир;
им близка тема «стихийного гения», близкого по духу к ницшеанскому
«сверхчеловеку». «И хочу, но не в силах любить я людей. Я чужой среди
них», — говорил Мережковский. «Мне нужно то, чего нет на свете», —
вторила ему Гиппиус. «Настанет день конца Вселенной. И вечен только мир
мечты», — утверждал Брюсов.

Символизм расширил, обогатил поэтические возможности стиха, что
вызывалось стремлением поэтов передать необычность своего мироощущения
«одними звуками, одними образами, одними рифмами» (Брюсов). Бесспорен
вклад поэзии символизма в развитие русского стихосложения. К. Бальмонт
со свойственной ему манерой «удивить» читателя все же имел основание
написать:

Я — изысканность русской медлительной речи, Предо мною другие поэты —
предтечи, Я впервые открыл в этой речи уклоны, Перепевные, гневные,
нежные звоны.

Красота символистами рассматривалась как ключ к тайнам природы, идее
добра и всего мироздания, дающий возможность проникновения в область
запредельного, как знак инобытия, поддающийся расшифровке в искусстве.
Отсюда представление о художнике как о демиурге, творце и повелителе.
Поэзии же отводилась роль религии, приобщение к которой позволяет
увидеть «незримыми очами» иррациональный мир, метафизически выступающий
как «очевидная красота». К концу десятых годов XX в. символизм внутренне
исчерпал себя как целостное течение, оставив глубокий след в различных
сферах русской культуры.

Конец XIX — начало XX в. является русским философским Ренессансом,
«золотым веком» русской философии. Существенно отметить, что философская
мысль серебряного века русской культуры, представляющая собой золотой
самородок, сама явилась на свет как преемница

и продолжательница традиций русской классической литературы. По мнению
Р.А. Гальцевой, «... в русской культуре существует что-то вроде
литературно-философской эстафеты, и даже шире — эстафеты искусства и
философии, из сферы художественного созерцания набранная мощь тут
передается в область философского осмысления и наоборот». Именно так
сложились отношения между русской классикой и философским возрождением
конца века, которое представлено именами Вл. Соловьева, В. Розанова, С.
Булгакова, Н. Бердяева, Л. Шестова, Г. Федотова, С. Франк и др.

Родившись в результате сшибки традиционной культуры с западным миром,
когда, по известной формуле А. Герцена, «на призыв Петра цивилизоваться
Россия ответила явлением Пушкина», — русская литература, вобравшая в
себя и по-своему переплавившая плоды обмирщенной европейской
цивилизации, вступила в свой классический «золотой век». Затем, в ответ
на новое, нигилистическое веяние времени, опираясь на духовную крепость
«святой русской литературы» (Т. Манн), восходит в конце века философия,
которая подводит итоги развития духа «золотого века» классики.
Оказывается, что не русская словесность «серебряного века» является
главной наследницей классической литературы — для этого она морально
двусмысленна, подвержена дионисийским соблазнам (соблазнам
чувственности). Преемницей русской литературы оказывается именно
философская мысль, она наследует духовные заветы «золотого века»
классики и потому сама переживает «золотой век».

В заключение следует отметить, что в предреволюционные годы культурная,
литературная, мыслящая Россия была совершенно готова к войне и
революции. В этот период смешалось все: апатия, уныние, упадничество — и
ожидание новых катастроф. Носители русской культуры «серебряного века»,
критиковавшие буржуазную цивилизацию и ратовавшие за демократическое
развитие человечества (Н. Бердяев, Вл. Соловьев и др.), жили в огромной
стране словно на необитаемом острове. Россия не знала грамоты — в среде
интеллигенции сосредоточилась вся мировая культура: здесь цитировали
наизусть греков, увлекались французскими символистами, считали
скандинавскую литературу своей, знали философию и богословие, поэзию и
историю всего мира. И в этом смысле русская интеллигенция была
хранителем культурного музея человечества, а Россия — Римом упадка,
русская интеллигенция не жила, а созерцала все самое утонченное, что
было в жизни, она не боялась никаких слов, она была в области духа
цинична и нецеломудренна, в жизни вяла и бездейственна. В известном
смысле русская интеллигенция совершила революцию в умах людей до
революций в обществе — так глубоко, беспощадно и гибельно перекапывалась
почва старой традиции, такие смелые проекты будущего были начерта-

ны. И революция грянула, оказав неоднозначное влияние на замечательную
русскую культуру.

ЛИТЕРАТУРА

Волошин М. Лики творчества. Л.,1988.

Ильина Т.В. История искусств. Русское и советское искусство. М., 1989.
Зезина М.Ц., КошманЛ-В., Шульгин В.С. История русской культуры. М.,
1990. История эстетической мысли. В 6 т. М., 1987. Т. 4. Павленко Н.И.,
Кобрин В.Б., Федоров ВА. История СССР с древнейших времен до

1861 года. - М., 1989.

Пушкин в русской философской критике. М., 1990. Стернин Г.Ю.
Художественная жизнь России 1900-х - 1910-х годов. М., 1988. Федотов
Г.П. Судьбы и грехи России. В 2 т. М„ 1991.

Лекиия 23

КУЛЬТУРА XX В.

Характер современной культуры. Масскульт и высокая культура Запала.
Массовая культура как средство культурной войны. Социалистическая
культура и ее особенности. Культурная самобытность народов мира.
Многообразие культур и средства массовой информации. Космизаиня и
экологизаиня культуры. Аналог культур Востока и Запала.

Панорама культуры XX в. весьма пестра. Известная часть населения мира
(собиратели и охотники) является носителем архаической культуры, большая
часть находится на уровне традиционной, аграрной культуры и одна треть
из 5 млрд. человек достигла стадии научно-технической, современной
культуры. Вполне понятно, что в силу мощного развития средств массовой
коммуникации и информации современная культура оказывает влияние на
архаическую и традиционную культуры многих народов мира. В связи с этим
необходимо рассмотреть характер современной культуры, очертить ее
контуры и выделить основные черты. Для современной культуры характерны
прежде всего такие процессы, как индустриализация и институционализация.

Истоки процесса индустриализации восходят к далекому прошлому, однако
сейчас этот процесс резко ускорился. Разрушив обычаи, связанные со
старыми формами производства, изменив привычки потребления, оторвав
трудящихся от их почвы, индустриализация релятивизи-ровала культуру как
среду. Сейчас информация и разнообразные техники информации способствуют
усилению абстрактной рационализации коллективной жизни в целом. Сюда
можно присовокупить и такие явления, как ускоренное обучение,
распространение больших тиражей прессы, спутниковое телевидение, новые
системы аудиовизуальной техники,

21-1038

столкновение партий. Все это привело к созданию весьма эффективного мира
мнений — новой фигуры культуры как горизонта.

Всякое общество представляет собой наследие институтов, т.е.
организованных норм коллективной жизни, наслоение которых образует
сферу. Эти институты — нечто вроде ткани из обычаев, привычек, из
спутанных нитей коллективной памяти. Во всех обществах, даже
архаических, эта ткань изменяется под резким или плавным воздействием
истории.

Начавшийся в прошлых веках процесс программирования институ-ционализации
культурных изменений ныне быстро расширяется. Наука и искусство
становятся индустрией, механизм развития которой ускользает от их
создателей. Обучение становится все более и более формализованным: школа
распространяет свое влияние, и учеба становится отныне заботой
государства; человеческое поведение на всех своих стадиях дает повод для
уроков, лекций, программ и экзаменов. Для всех этих разнообразных
начинаний необходимы базис, организация, бюрократия, четко определенные
нормы. На смену медленным процессам институционализации прошлого, когда
у людей было ощущение какого-то постоянства культурной среды, пришло ее
производство. В определенном смысле сейчас происходит необычное смещение
культуры как среды в сторону культуры как горизонта.

Современной среде культуры, ввергнутой в производство благодаря
расширенному кругу институционализации, программирования, может
соответствовать горизонт зрелища, с присущими ему чертами. Прежде всего
горизонт зрелища подвижен, ибо события, модели, проекты возникают и
тотчас ускользают. Для того чтобы событие, модель или проект имели
какую-то устойчивость, для того чтобы можно было попытаться высказаться
о них, исходя из своих намерений и всей своей жизни, им необходима точка
опоры в среде. Когда в среде человека, в его повседневной жизни все
становится относительным, ему ничего не остается — только смотреть на
эту скользящую перед ним относительность, наблюдать ее, словно
спектакль. Если невозможно включиться в множащиеся и сталкивающиеся
события, то нужно сесть на обочине дороги истории и смотреть, как
проходит мимо череда актеров, политиков, артистов, ученых и иногда
философов.

С этим связана и вторая черта горизонта зрелища: зрелище побуждает к
тому, чтобы на него смотрели, оно заставляет не думать. Еще Аристотель
заметил по поводу театра, что он дает человеку возможность испытывать
страсти, которые не угрожают его собственной жизни. Почему бы не
распространить эта проницательное замечание на культуру, целиком
превратившуюся в зрелище? В течение тысячелетий горизонты культуры
изменялись неоднократно в тесной связи с преобразованиями среды и
изменениями верований. Но никогда не

было такой культуры, которая представляла бы собой лишь хрупкую модель
поведения; никогда не было культуры, сведенной лишь к технике действия,
знания, толкования. Если нравы и идеалы производят, подобно тому, как
производят лен и полотно, зачем думать о них? Не остается ли смотреть,
как их производят?

И наконец (это третья черта горизонта зрелища), в подобной ситуации
существенную роль играют посредничество и посредники. Между культурой
как средой и культурой как горизонтом продолжают существовать
посредничество и посредники, влияние которых значительно возросло:
священник, мудрец, проповедник, философ, ученый, критик в области
искусства и литературы, учитель, профессор... Наши школы и наши
университеты, наши церкви и наши партии, наши академии и наши парламенты
основываются на этом постулате. Промежуток между культурой как средой и
культурой как горизонтом занимает педагогика в самом широком смысле
этого слова.

Следует обратить внимание на тот момент, что XX в. породил феномен
«конгломератной культуры». Это значит, что открытия в области живописи,
музыки, психологии, этики не «стыкуются» с теоремой Гёделя о
принципиальной неполноте арифметики, с концепциями «черных» и «белых»
дыр, «многоэтажного» вакуума или концепцией метавселенной как
уникального экземпляра, который в структурном плане является
неисчерпаемым множеством всевозможных целостных миров (вселенных). Иными
словами, современная научно-техническая культура представляет собой
своеобразный набор различных культурных микрокосмов, которые требуется
синтезировать в единое целое.

И наконец, необходимо учитывать ряд факторов современного мира —
ускоренное развитие техники, транспорта и связи, угроза разрушения
окружающей среды и истощения природных ресурсов, возрастающая
взаимозависимость и взаимосвязанность всех стран и др. Все эти факторы
приводят к тому, что собственно культурное сотрудничество превращается в
фундаментальную необходимость выживания человечества. По мнению бывшего
Генерального директора ЮНЕСКО Фредерика Сарагосы, «установление
подлинного культурного плюрализма — единственный путь, позволяющий
противостоять растущему единообразию, которое несет в себе экспансия
технической цивилизации». Этот путь должен рассматриваться как фактор
мирового равновесия и творчества. Международное сотрудничество,
обеспечивающее сближение людей и идей, расширение взаимопонимания и
солидарности, параллельно способствует укреплению культурного аспекта
развития, представляющего цель всякого развития.

Без культуры не может быть подлинной свободы. Многие исследователи (Ф.
Сарагоса, А. Швейцер и др.) убеждены в том, что задачи нашего времени
требуют смелого подхода к проблемам XX в., что ос-

новные проблемы возникают в сфере культуры, и их решение — в развитии
культуры. Действительно, одна из решающих трудностей западного общества
— это значительное отставание развития человеческих эмоций от
умственного развития человека. Человеческий мозг живет в XX в., а сердце
большинства людей — все еще в каменном. Человек в большинстве случаев
еще недостаточно созрел, чтобы быть независимым, разумным, объективным.
Человек не в силах вынести, что он предоставлен собственным силам, что
он должен сам придать смысл своей жизни, а не получить его от какой-то
высшей силы, поэтому людям нужны идолы и мифы. Человек подавляет в себе
иррациональные страсти — влечение к разрушению, ненависть, зависть и
месть, он преклоняется перед властью, деньгами, суверенным государством,
нацией; хотя на словах он отдает должное учениям великих духовных вождей
человечества — Сократа, Иисуса, пророков, Будды, — он превратил эти
учения в клубок суеверий и идолопоклонства. В связи с этим известный
западный психолог Э. Фромм ставит вопрос: «Как же человечество может
спастись от самоуничтожения в этом конфликте между преждевременной
интеллектуально-технической зрелостью и эмоциональной отсталостью?»

Ответ здесь один: необходимо все большее понимание важнейших фактов
социального бытия, необходимо осознание, которое может предохранить
человечество от непоправимых безумств.

Это понимание, это осознание дает только обращение к культуре, к ее
кладовым тысячелетней мудрости. Выше мы видели, что культура выступает
великолепным суррогатом несуществующего природного бессмертия человека.
Правда, в мире утверждается реальное (но тоже относительное) бессмертие
человеческого рода, когда торжествует прежде всего телесно-органическая,
природная сущность человека. В культуре же опредмечивается та духовная,
остро индивидуальная сторона человека, которая осознает факт смерти и
вносит тем самым трагизм в его существование. Иначе происходит во всей
прочей живой природе, где род торжествует, не имея обратной стороны в
виде личностного страдания особи. И вот эта сторона — дух,
индивидуальное сознание, вступающая в трудные и прямые отношения со
смертью, нашла для себя способ борьбы с ней, а именно, ее заклинание с
помощью культуры. На протяжении тысячелетий формы культурного творчества
менялись, изощрялись, возвращались, углублялись, достигая блистательных
вершин. Пусть человек смертен, но он может создать вечное — произведение
искусства, прекрасное и завершенное, бросающее вызов всей аморфности,
случайности, конечности тоскливого человеческого бытия. Человек уходит в
неизвестное, в небытие — прекрасная скульптура, картина, книга славят
вечно запечатленный миг, . ставшую вечной последовательность мигов. Эту
метафизику искусства

особенно чувствовали на Западе, рассматривая культуру как особый
эксперимент, достижение и путь Запада. В XX в. ее выражали самые
различные писатели и мыслители от А. Мальро до Т. Манна. Культура на
Западе — высшая ценность, культура не борется с действительной смертью,
являясь для человека высшим цветом и оправданием природного типа бытия.

В ходе рассмотрения западной культуры XX в. не следует забывать, что она
отнюдь не является единообразной, ибо в ней имеется множество местных
разновидностей, обусловленных в каждом конкретном случае особенностями
традиций, природными условиями, обычаями и образом жизни населения.
Вместе с тем нельзя закрывать глаза на то, что в современной западной
культуре широкое распространение получает так называемая массовая
культура. Нередко эта культура воспринимается в Европе как чисто
американское явление, хотя это и не совсем так. В европейских странах,
по крайней мере последние два века, существовала и существует с
традиционной высокой культурой и культура рыночная, массовая. Во
Франции, например, такого рода массовая литература получила наименование
«бульварной», в России она называлась «литературой толкучего рынка».

Известный американский ученый Д. Макдональд предложил рассматриваемое
явление именовать «масскультом», так как «в действительности это вовсе
не культура. Масскульт — это пародия на высокую культуру». Здесь нет
места искусству, а потому не стоит говорить ни о нравственном очищении
посредством искусства, ни о собственно художественном наслаждении. Нет
смысла рассуждать о «художественном качестве», «эстетической ценности» и
тому подобном. Все эти слова — из словаря высокой культуры. Но именно
высокая, истинная культура наряду с фольклором всегда главенствовала в
европейском художественном сознании. Пошлость массовой культуры
скрывалась в их тени.

Сегодня кое-кто желает считать масскульт «фольклором промышленной
эпохи». Но фольклор, народное искусство, потому и зовется «народным»,
что всегда зарождается в низах общества, в народных глубинах. Напротив,
масскульт создается и навязывается сверху специалистами-мастерами,
профессионалами (эстрадные композиторы, текстовики, певцы, теле- и
кинорежиссеры и сценаристы, менеджеры и т.д.). И если народное искусство
имеет собственное художественное достоинство, то масскульт лишь
пародирует высокую культуру, паразитирует на ней. Достаточно вспомнить
многочисленные оперетты и мюзиклы, использующие классические сюжеты и
тексты, экранизации и инсценировки классики, поражающие безвкусицей.

В сознании многих европейцев североамериканский масскульт стал как бы
олицетворением всей американской культуры, американского образа жизни.
Одна из причин этого — относительная слабость амери-

канской высокой культуры, слишком юной пока, и отсутствие
разветвленного, богатого народного искусства, о котором можно говорить в
применении к европейцам или жителям Индостана. Двести лет — срок слишком
малый для зарождения и развития общенационального фольклора, тем более в
столь разноязыком и разнородном обществе, которое образовалось в
американских промышленных городах вследствие обильной иммиграции со
всего света. Исследования американского ученого Ф.-Дж. Вудса показывают,
что в середине XX в. «культурные ценности крупнейших американских
этнических групп» европейцев, азиатов (китайцев и японцев), мексиканцев,
негров, евреев — все еще существенно различались.

Все культурные в традиционном понимании народы имеют свой фольклор, свои
эпические сказания, свое собственное, сложившееся благодаря труду многих
поколений, культурное сознание. Зарождались эти сказания у оседлых
народов среди крестьян, живших миром, общиной, являвшейся некой
культурной и экономической общностью. Фольклор, коллективное по своей
сути искусство, и эпос, т.е. коллективные сказания, не могли, конечно,
возникнуть среди живущих обособленно фермеров-одиночек, которые
изначально были основой сельского населения Северной Америки. При
развитии сельского хозяйства по американскому пути для появления
фольклора не было необходимых оснований.

Высокая культура, произрастающая всегда на почве фольклора, для того,
чтобы быть по-настоящему живой и сильной, нуждается в серьезной, стойкой
национальной традиции. Соединенные Штаты в части своей в Новой Англии,
унаследовали было английскую традицию; пусть немного провинциальная,
колониальная, она все же существовала. К ослаблению культурного влияния
Новой Англии привели, видимо, гражданская война, последовавшая за ней
волна иммиграции из неанглоязычных стран, рост промышленности, освоение
запада страны. Тем не менее американские деятели культуры постоянно
оглядываются на Европу, находясь под очевидным воздействием ее духовного
авторитета и обаяния. Это хорошо заметно в архитектуре, литературе,
оперном театре и др. Немыслимо представить без европейской культуры Г.
Джеймса, Т. Элиста, Э. Хемингуэя, Т. Уальдера и других писателей,
композиторов, художников. Истинно же американским искусством, имеющим
некоторые самостоятельные традиции, можно считать лишь кино, самое
молодое и несамостоятельное из зрелищных искусств.

В сфере высокой культуры, находясь под явным европейским влиянием,
Соединенные Штаты тем не менее довольно успешно влияют на окружающий мир
с помощью массовой, или популярной, культуры. Ряд западноевропейских
исследователей (А. Гобар, Е. Тибо и др.) считают, что проникновение
американской массовой культуры, америка-

низация национальных культур Европы представляет собой культурную войну.
Так, А. Гобар в своей книге «Культурная война» пишет:

Культурная война уже началась, без положенного объявления, без барабанов
и труб. Война при помощи лживых слов, при помощи обманчивых
представлений, при помощи предательских улыбок. Классическая война
целила в сердце, чтобы убивать и покорять, экономическая война целила в
живот, чтобы эксплуатировать и обогащаться, культурная войны целит в
голову, чтобы парализовать, не убивая, чтобы покорить, испортив, и
обогатиться за счет разложения культур и народов. Культурная война
употребляет все свободы и злоупотребляет ими, чтобы проникать повсюду и
разрушать изнутри все ценности, все различия, все духовные богатства
народов.

Знаменательно, что о последствиях этой культурной войны, об
американизации европейских культур говорят и французы, и итальянцы, и
греки, и другие европейцы, вкусившие (раньше нас) все прелести
американских кино- и телебоевиков, рока и джаза, кока-колы и жевательной
резинки.

Но не только Западная Европа оказалась сегодня под угрозой потери своего
культурного лица. Если в прошлом веке многие русские деятели культуры
выступали против бездушного «европейничанья» (сто лет назад Н.А.
Данилевский даже выпустил книгу «Россия и Европа. Взгляд на культурные и
политические отношения славянского мира к германо-романскому»), то
теперь нам в гораздо большей степени нужно опасаться бездумного
«американничанья». Сегодня Россия вместе с Европой противостоит
наступлению североамериканского культурного империализма, защищая
общеевропейские культурные ценности, свою культурную самобытность, свое
право на самостоятельное существование.

Ведь стремление к культурной самобытности свойственно всем народам,
сознающим эту свою самобытность, а особенно таким, которые имеют за
своей спиной многие столетия культурной жизни.

В предыдущей лекции уже подчеркивалось, что накануне Октябрьской
революции 1917 г. в России был сосредоточен колоссальный культурный
потенциал, носителем которого был узкий слой интеллигенции. Свершившаяся
революция создала условия для свободы художественного творчества, сделав
доступными народу все сокровища мировой и отечественной культуры.
Известный английский писатель Г. Уэллс в книге «Россия во мгле» писал:
«В этой непостижимой России, воюющей, холодной, голодной, испытывающей
бесконечные лишения, осуществляется литературное начинание, немыслимое
сейчас в богатой Англии и богатой Америке. Сотни людей работают над
переводами, книги, переведенные ими, печатаются и смогут дать.новой
России такое знакомство с мировой литературой, какое недоступно ни
одному другому народу». Процесс становления социалистической культуры
был весьма про-

тиворечивым; так, сторонники вульгарно-социологического,
нигилистического подхода (Пролеткульт), призывали уничтожить старую
культуру, ликвидировать музеи с реликвиями прошлых формаций и создать
особую пролетарскую культуру. Большевики вели с пролет-культовцами
идейную борьбу^. В 20-е годы ожили передвижнические традиции:
художественная жизнь страны требовала искусства остросо-циального и
понятного широким массам. В те же годы не только продолжает развиваться,
но переживает истинный расцвет искусство, которое мы называем «русским
авангардом», так как время революционных катаклизмов, революционных
преобразований влечет художников к новым творческим экспериментам.
Продолжал развиваться супрематизм в прикладном искусстве, графике,
дизайне, архитектуре, проявил свои возможности конструктивизм, ярким
примером чего является монументальный архитектурный ансамбль «Госпром» в
Харькове, в литературе сформировался социалистический реализм.

Однако этот всплеск в развитии социалистической культуры с установлением
господства административно-командной системы в нашей стране пошел на
убыль и в целом до начала перестройки в культуре шла борьба между
бюрократическим и гуманистическим началами.

Защита культурной самобытности народов во всем мире включает в себя
множество проблем. В горизонтальной плоскости проблемы культурной
самобытности проявляются в бесконечном множестве социальных ситуаций: от
этнических, религиозных и языковых меньшинств до рабочих-эмигрантов; от
культур, которые пытаются упрочить национальное единство на основе
некоторой базовой культурной самобытности, до порабощения — медленного,
но неумолимого — великих культур единообразной космополитической
культурой. В вертикальной плоскости проблема представляется еще более
сложной, ибо необходимо точно и конкретно определить, от чего может
отказаться данная группа людей и что она страстно желает сохранить.
Защита культурной самобытности, конечно же, не должна означать
«вавилони-зации» человечества, равно как недопустимо жертвовать
культурными различиями во имя всеобщего единообразия. Такой подход
приобретает особую значимость в мире, население которого через несколько
десятилетий превысит 6 млрд. человек.

На словах защищая культурное наследие прошлого, большевики на деле
уничтожали древние иконы и книги (не зная им цены), за бесценок
распродавали национальное культурное достояние, разрушали храмы. ч «И
сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали
они

делать, и не отстанут они от того, что задумали делать; сойдем же и
смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого. И рассеял
их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город [и
башню]. Посему дано ему имя: Вавилон...» (Быт, 11:6-9).

Взвешенная защита культурной самобытности — ключ к решению проблемы
общения между людьми. Если «моя» культурная самобытность может
сохраняться только в силу ее признания и уважения кем-то «другим», то,
значит, проблема лежит в плоскости «коммуникативной справедливости». Это
положение, когда ни одна из сторон не допускает злоупотреблений в
отношении другой, а недоверие — причина самих разных конфликтов —
уступает место уважению и взаимопониманию. Таким образом, речь идет о
сохранении специфики той или иной локальной, национальной культуры,
однако следует учитывать и ее эволюцию и адаптацию к динамике развития
мировой культуры, культуры «планетарного» мира. Эта мировая культура в
конечном счете представляет собой сложное многообразное единство,
симфоническую целостность, где каждая из локальных культур сияет своим
блеском.

Содействовать многообразию культур — одна из общих целей мирового
сообщества (ООН), что зафиксировано в первой статье Устава ЮНЕСКО. В ней
говорится, что цель сотрудничества — способствовать «сближению и
взаимному пониманию народов путем надлежащего использования аппарата
коллективного осведомления, рекомендуя для этого заключение
международных соглашений, которые она (ЮНЕСКО) сочтет полезным для
свободного распространения идей словесным и изобразительным путем».
Однако культурное разнообразие не есть что-то само собой разумеющееся,
его необходимо развивать. И ряд последних технических достижений
открывает особые перспективы в этом плане.

Главную роль здесь, безусловно, играют достижения в области электронных
средств связи. Бумага и фотопленка как средство хранения и передачи
информации уступают место магнитофонной ленте и лазерному диску,
кабельному телевидению и пр. Печатные материалы в виде книг, журналов и
газет экономически еще оправдывают себя, но их значение снижают передачи
последних известий и развлекательных программ по радио и телевидению.
Компьютеры и высокоскоростная аппаратура передачи информации постепенно
стирают различие между печатной и визуальной информацией. Информационное
сообщение все чаще поступает от записывающей аппаратуры репортера
непосредственно на воспринимающий аппарат редактора, а оттуда на экран
домашнего телевизора, и при этом оно ни разу не фиксируется на бумаге.
Развитие электронных средств связи — основная историческая тенденция,
имеющая непосредственное отношение к проблеме культурного многообразия.

С появлением новых средств передачи информационных и развлекательных
программ будет, вероятно, расширяться и спрос, а изменившиеся
экономические условия, по-видимому, дадут возможность пере-

давать специализированные текстовые и видеопрограммы, которые более
полно отвечают разнообразным потребностям аудитории. Некоторые
скептически настроенные культурологи склонны считать, что новая техника
телекоммуникаций несет с собой еще большее засилье американской
«поп-культуры» с той лишь разницей, что воспроизводить ее будет японская
электроника. Другие указывают на то, что у технических
усовершенствований имеется одна особенность, которая может расширить
культурные связи. Речь идет о так называемой теории последствий развития
средств коммуникации.

В основе этой теории лежит простая мысль, что по мере развития новой (и
на первых порах довольно дорогостоящей) техники типа видеокассет,
телетекста, прямых передач через спутники и кабельного телевидения,
прежде всего в промышленных странах, спрос на диверсифицированные
культурные и специальные программы будет обгонять предложение. Это
откроет для наиболее предприимчивых стран, находящихся на менее
продвинутых ступенях развития, возможность сосредоточить усилие на
подготовке и продаже специализированных материалов.

Все это может привести к изменению традиционной тенденции, при которой с
появлением телевидения и других средств массовой информации в
развивающихся странах увеличивался спрос на американские и европейские
программы. В США проживают большие группы выходцев из Африки, Азии,
Европы и Латинской Америки, которые приветствовали бы возможность
возобновить и укрепить связи с традиционной культурой своей родины.

В целом можно говорить о том, что в XX в. мобильность людей,
пересекающих культурные и национальные границы, столь велика, что будет
оправдан качественный сдвиг в передачах специализированных материалов
для людей, недавно осевших в чужой стране. По мере того как культурная
информация, «переливаясь» за пределы этих отдельных групп, станет
достоянием их новых и любознательных соседей, можно ожидать уменьшения
культурных различий и взаимного непонимания. Таким образом, средства
массовой информации могут способствовать как расширению связей между
различными культурами, так и укреплению самобытности этих культур.

На диалектический характер взаимосвязи единства и многообразия культур
накладывают свой отпечаток процессы космизации и экологи-зации,
охватившие познание и практику второй половины XX в. Кос-мизация и
экологизация стимулируют бурное развитие фундаментальных и появление
новых научных дисциплин (космическая биология и медицина, космическая
химия, космическая психология, астрогеология, химическая экология,
космическая антропоэкология и др.) способствуют развитию других сфер
культуры (искусства, права, философии

и пр.). Так, «космическая медицина» помогает сегодняшней земной в
излечении некоторых болезней, а «космическая связь» является одним из
эффективных средств, способствующих взаимодействию культур. Космизация
познания открывает необозримую сферу знания о мироздании, о вселенной:
из космоса, с орбиты, оставив за собой атмосферу, мешающую прямым
наблюдениям, космические астрономы и астрофизики как на ладони видят
звездные просторы. Бездна космоса распахнута для «рассекречивания» тайн
природы.

Космическое сегодня, и в еще большей степени космическое завтра
предъявляют человеку качественно новые требования, а это означает
необходимость повышения уровня культуры. Глубокое художественное
исследование, философская разработка связанных с космосом и космической
деятельностью человека проблем — актуальная проблема и
мировоззренческого, и педагогического, и психологического характера.
Прорыв в космос, первые шаги за пределами земного притяжения — только
начало, но и это, бесспорно, одно из крупнейших достижений человеческого
гения. В перспективе следует ожидать, что именно в беспредельных
просторах мироздания будет полностью раскрыт творческий потенциал
человеческой культуры.

Следует подчеркнуть, что и космизация, и связанная с ней экологизация
человеческой деятельности и познания привели к новым представлениям о
природе и месте человека в ней. Это оказывает влияние на развитие
современной культуры. Появилось новое отношение к природе — в нас
зарождается новое чувство общности человека и других живых существ, всей
биосферы в целом. Вот почему экология выдвигается на передний план в
системе наук; в мировоззренческом и методологическом аспектах значимость
экологии состоит в том, что именно она формирует самосознание культуры,
составляет исходный пункт научного отношения человека к природе.

Современные экологические исследования могут преодолеть некоторые
трудности, вызванные фрагментарным и специализированным изучением
природы, но не в состоянии решить более глубоких проблем, касающихся
человека. Это связано с тем, что сам человек нарушил экологическое
равновесие земной природы, введя в нее элементы небиологического
происхождения. Поэтому, по мнению ряда мыслителей, ученых и теологов (Э.
Фромм, А. Тойнби, Б.А. Леви, У.Р. Джекобс, С.Х. Наер и др.), для
преодоления глобального экологического кризиса необходимо обратиться к
древневосточным культурам с их учениями о единстве человека и природы.
Тем более, что современная экология сейчас приходит к представлениям об
окружающей природе как едином целом, о необходимости учитывать
взаимодействие человека с природой. Не случайно Международным советом
научных союзов создана

программа «Глобальные изменения. Геосфера — биосфера», а Японией
предложена программа «Границы человечества», которые нацелены на
установление широкого международного сотрудничества в выходе из
глобального экологического кризиса. Выдвигается также предложение о
совместном использовании ресурсов Мирового океана, космического
пространства и информации. Все это прекрасно и тем не менее нельзя
забывать о самом существе культуры — о творческой нравственной личности.
Все более актуальным становятся положения этики благоговения перед
жизнью, изложенные мыслителем и врачом, лауреатом Нобелевской премии А.
Швейцером в его книге «Культура и этика», а именно: «священна жизнь как
таковая; этика есть безграничная ответственность за все, что живет;
благоговение перед жизнью наполняет меня таким беспокойством, которого
мир не знает; этика благоговения перед жизнью ставит большую ставку на
повышение чувства ответственности человека». Только человек, освоивший
все достижения мировой культуры и обладающий высокой нравственностью,
может решить проблему экологического кризиса. Таким образом, процессы
экологи-зации и космизации человеческой деятельности способствуют
сближению представлений о внешнем мире и внутреннем мире человека. Это в
свою очередь приводит к пониманию целостного характера современной
культуры, к формированию глобального взгляда на мир.

В развитии мирового социокультурного процесса существенную роль играет
диалог культур Востока и Запада. Действительно, Восток подарил
человечеству множество замечательных произведений литературы, искусства:
философию, науки, оказавшие и продолжающих оказывать огромное влияние на
художественное и интеллектуальное развитие человечества. Много труда
прилагают ученые, мыслители, деятели искусства для того, чтобы глубже
проникнуть в духовный мир Востока, в сокровищницу его художественных и
нравственных ценностей, правильно оценить тот огромный вклад, который
внесли народы Азии и Африки в мировую культуру.

Во все исторические эпохи, и особенно в Новое время, выдающиеся деятели
культуры и науки Запада открывали для себя непреходящую
идейно-эстетическую ценность культурного наследия народов Востока и
соединяли его с достижениями культур народов Запада. В то же время
многие мыслители и художники Востока, обращаясь к Западу, обогащали свои
национальные культуры, внося новую струю в общественную и культурную
жизнь своих народов. Нередко подвергается сомнению правомерность
оппозиции Восток — Запад как традиционного противопоставления двух типов
мировой культуры. Сомнения в правомерности разделения мировой культуры
на культуры Востока и Запада возникают прежде всего у тех
исследователей, которые стремятся обнаружить в мировой практике в
основном общие закономерности, «сквоз-

ные процессы», якобы легко преодолевающие границы понятий Восток—Запад.
Здесь, подчеркивая общее, недооценивают особенное в мировом
историко-культурном процессе.

Сегодня диалог культур Востока и Запада приобрел поистине
общечеловеческую значимость. В нем не только заинтересованность
индустриального Запада, пытающегося снизить конфронтацию с «третьим
миром», подключить его к мировой экономике и политике (правда, далеко не
всегда на равных условиях), не только актуальный для Востока поиск путей
и средств модернизации. В нем единственный способ нахождения выхода из
кризисной ситуации, которая угрожает жизни планеты в целом. Необходимо
рассматривать диалог культур Востока и Запада как естественный
постоянный процесс, не сводя его к синтезу какой-либо единой идеологии.
От такого варианта ученых и мыслителей Востока предостерегает память о
временах колониализма, христианского миссионерства, деятелей культуры
Запада — и не менее страшные воспоминания о последствиях тоталитарных
идеологий нацистского типа и т.д.

В каждой культуре, при всей ее уникальности, есть все же нечто сходное с
культурами других народов: «Хотя греки отличаются от протестантов,
китайцы — от тех и других, тем не менее при определенной открытости они
могут увидеть и нечто общее между собой, характерное для человеческой
жизни» (X. Патнем). Иными словами, своеобразие каждой культуры является
относительным, ее специфичность, уникальность выступает как проявление
всеобщего в развитии человеческого общества, в противном случае нельзя
объяснить эмпирический факт, который состоит в том, что каждая культура
в процессе взаимодействия с другими культурами воспринимает и адаптирует
их достижения. Взаимодействие, контакты культур, ведут, с одной стороны,
к упрочению и разнообразию восточных и западных культур, с другой — к
формированию мировой культуры.

Необходимо обратить внимание на тот факт, что археологические открытия и
возможность путешествовать по всему земному шару делают диалог культур
Востока и Запада интригующим художественным и мировоззренческим
приключением. Увлекательность неожиданно расширившейся панорамы культур
народов мира усиливается благодаря громадному числу публикаций,
посвященных искусству Востока, секретам золота инков, расшифровке
символов негритянских масок, истолкованию таинственной улыбки Будды. В
этом великом диалоге культур европейцы начинают лучше понимать духовный
мир и систему ценностей восточных народов. Обогащенные чтением многих
книг золотой «керамовской» серии, подружившиеся с описанием путешествий
Дж. Фрэзера и К. Леви-Строса, мы не можем не согласиться с мнением
выдающегося английского исследователя XIX в. Дж. Рескина:

«Темные камни, которые на протяжении многих веков были гробницами для
мыслей разных народов, и забытые руины, в которых похоронена их вера,
неожиданно оживают: в глубинах молчаливых древнеегипетских пирамид,
среди мрака золотистых огней византийских храмов, • в тени холодных и
переплетенных надгробий северных монастырей передвигаются шеренги душ,
томясь от скуки и всматриваясь в нас приветливыми очами, полными
понимания, симпатией и вытягивая в нашем направлении свои белые плечи
над гробами в торжественном жесте вечного братства». Этот отрывок
говорит о том, что диалог вполне возможен, что он по сути своей является
конструктивным диалогом.

Диалог культур Востока и Запада необходим не только ради понимания
другого, но и более глубокого осознания самого себя. Он не может, не
должен иметь конца. Это — постоянный процесс, который позволит
человечеству избежать «самоубийства», сохранив жизнь в ее многообразии.
Диалог культур Востока и Запада позволит каждому человеку «вкусить» то
духовное богатство, которое создано на протяжении многих тысячелетий
восточными и западными народами. А это позволит не только решить ряд
глобальных проблем, стоящих ныне перед человечеством, но и раскрыть
творческий потенциал индивида, найти ему смысл своего бытия.

ЛИТЕРАТУРА

Арутюнов С.А. Народы и культуры: развитие и взаимодействие. М„ 1989.
Взаимодействие культур Востока и Запада / Отв. ред. Е.П. Челышев. М.,
1987. Ильина Т.В. История искусств. Русское и советское искусство. М„
1989. Нобелевские лауреаты о будущем человечества // Курьер ЮНЕСКО.
1988, июнь. Волшебный мир математики // Курьер ЮНЕСКО. 1990, январь.
Лаврин А. Хроники Харона. Энциклопедия смерти. М., 1993. Сарагоса Ф.М.
Завтра всегда поздно. М., 1989.

Степанянц М.Т. Восток—Запад: диалог философов // Вопросы философии.
1989. № 12. Фромм Э. Бегство от свободы. М., 1990.

Лекция 24

КУЛЬТУРА НА ПОРОГЕ XXI В.

Глобальный кризис культуры XX в. — смена типов культуры. Кризис
искусства. Кризис в системах истины: наука, философия, религия. Кризис
этики и права. Кризис обшества: «Восстание масс». Космический коррелят
смены типов культуры. Контуры планетарной чивилизачии. Кому принадлежит
булушее? Альтернативные пути развития мировой цивилизации.

На пороге XXI столетия в общественном сознании все более утверждается
мысль о том, что человечество находится на крутом переломе. Об этом
свидетельствуют не только катаклизмы нашего века (две мировые войны, ряд
революций, в ходе которых проявились отвратительная жестокость,
разрушение общечеловеческих ценностей, социальный, нравственный,
экономический и интеллектуальный хаос, геноцид в отношении целого ряда
народов и т.д.), но и глобальный кризис общества, показатели которого —
надвигающаяся экологическая катастрофа, исчерпание невосполнимых
ресурсов, наркомания и пр. Вполне естественно, что пользуются
популярностью книги В.М. Мас-сона, Л.Н. Гумилева, Н.Я. Данилевского, Л.
Февра, К. Ясперса, П. Сорокина, А. Тойнби и Н.Н. Моисеева, посвященные
смыслу истории, ее характеру, природе различных цивилизаций и культур,
их судьбам. Здесь излагаются размышления о будущем современной
цивилизации, делаются попытки осмыслить глобальный кризис культуры как
рождение новой цивилизации с присущими ей ценностями и отношением к
миру.

Многие социологи, политологи, культурологи и футурологи отмечают
противоречия, связанные с формированием новой глобальной (планетарной)
цивилизации. В 20-х годах нашего столетия П. Сорокин

327

дал великолепную характеристику противоречивости этого процесса,
представляющего собою смену типов культуры:

Все важнейшие аспекты жизни, уклада и культуры западного общества
переживают серьезный кризис... Больны плоть и дух западного общества, и
едва ли на его теле найдется хотя бы одно здоровое место или нормально
функционирующая нервная ткань... Мы как бы находимся между двумя
эпохами: умирающей чувственной культурой нашего лучезарного вчера и
грядущей идеацио-нальной культурой создаваемого завтра. Мы живем,
мыслим, действуем в конце сияющего чувственного дня, длившегося шесть
веков. Лучи заходящего солнца все еще освещают величие уходящей эпохи.
Но свет медленно угасает, и в сгущающейся тьме нам все труднее различать
это величие и искать надежные ориентиры в наступающих сумерках. Ночь
этой переходной эпохи начинает опускаться на нас, с ее кошмарами,
пугающими тенями, душераздирающими ужасами. За ее пределами, однако,
различим расцвет новой великой идеацио-нальной культуры, приветствующей
новое поколение — людей будущего.

Данная смена типов культуры вытекает из классификаций культур П.
Сорокина, предложенной им в его работе «Социокультурная динамика». На
основе тщательного изучения греко-римской и европейской культуры за два
тысячелетия он выделяет два основных типа культуры — идеациональный и
чувственный. Первый тип характеризуется наличием носителей культуры,
основывающих свои воззрения на господствующих идеях, второй —
доминированием в жизни осязаемых чувствами вещей. Между ними
обнаруживается два переходных типа, один из них П. Сорокин назвал
идеалистическим: он представляет собой.Ё0^йоч1ие двух основных типов
(например, «золотой век» Пе-риклаяЯ^ревней Греции или Ренессанс); другой
же представляет собою противаноставление элементов основных типов
(первые века новой эры в Европе, когда ростки христианства противостояли
все еще сильному язычеству). Эти «типы» адекватны положениям теории
культурной и социальной динамики, где фиксируется волнообразное
изменение культур — от идеационального типа к смешанному и дальше к
чувственному, а затем обратное движение. Следовательно, повторяются
центральные темы культур во всем многообразии последних, причем
отмечается применимость теории «волнообразного движения культур» к
египетской, индийской и китайской культурам. Ныне наблюдается
экстраординарный, глобальный кризис, охвативший сразу искусство, науку,
философию, религию, право, политику; в процессе перехода от одного типа
культуры к другому рождается новая цивилизация с иным набором культурных
ценностей и норм.

Эпохальная революция в культуре является следствием глобального кризиса,
симптомы которого налицо. Прежде всего об этом свидетельствует сфера
искусства, наиболее чутко реагирующего на едва заметные изменения в
жизни. Именно современный кризис искусства демонстрирует разрушение
чувственной формы нашей живописи, скульптуры, музыки, литературы,
драматургии и архитектуры. П. Со-

рокин отмечает, что «стиль чувственного искусства натуралистичен, даже
подчас несколько иллюзионистичен, свободен от всякого сверхчувственного
символизма». Это значит, что оно воспроизводит явления внешнего мира
такими, какими они воспринимаются нашими органами чувств. Чувственное
искусство — это эмпирическое; реалистическое искусство, ибо его темами
выступают реальный пейзаж, реальные события, реальный портрет. Кризис
проявляется в дезинтеграции, хаотичности, эклектичности, примитивизации
и иррационализации различных видов искусства.

Действительно, исследователи (Е. Гродзинский, П. Сорокин и др.) приводят
многочисленные факты, подтверждающие тезис о примитивизации эстетических
вкусов, сопровождающейся иррационализацией мышления. Иными словами,
музыка, живопись, литература и прочие искусства и непосредственно
связанные с ними области эстетической активности человека в XX в.
подверглись давлению иррационализма. Это видно особенно ярко в области
живописи (и примыкающих к ней скульптуре и графике). Большинство
художников нашего столетия, принадлежащих различным школам живописи,
отошло от изображения мира (людей, животных, природы) таким, каким мы
его видим. Этот мир предстает на живописных полотнах деформированным,
иногда вовсе неузнаваемым, ибо художники руководствуются больше своим
воображением, чем зрительным восприятием окружающих нас явлений.
Очевидно, что этот далеко идущий отход от реализма отнюдь не пустой
каприз. Художники стараются сказать массам людей, осматривающих их
картины, статуи, графические композиции: мир вовсе не таков, каким вы
его видите; он в своей сути бессмысленный, абсурдный, является таким,
каким мы показываем вам в своих художественных образах. Достаточно
упомянуть такие направления живописи XX в., как кубизм, экспрессионизм,
сюрреализм, ташизм, авангардизм и др. Более того, некоторые культурологи
обращают внимание на факт возникновения компьютерной графики. Так, О.
Хардисон в своей книге «Исчезновение через небесный свет. Культура и
технология в двадцатом веке» пишет: «Компьютеры завершают демократизацию
искусства, начатую дадаизмом, и, подобно ему, они объявляют о таком
кардинальном изменении идеи искусства, что вполне правомерно говорить об
его исчезновении». Мы видим, что речь идет об исчезновении искусства и
замене его искусственной реальностью, создаваемой компьютерами в ходе
осуществления программ машинной графики. Таким образом, очевиден кризис
чувственного стиля искусства и рождение нового, непривычного для нас
стиля искусства.

Кризис наблюдается и в системах истины, в том числе и в науке, которая
достигла такого высокого уровня развития, что многие ее концептуальные,
методологические и гносеологические трудности усматриваются в кризисе
традиционных концепций и представлений евро-

22-1038

пейской цивилизации. Одним из выходов из сложившейся ситуации считается
обращение к архаическим концептуальным кладовым, к построениям древней
мифологии, к сокровищницам древневосточной мудрости. Здесь проявляются
диалектика традиции и новации в развитии науки, ибо концепции, структуры
и модели древней мудрости, переплавленные в горниле научного творчества,
превращаются в новые оригинальные идеи. Не случайно одна из тенденций
науки XX столетия проявляется в интересе ученых, занимающихся физикой
элементарных частиц, космологией, биологией, психологией, биогеохимией и
др. (В.И. Вернадский, В. Гейзенберг, А. Эйнштейн, Э. Шредингер, Б. Ренш,
Дж. Чу, М. Гелл-Ман и др.) к традициям древневосточных культур, к
мировоззренческим и гносеологическим идеям восточных мудрецов. Известно,
что крупнейшие ученые современности стремились и стремятся найти
аналогии и параллели в традициях и мировоззренческих установках
восточной мудрости, чтобы сформулировать новые идеи, позволяющие
синтезировать экспериментальные и теоретические данные своих сфер
исследований.

Однако растущий интерес к аналогиям между идеями новейшей науки и идеями
восточной мудрости у некоторых ученых вызван не только их творческими
поисками в отдельных отраслях знания, но и стремлением к созданию
целостной картины мира, т.е. к формированию новой парадигмы познания.
Призыв к построению новой познавательной парадигмы громче всего
раздается в современной физике. Известный физик В. Паули пишет, что
«...наша эпоха достигла точки, в которой рационалистическая позиция
пришла к кульминации своего развития и воспринимается как весьма узкая».
Все чаще именно физики обращают внимание на стиль познания, который
возник в кругу восточных культур, в качестве потенциального источника
вдохновения при создании новой парадигмы. Физик Ф. Каира считает, что
новое видение действительности будет «...основано на осознании
принципиальной взаимосвязи и взаимозависимости всех явлений —
физических, биологических, психологических, социальных и культурных».
Наиболее существенным здесь является тот факт, что впервые в истории
человечества осознание необходимости построения новой парадигмы мышления
упреждает ее появление.

К осознанию того факта, что европейская цивилизация претерпевает
глубокую культурную трансформацию, которая состоит в «смене парадигм»,
приходят и представители других научных дисциплин. Российский филолог и
культуролог С.С. Аверинцев считает, что существующее противопоставление
мифологической и рационалистической культур уже недостаточно для
описания истории культуры и построения целостной картины мира. Поэтому
он вводит третий тип культурного сознания — метафизический,
противоположный и мифологичес-

кому, и рационалистическому. Иными словами, в последнюю треть нашего
столетия мы являемся свидетелями новых радикальных изменений в
основаниях науки. Эти изменения можно характеризовать как глобальную
научную революцию, в ходе которой рождается новая постнеклассическая
наука.

Одним из признаков становления постнеклассической науки является то, что
объектами современных междисциплинарных исследований все чаще становятся
уникальные системы с присущими им открытостью и саморазвитием. Такого
типа объекты постепенно начинают определять и характер предметных
областей основных фундаментальных наук, детерминируя облик формирующейся
постнеклассической науки. Другим признаком служит трансформация идеала
«ценностно нейтрального исследования». Ведь среди исторически
развивающихся объектов современной науки особое место занимают природные
комплексы, в которые человек включен в качестве компонента. Примерами
таких «человекоразмерных комплексов» могут служить медико-биологические
объекты, объекты экологии, включая биосферу в целом (глобальная
экология), объекты биотехнологии (в первую очередь генной инженерии),
системы человек—машина (включая проблемы информатики, «искусственного
интеллекта») и т.д. При изучении «человекоразмерных» объектов поиск
истины оказывается связанным с определением стратегий и возможных
направлений практического преобразования такого объекта, что
непосредственно затрагивает гуманистические ценности. Это значит, что
техногенная цивилизация вступает в полосу особого развития, когда
гуманистические ориентиры становятся исходными в определении стратегий
научного поиска и добывания научной истины.

Кризис поразил и философию, когда с чувственной точки зрения отрицается
поиск истины мироздания, когда развивается релятивизм и мыслитель ищет
сюжет для построения мироздания, когда философия становится мифом.
Причем речь идет о мифе нового типа — характерном симптоме XX в. Что же
случилось со старой кантовской «добросовестностью» и с «благоговением
перед знаменитой истинностью, которое испытывали в течение столь долгой
истории» (Ф. Ницше)? Ответ следует искать сразу в двух областях. Первая
— внутритеоретическая сфера, связанная с самим характером
западноевропейского философского мышления: с гипертрофией рассудочности,
абстрактного рационализма, несостоятельного перед запросами жизни. Беда
не в том, что философия сосредоточилась на отвлеченных вопросах теории
познания, опираясь при этом прежде всего на логическую
самообоснованность — это свойственно ей по самой ее природе. Все дело в
том, что ей не хватало духа признать ограниченность своего
познавательного инструмента.

Но если одна причина внутрифилософской переориентации лежала в
теоретическом прошлом, то другая была связана с экзистенциальным
будущим. Как бы в предвосхищении близящихся социально-исторических
потрясений в мир входит разочарованное в процессе, кризисное сознание,
которое восстает против гармонизирующего философского системосозидания и
его движущей силы — рацио. Ненужным оказывается все — и средство
познания, и сама теория познания. В центр, на место познания становится
существование; внимание все больше перемещается в сферу истории и
культуры, т.е. туда, где решается судьба человеческого бытия. Прежнее
благообразие, благоговение перед истиной вместе с «мировой гармонией»
оказались теперь в высшей степени неуместными; эйфория прошлого
академического мышления в свете наступающих перемен и смятенного
сознания выглядит безнадежным архаизмом. Наступила пора
антирационального, сильного в своем отрицательном пафосе умонастроения.

До тех пор пока речь шла о протесте против рационалистической
гармонизации мира и панлогическом усечении бытия, новой критике нельзя
было отказать в правоте, ибо она выступала защитницей жизни. Но коль
скоро философская ревизия перерастала в тотальное обличи-тельство и шла
«война на уничтожение» с разумом, весь контекст борьбы менялся —
нетрадиционная установка теряла свои преимущества. Она не преодолевала
уплощенность и отвлеченность рационализма, но лишь противопоставляла
одному отвлеченному началу другое.

Если до сих пор истину искали в разуме, то теперь ее стали усматривать в
противоположном месте: в Эо-сознательном, ^ез-сознательном,
иоЭ-сознательном. На смену «философии мысли» пришла «философия жизни».
Она-то и оказалась основным руслом культурфилософских идей в кризисную
эпоху, она и послужила их метафизической подпочвой, в то же время сама
избирая для себя преимущественно формы культурфилософии. В переломные
времена на передний край, естественно, выдвигаются темы
культурно-исторического существования.

В лучшем случае философия как познание сущностей и объективной
реальности с ее допускаемым знанием становится неопределенной теорией,
посвященной оправданию или порицанию той или иной системы чувственных
ценностей. Она выступает в качестве всего лишь обобщения, основанного на
заключениях утилитарных наук, или формальным и пустым исследованиям
«логического синтаксиса языка» с его псевдоматематической и
псевдосимволической логикой. Такого рода философия «оказывается
второстепенной чувственной утилитарной наукой, состоящей из эмпиризма,
критицизма, агностицизма, скептицизма, инструментализма и
операционализма, отмеченных теми же утилитарными и прагматическими
чертами» (П. Сорокин). Теперь по-• явился постпозитивизм, выдвигается на
первый план философская ан-

тропология, возрастает значение философии культуры и методологии
истории. Вместе с тем следует иметь в виду то немаловажное
обстоятельство, что своеобразие философии конца XX в. состоит
(независимо от особенностей тех или иных направлений и школ в философии)
в осмыслении ситуации тотальной угрозы существования человечества, ее
оценке и выработке адекватной системы ценностей.

Так как в соответствии с основной посылкой чувственной культуры реальная
ценность чувственна, то и познание осуществимо только через наши органы
чувств. Поэтому, замечает П. Сорокин, «любая система чувственной истины
и реальности предполагает отрицание или, по крайней мере, совершенно
равнодушное отношение к любой сверхчувственной реальности или ценности».
Отсюда следует, что чувственная культура считает исследование природы,
Бога и сверхчувственных явлений заблуждением или бесплодными
размышлениями. Религия и теология, воплощающие богооткровенную истину, в
лучшем случае допускаются; или они трансформируются в своего рода
научную теологию, а чувственная религия сводится до уровня эмпирической
дисциплины, лишенной богооткровенной истины. Перед нами кризис
традиционной христианской религии, который состоит в исчерпании ею своих
духовных ресурсов. Об этом свидетельствует уменьшение числа посетителей
церквей,.происходящий на Западе бум нетрадиционных, в основном
восточного толка, религий, а также идущий процесс секуляризации жизни
общества, т.е. процесс обмирщения культуры.

Не удивительно утверждение авторов 5-го тома «Истории церкви», согласно
которому на наших глазах происходит кризис христианства, причем ситуацию
ухудшают продолжающийся кризис западной цивилизации и усиливающаяся
позиция формирующегося на протяжении двух столетий «светского общества».
Интересно, что в ходе становления и роста светской культуры
осуществляется переинтерпретация «предметов», составляющих религиозную
культуру. Светское восприятие этих «предметов» имеет десакрализующий
характер, открывающий мирское содержание связанных с религиозным культом
«предметов». В этом случае храмы становятся для светского человека
произведениями архитектуры, религиозные картины — обычными фресками или
шедеврами живописи, священные книги — литературными произведениями,
теологические трактаты — философскими трудами. Светское восприятие этих
«предметов» может открыть в них ценности, которые не заметили верующие.
Отсюда следует вывод, что десакрализа-ция не равнозначна отказу
существования ценности у этих «предметов», наоборот, часто приводит к
открытию у них художественной и философской ценности. Благодаря
светскому восприятию этих «предметов» они перестают выполнять функцию
противопоставления верующих неверующим и иноверцам, оно делает их
ценностью народной

культуры, общим достоянием всех людей безотносительно различий в
мировоззрении.

Все это сказалось и на отношении христианской религии к разнородности
верований и культур в мире. Все религии относились сдержанно к
разнородности; некоторые из них отличались особой яростью в уничтожении
культурного разнообразия и стремлениям к религиозной унификации мира
любой ценой. В последние десятилетия произошли определенные изменения.
Приверженцы разных религий вынуждены считаться с тем фактом, что ныне
мир имеет плюралистическую структуру и что стремление навязать людям
какую-то одну систему верований, взглядов, образа жизни может
закончиться гибелью жизни на Земле. Вот почему в большинстве различных
социальных сред провозглашается плюрализм в смысле готовности терпеть
разнородность как зло, с которым следует согласиться. Так, на II
Ватиканском Соборе (1962 г.) папа Иоанн XXIII высказал мысль о диалоге с
экуменизмом, о перспективе объединения различных в конфессиональном
отношении Церквей; к тому же сам Собор носил экуменический характер по
составу его участников.

Рождающаяся новая культура будет первой в истории человечества
культурой, признающей искренне и аутентично плюрализм, поскольку считает
разнородность, разнообразие величайшей культурной ценностью, фактором
развития, ценным приобретением социальной жизни. Речь идет не о том,
чтобы признать многообразие убеждений, позиций, образов жизни как
неизбежное зло, а о позитивной деятельности, способствующей
дифференциации мировой культуры в условиях действия мощных механизмов
объединения людей (в том числе развития средств массовой информации и
коммуникации), о чем в свое время говорил Дюркгейм. Этому способствуют
успехи естествознания и технологии XX в. — ведь, подчеркивает О.
Хардисон, «сегодня природа, вероятно окончательно, исчезла из поля
нашего зрения». Он считает, что человечество движется к XXI столетию,
которое будет силиконо-вым будущим. Это значит, что будут созданы
силиконовые существа с высокоразвитым интеллектом, для которых
передвижение на расстояние 100000 световых лет будет аналогично
однодневному путешествию человека на Земле, причем силиконовая жизнь
будет бессмертной. Религия в таком случае окажется просто ненужной и
бесполезной, но в светской жизни эти существа будут ориентироваться на
некие ценности, на некие святости (ими могут быть и научные знания).

Известно, что любое интегрированное общество имеет этические идеалы и
ценности, обладает некими юридическими нормами, причем они различаются
по своему характеру и содержанию в разных культурах, а зачастую и у
отдельных людей. Так, в раннем и средневековом христианстве богатство
провозглашалось источником вечных мук, уме-

ние делать деньги — главной опасностью, выгода — постыдной, одалживание
денег — тяжким преступлением, богатый человек — первым кандидатом на
проклятие, которому труднее будет войти в царство Бога, чем верблюду
пройти в игольное ушко^. Однако Ренессанс и Реформация изменили эту
точку зрения: по воскресеньям пуританин верит в Бога и Вечность, в будни
— в фондовую биржу, по воскресеньям его главная книга Библия, в будни
гроссбух становится его Библией. «В результате, — подчеркивает П.
Сорокин, — мы наблюдаем параллельный рост протестантизма, паганизма^
капитализма, утилитаризма, чувственной этики в течение всех последующих
столетий». И хотя христианская этика еще существует, но именно
чувственная этика с ее гедонизмом, утилитаризмом, умением делать деньги
является господствующей в западном обществе.

Система чувственной этики исходит из приоритета чувственного счастья,
наслаждения, полезности, комфорта как высших ценностей.

Ее нормы относительны, а не абсолютны, целесообразны и изменчивы в
зависимости от людей, групп и обстоятельств, в которые они вовлечены, а
потому рассматриваются как созданные человеком. Для чувственной этики
западного общества не существует священных абсолютов, универсальных
ценностей. П. Сорокин проделал огромную работу и показал, что для
буржуазной цивилизации Запада, начиная с XIV и по XX в. характерна
прогрессирующая релятивизация этических ценностей. Мы живем в эпоху,
когда происходит чрезвычайная релятивизация и разрушение этих ценностей:
«Они в свою очередь являются показателем умственной и моральной анархии,
ибо ценность, которая больше не универсальна, становится
псевдоценностью, игрушкой фантазий и желаний» (П. Сорокин). Вполне
закономерно, что идет процесс отрицания ценностей чувственной этики,
наблюдается тяга к абсолютным ценностям, выраженным в лице Христа, Будды
и других религиозных пророков или моральных ценностей социализма
(разумеется, не казарменного, ведомственного социализма), к которым
склоняется все больше людей на Западе.

Кризис не ограничивается сферой этики, он охватил и чувственное право,
что проявляется в неуклонной девальвации правовых норм.

По арамейски слова «верблюд» и «канат, веревка для крепления шатра» без
огласовки, на письме, выглядят одинаково. Ошибка была допущена
переводчиками Септуагинты, работавшими в Александрии, переводившими не
«на слух», а «с листа», и с тех пор кочует из издания в издание. Однако
смысл притчи был так ярко и неожиданно подчеркнут, что никто не
заподозрил ошибки. Разумеется, Христос говорил о канате, а не о
верблюде.

Ра^аш — жители сельских местностей, в противоположность игЬаш,
горожанам. (Кстати, отсюда — «идолище поганое» русских былин;
христианизация Руси шла из городов, а не наоборот.)

Цель чувственного права исключительно утилитарна: сохранение
человеческой жизни, охрана собственности и имущества, мира и порядка,
счастья и благополучия общества в целом и господствующей элиты,
устанавливающей законы, в частности. Его нормы относительны, изменяемы и
условны: ряд правил, целесообразных при одних обстоятельствах или для
одной группы людей, становится бесполезным или даже вредным при иных
обстоятельствах и для другой группы лиц или общества. Законы поэтому
предрасположены к постоянным изменениям; в такой системе права не
заложено ничего вечного и святого. Вот почему юридические нормы и законы
все больше и больше рассматриваются как орудие в руках стоящей у власти
элиты, эксплуатирующей другие, менее влиятельные группы населения.
Весьма красочно об этом пишет П. Сорокин:

Иными словами, они есть своего рода уловка, к которой прибегает
господствующий класс для того, чтобы держать в повиновении и
контролировать подчиненные классы. И юридические и этические нормы стали
всего лишь румянами и пудрой, для того, чтобы сделать макияж
неприглядному телу экономических интересов Маркса, резидо Парето, либидо
Фрейда, комплексам, стимулам и доминирующим рефлексам других психологов
и социологов. Они превратились в простые дополнения к полиции, тюрьмам,
электрическому стулу, подавлениям и другим формам проявления физической
силы. Они потеряли свой моральный престиж, деградировали и снизились до
статуса средства, используемого умными плутократами для одурачивания
эксплуатируемых простаков. С потерей престижа они постепенно утрачивают
и свою контролирующую и регулирующую силу — важный фактор человеческого
поведения.

В итоге остаются только грубая сила и обман, отсюда современное «право
сильного», что и характеризует кризис в этике и праве. Ярким примером
служит неэффективность борьбы с наркобизнесом, ибо этому мешают нормы
западной демократии, связанные с Всеобщей декларацией прав человека, с
конституциями и правовыми кодексами. Не случайно, и об этом речь идет в
книге «Война с наркомафией: пока без победителей», в США проявляется
тенденция в борьбе с наркотиками отдавать приоритет праву общества перед
свободами индивидуума. Все настойчивее раздаются голоса о том, что
западная демократия уже прогнила, что она неадекватна действительности.

Кризис западного общества подробно проанализирован испанским философом
X. Ортегой-и-Гассетом в его знаменитой книге «Восстание масс». Она
посвящена той тревожной европейской общественной ситуации, которая
сложилась к 20-м — 30-м годам XX в. Оценивая итоги прошлого столетия,
философ считает, что он принес человечеству огромные плодотворные
завоевания. Главными из них были победа политической демократии и
парламентаризма, а также невиданное ни в одну из прошлых эпох мировой
истории развития техники. Но в начале XX в. со всей очевидностью
обнаружилось, что он создает новую, не-

сходную с XIX в. историческую ситуацию, резко отличную и от всех прежних
веков мировой истории.

Наиболее наглядный и очевидный показатель происшедшего исторического
сдвига усматривается в огромном увеличении массы людей. Ведь прошлый век
не только способствовал развитию науки и техники, но и в несколько раз
увеличил население планеты, особенно больших городов. Но вместе с тем,
создав новые, почти безграничные источники богатства и комфорта, он дал
большой массе людей ощущение легкости жизни, лишил ее нравственной
требовательности к себе, чувства ответственности перед настоящим и
будущим, уважения к труду и традиционным нормам общественной морали.
Этот исторический феномен X. Ортега-и-Гассет называет «восстание масс»,
подчеркивая и положительные (новые блага, больший комфорт, усиление
культурного обмена и пр.), и весьма отрицательные стороны,
свидетельствующие о глубоком историческом кризисе, который переживает
современное человечество.

При этом следует отметить, что человек массы, ставший хозяином
современной жизни, — это человек-собственник, лишенный всякого чувства
достоинства. Он вполне удовлетворен, благополучно живя, как все, ощущая
себя посредственностью. Поэтому человек массы может быть и аристократом,
и фабрикантом, и чиновником, и самодовольным цеховым
ученым-специалистом. Ибо человеком массы его делает не социальная
принадлежность к определенному общественному классу — низшему или
высшему, не место в существующей общественной иерархии, а его глубокая
психологическая посредственность, порожденная привычкой к комфорту и
потерей положительной нравственной ориентации. Именно благодаря этому он
доволен существующим положением вещей, чувствует себя вполне
удовлетворенным своей посредственностью и не желает быть (а тем более
стать!) другим.

Считая положение современного ему буржуазного «массового» общества 20-х
— 30-х годов кризисным, Ортега-и-Гассет рассматривает разные
противостоящие ему альтернативы. Одной из таких альтернатив является
фашизм, которому он дает уничтожающую оценку: культ силы в политике он
называет «Великой хартией вольности варварства». Но и большевизм,
символом которого для Ортеги-и-Гассета является имя Сталина, да и вообще
любые революции не способны, по его мнению, вывести общество из тупика.
Тогда возникает вопрос: каким путем можно вывести Европу (следует
заметить, что в понятие Европы философ включает не одну лишь
географическую Европу, но и США, страны Латинской Америки и вообще все
те мировые регионы, которые в своем развитии усвоили плоды европейской
культурной традиции) из тупика массового общества и массовой культуры?
На примере истории Древнего Рима формулируется этот путь. Переживающая
нынеш-

ний кризис Европа должна поставить перед собой цель — воссоединить
разрозненные доныне европейские нации и государства в единое целое при
свободе и равноправии всех его частей. Цель эта должна дать человечеству
новый исторический импульс, пробудить его от спячки и вывести из
состояния глубокого исторического кризиса, в который его погрузило
торжество лишенного объединяющей идеи омассовлен-ного общества. И
сегодня книга Ортеги-и-Гассета «Восстание масс» является исторически
важным и значительным документом в борьбе против разъединяющих
человечество сил национализма и культурного одичания.

Понятно, почему западная политология не только обсуждает вопрос о
возможных границах научного анализа феномена власти, но и выявляет
основные тенденции будущего политического развития Запада. Среди них
выделяются тенденции к ослаблению патерналистского контроля со стороны
государства над гражданским обществом и все большему расширению
политических функций гражданского общества, механизма демократии.
Научные модели власти строятся с учетом этих тенденций, ибо будущие
формы политической практики во все большей степени будут определяться не
только волей и мудростью политиков, но и объективной логикой
политического процесса, коллективами общественных экспертов, владеющих
точным политическим знанием. Фигура традиционного политика должна
исчезнуть; это следует иметь в виду при анализе тех проблем, с которыми
сталкиваются общественные системы Запада и Востока на пороге XXI в.

Самое интересное состоит в том, что цивилизационным сдвигам (переходам
от одного типа культуры к другому) в истории человечества соответствует
космический коррелят, проявляющийся прежде всего в солнечной активности.
Согласно общепринятому подходу (из него исходит и П. Сорокин), движение
культур имманентно, оно не зависит от действия посторонних факторов, как
это предполагали эволюционисты. Культуры, дескать, изменяются в силу их
природы — носители культуры стремятся исчерпать заложенные в ней
потенции и довести их до предела. Тогда приходится обращаться к иным
принципам и двигаться к иному типу культуры. Однако из принципа единства
космоса и человека (он прекрасно обоснован в учении В.И. Вернадского)
следует, что в основе «волнообразного движения культур» лежат
космические факторы, преломленные через призму условий нашей планеты.
Это нашло неожиданное подтверждение в исследованиях по современной
астрофизике.

В этом плане большой интерес представляют результаты изучения хода
солнечной активности за последние 5000 лет, полученные американским
астрономом Дж. Эдди. При этом на основе анализа радиоактивного углерода
обнаружен не вполне регулярный цикл в среднем

порядка 500—700 лет. Хотя ситуация осложняется особенностями динамики
геомагнитного поля, которые зависят как от космических факторов, так и
от процессов в глубинах Земли, очень инерционных по отношению к
космическим влияниям. Несмотря на дальнейшую корректировку, результаты
Дж. Эдди представляют собою хорошее первое приближение и могут быть
использованы для анализа закомерностей солнечной активности и
особенностей солнечно-земных связей. Для нас существенно то, что за
последние 5000 лет было по меньшей мере 12 резких отклонений солнечной
активности. Названия этих отклонений в древности соответствует
культурно-историческим эпохам, причем рост и падение всех
климатологических кривых происходит в ритме с длительными изменениями
солнечной активности.

Как правило, промежуток времени между соседними максимумами солнечной
активности продолжается не более 600 лет. Интересно, что в структуре
циклов Эдди прослеживается что-то вроде 900—1200-летнего цикла, который
состоит из двух полуциклов — длинного (600— 700 лет) и короткого
(200—300 лет). Структура этих циклов удивительным образом коррелирует с
движением культур в теории П. Сорокина. Например, в наше время начинает
повышаться уровень солнечной активности, следующий за так называемым
минимумом Маундера. Вместе с тем «чувственная» культура XV—XX вв.
приближается к своему пределу, ее начинает сменять «идеациональная»
культура. Иными словами, происходит смена типов культур,
характеризующаяся целым рядом социальных катаклизмов XX столетия. В свое
время А. Чижев-ский в книге «Физические факторы исторического процесса»
объяснял волнения на Земле, коллективные психозы, войны процессами на
Солнце. Во всяком случае имеется определенная синхронность между
вызванными солнечной активностью изменениями на нашей планете и
историческими событиями крупного масштаба (понятно, что не следует
забывать и значимость чисто исторических и социальных факторов).

В настоящее время происходит становление планетарной (или глобальной)
цивилизации, очерчиваются ее контуры, т.е. развитие человеческой
культуры вступает в новый, переломный период. На контуры формирующейся
планетарной цивилизации указывает возникающая буквально на глазах новая
культура — глобалтех. По словам П. Рикс-Марлоу,

... для последнего по времени возникновения из основных видов культур —
глобалтех — лучшей ареной для выражения его мемов (эквивалент генов в
применении к «видам культур». — В.П.) тем, сцен и грез оказалось не
национальное государство, в жизни которого доминируют города (как у
западноевропейского вида), не имперское образование, где доминирует
великая бюрократия (как у восточноевропейского), не ареал какой-либо
религии, живущей под контролем мулл (у вида афразийской зоны), и не
какой-либо иной территориально-целостный ареал. Скорее, среда
существования глобалтеха — это рынок, на котором доминируют раскинувшие
сети связей во времени и про-

странстве, возглавляемые своего рода кшатриями и решающие судьбы
экономики форумы посвященных, которые именуются планетарными
корпорациями. Последние связаны воедино через международные организации
и профессиональные ассоциации.

Возникает социальный суперорганизм, способный в некоторой степени
определять свою судьбу и несущий в себе многообразие культур разных
народов.

Эта планетарная цивилизация осознает свое непосредственное окружение —
Солнечную систему — и начнет экспансию в Галактику. Она будет
представлять собой психоцивилизацию, ибо человечество, совершив
научно-техническую и социальную революции, стоит на пороге
психологической революции; некоторые ее элементы уже проявляются в
развитии американской культуры. Несомненно, что на контуры планетарной
цивилизации, получившей возможность «моделировать» альтернативные
варианты собственного развития, наложат отпечаток компьютеризация,
экологизация, космизация, генная инженерия и применение психотропных
веществ, Действующих на психику человека.

В связи с необходимостью регулировать развитие планетарной цивилизации
возникает вопрос о том, кто будет доминировать в мире, т.е. кому
принадлежит будущее? На мировое господство теперь претендует ислам (выше
уже шла речь о блестящей экспансии ислама в средние века). «Ислам
вступает в XXI век, — отмечает Н. Жданов, — как одно из направлений
человеческой цивилизации, как система воззрений и политической практики,
материальной и духовной культуры. Ислам — это и миллионы верующих,
партии, движения и международные организации». Ныне стоит в
теоретическом и политико-практическом плане проблема исламского
господства в мире. Не случайно Запад трепещет перед заревом,
поднимающимся над мусульманским Востоком.

Не ослабевает и стремление Запада играть первую скрипку в становящейся
планетарной цивилизации. Дж. Роберте, показав в своей книге «Триумф
Запада» причины ошеломляющего успеха западной цивилизации, делает вывод
о том, что направление современной истории характеризуется
«доминированием» Запада. Он утверждает: «Парадоксально, что мы можем
теперь войти в эру своего величайшего триумфа, но не через
государственные структуры и экономические отношения, а через умы и
сердца всех людей. Возможно, они все теперь вестернизируются». Это
следует из того, что история изменена Западом, что она теперь движется
по установленным Западом рельсам.

В противоположность этому имеется совершенно иная точка зрения — Запад
может уничтожить сам себя. Известный западный ученый К. Леви-Строс
говорит: «Отлучив человека от всего остального мироздания, западный
индивидуализм лишил его защиты. Человек, верящий в безграничность своих
возможностей, обречен на самоуничтоже-

ние». Далее, следует учитывать и происходящие процессы в сфере культуры
Запада, особенно в американской культуре. Оказывается, тот же американец
вдруг обнаружил неустойчивость своей культуры, которая стала трещать по
всем швам. Ее идеи, служившие ему ориентиром в жизнедеятельности,
превращаются в ненужные и бессмысленные механизмы — у них нет ценностей
их творцов. Необходимо считаться и с тем существенным моментом, что
начался конец «белой интермедии» — господства белых над всем остальным
миром. Очевидно, что белая интермедия будет заменена «техноцветным
будущим» (О. Тоф-флер).

Во всяком случае несомненно одно — экономический рост Запада за счет
неуемного потребления невозобновляемых ресурсов приведет человечество к
катастрофе. Если этот процесс удастся остановить, тогда можно поискать,
считает А. Тойнби, инициатора следующего витка движения мира на Востоке,
не исключено, что в Китае. Не следует забывать и значимости России в
становлении планетарной цивилизации. Она представляет собою мост,
связывающий Европу и Азию, к тому же в ее культуре до сих пор идет
синтез восточных и западных культур. Именно евроазиатская двукрылость
России призвана самой историей сыграть роль интегрирующего начала между
Востоком и Западом. Не случайно еще А. Герцен проницательно назвал Тихий
океан, на берегах которого по соседству располагаются Россия и Китай,
Средиземным морем Будущего. Китай же весьма успешно проводит
экономические реформы (хотя здесь имеются и трудности) и движется по
пути рыночного социализма, опираясь на тысячелетние традиции богатейшей
культуры и нравственные устои народной жизни. И Россия пойдет своим
путем, совершив переход к корпоративной системе, что дает ей возможность
дружить с Китаем и оказывать влияние на формирование планетарной
цивилизации. Во всяком случае, ясно одно — сегодня происходит движение к
многомерному миру, где придется учитывать интересы Запада, стран
Тихоокеанского бассейна, Африки, Латинской Америки и России.

Наконец, коснемся альтернативных путей развития мировой цивилизации. В
конце XX в. существует острое противоречие между полисной и неполисной
цивилизациями. Сейчас Атлантический океан, а не Средиземное море,
является центром полисной (западной) цивилизации. На периферии
евро-американской цивилизации происходит расшатывание традиционных
структур. Причем Россия оказалась на периферии полисной цивилизации,
связанной с явлением «озлобленной зависти», которая проявляется в
антизападничестве и всплеске уравнительного пафоса (от большевистской
уравнительности до «пылающего ислама»). Ныне евро-американская
цивилизация находится перед лицом тех же проблем, что и Римская империя
накануне своего краха.

Однако условия несколько иные. Во-первых, полисная цивилизация теперь не
находится в глухом «варварском» окружении, подобно греко-римской
предшественнице. Во-вторых, масштабность неполисных цивилизаций
перестает быть геополитической доминантой: включение России в систему
Демократического Севера (Объединенная Европа, Япония и Северная Америка)
и осуществление плана Дж. Буша по созданию Общеамериканского рынка
приведет к выпадению Латинской Америки из контекста «третьего мира».
Именно включение России в систему евро-американской цивилизации может
спасти ее перед лицом опасности, идущей со стороны Юга, представляющего
собой совокупность неполисных цивилизаций. Тогда она сможет оказать
существенное влияние на развитие планетарной цивилизации.

Другой из возможных альтернатив развития глобальной цивилизации может
оказаться в силу цикличности истории возникновение социальной
Мегамашины, подобной древневосточной монархии. Ведь западная цивилизация
прервала естественный ход классического, восточного пути развития
цивилизаций: она — аномальное явление в кругу цивилизаций. И
нереализованные потенции европейской истории могут обрести жизнь. Если
обратить внимание на тенденции в функционировании западных
транснациональных корпораций (большинство из них является
американскими), то можно прийти к выводу о том, что нарождающаяся
планетарная цивилизация по своей сути может стать неорабовладельческой.

Проблемы глобального характера настолько усложнились сейчас, что
демократические методы решения уже не совсем эффективны и поэтому не
исключена вероятность некоего «возврата» в прошлое, но уже на ином
уровне. В отличие от физического принуждения древнего рабства возможно
применение (и это делается уже сейчас) мощных методов манипулирования
психикой человека при помощи средств массовой информации и коммуникации,
непосредственного воздействия на мозг человека, психотронного оружия и
пр. Планетарная цивилизация, таким образом, может оказаться
«неорабовладельческой».

ЛИТЕРАТУРА

ГрейсонДж., О'Дел.'1 К. Американский менеджмент на пороге XXI века. М.,
1991. Каталог биосферы. М „1991. Новая технократическая волна на Западе.
М., 1986. Поликарпов В.С. Наука и мистицизм в XX веке. М„ 1990.
Поликарпов В.С., Волков Ю.Г., Поликарпова В.А. Современная культура и
генная инженерия. Ростов 1[/Д„ 1991.

Ортега-и-Гассет X. Дегуманизация искусства. М., 1991. Сорокин П.
Человек. 1 Цивилизация. Общество. М., 1992. ТойибиДж. Постижение
истории. М., 1991.

СОДЕРЖАНИЕ

Введение .. .3 7

Лекция 1. Феномен культуры

Лекция 2. Школы, направления и теории в культурологии . Лекция 3.
Первобытна я куттьтура .. 22 ^6

Лекция 4. Культура Древнего Египта .. 51 66

Лекция 1. Культура Месопптамии

Лекция 6. Культура Древнего Ирана .. 82 .. 95 100

Лекция 7. Культура Ин/тии

Лекция 8. Китайская купьтура

Лекция 9. Японска я купьтуря . 123 . 135 . 147 160

Лекция 10. Культура классического Арабского Востока .... Лекция 11.
Культура Австрапии

Лекция 12. Культура /токолумбовой Америки

ЛекциА 13. Культура народов Черной Африки 174

Лекция 14. Культура кочевников Евразии 187

Лекция 15. Классическая Древнегреческая культура ...... Лекция 16.
Культура Древнего Рима . . 203 . 216 . 229 9^

Лекция 17. Византийска я культура

Лекция 18. Культура средневековой Руси

Лекция 19. Средневековая культура Западной Европы ..... Лекция 20.
Культура Возрождения и Барокко . 256 . 269 . 284 . 298 . 313 . 327

Лекция 21. Культура эпохи Европейского Просвещения .... Лекция 22.
Русская культура XIX и начала XX в.......... Лекция 23. Культура XX в.
....................... Лекция 24. Культура на пороге XXI в.
................



Версия для печати


Неправильная кодировка в тексте?
В работе не достает каких либо картинок?
Документ отформатирован некорректно?

Вы можете скачать правильно отформатированную работу
Скачать реферат