Конституция - основной закон государства

Студент 1 курса, экономико-


правового факультета, 1 группы


Мадилян Давид Амбарцумович

КОНСТИТУЦИЯ - ОСНОВНОЙ

ЗАКОН ГОСУДАРСТВА.

/ курсовая работа /


Научный руководитель -


Мальцев Геннадий Васильевич.



Содержание:

1. Понятие конституционности государства.

2. Конституционный суд (на примере Западной Европы и США).

3. Правовое государство - государство судей.

 Вместо вступления

Советские люди живут всамом демократическом обществе. Их широкие права
и свободы материально и юридически гарантированы. Привыкнув за
десятилетия Советской власти быть хозяевами страны, мы давно перестали
удивляться этому. Так здоровый человек не ощущает своего здоровья.

Гражданин СССР, честно выполняющий свои обязанности перед обществом и
одновременно получающий от общества необходимые блага, не замечает, что
его жизнь охраняется правовыми нормами, обеспечивающими материальное
благосостояние, духовные интересы, жизнь и здоровье. Он принимает это
как само собой разумеющееся. Между тем современная правовая система -
это результат длительной, тяжелой борьбы и побед пролетариата над его
врагами, результат героических десятилетий строительства социализма.

Мне хотелось бы оставить вышеизложенный текст, который я позаимствовал
из книги “Очерк истории Советской Конституции” Ю. С. Кукушкина и О. С.
Чистякова без моей личной оценки, на суд читателя, предоставляя ему
право оценивать достоверность и правильность изложенного, а также
искренность авторов. Для чего я привел эту выдержку? Мне кажется
невозможным говорить о Конституции, как Основном Законе, не затронув
истории Конституции какого-либо государства. А так как все мы живем в
одной стране, я взял вкратце историю Конституции нашего государства. И
последнее, что мне хочется сказать в связи с этим вступлением - это
повторить, немного перефразировав, его последнее предложение: “Вместе с
развитием общества меняется и законодательство.”

Перед тем как перейти к основной части моей работы, я хочу сразу сделать
несколько оговорок. 1) Опять же, мне представляется нелогичным вести
речь об Основном Законе государства лишь в общих чертах, поэтому вместе
со всеми обощающими определениями я все же буду базироваться на
конкретном примере, а именно на Конституции РФ. И 2) так как цель моей
работы - это не анализ всех государственно-правовых проблем, которые
включает в себя Конституция РФ (это тема уже другого сочинения, скорее
всего по конституционному праву), а лишь доказательство тезиса
“Конституция - это основной закон государства”, я возьму только
крохотную часть всех проблем, раскрываемых Конституцией РФ. Например,
права и свободы человека. И мне кажется, что наличие этих проблем в
Контистуции доказывает то, что Конституция - это именно Основной Закон
государства, если в нем присутствуют и разрабатываются столь важные и
основополагающие проблемы, как права и свободы человека.

Слово “Конституция” - латинского происхождения, от constitutio, -
установлени, устроение. Традиционно этим термином определяется Основной
закон государства, определяющий его общественное и государственное
устройство, избирательную систему, принципы организации и деятельности
органов власти и управления, основные права и обязанности граждан.

Основной Закон - это фундамент законодательства, регулирующего
взаимоотношения граждан между собой и с государством. Конституция нужна
для того, чтобы законы не противоречили друг другу и не нарушали права и
свободы граждан.

Развтие Российского государства подтверждает общее правило нашего
времени: каждая страна, считающая себя цивилизованной, имеет свою
конституцию. И это закономерно. Конституция важна и необходима для
современного государства прежде всего потому, что в ней закрепляются его
исходные принципы и назначение, функции и основы организации, формы и
методы деятельности. Конституция устанавливает пределы и характер
госкдарственного регулирования во всех основных сферах общественного
развития, взаимоотношения государства с человеком и гражданином. Самое
главное - конституция придает высшую юридическую силу фундаментальным
правам и свободам человека, защищает его честь и достоинство. Исключений
сегодня практически не существует. Даже Великобритания, в котрой нет
единого и кодифицированного основного закона, располагает комплексом
юридических актов, начиная с “Хабеас корпус акт” и “Билля о правах” (оба
приняты еще в XVII в.), а также традиций, составляющих в совокупности ее
конституцию. Более того, для ХХ столетия, особенно его второй половины,
характерно обновление конституционного строя многих стран, включая
Францию, Германию, Италию, Японию, Грецию, Португалию, Испанию. Это
продиктовано серьезными политическими и социальными переменами,
присшедшими в названных странах и во всем мире, условиями нового
времени. Принятие новой Конституции в России тоже является отражением
серьезнейших общественных потребностей.

Конституцию справедливо называют главным, основным законом государства.
Если представить себе многочисленные правовые акты, действующие в
стране, в виде определенного организованного и взаимосвязанного целого,
некоей системы, то конституция - это основание, стержнь и одновременно
источник развития всего права. На базе конституции происходит
становление различных отраслей рпава, как традиционных, существовавших
еще в прошлом, так и новых, создаваемых с учетом перемен в экономике,
социальном развитии, политике и культуре.

Конституция Российской Федерации, принятая всенародным голосованием 12
декабря 1993 г., - не первая в истории страны. До ее принятия
действовала российская Конституция1978 года, которая имела своих
предшественниц. Но нынешняя конституция отличается от всех российских
конституций советского времени в первую очередь тем, что является
основным законом самостоятельного, действительно суверенного
государства. Как отмечается в преамбуле Конституции, ее принятие связано
с возрождением суверееной государственности России и утверждением
незыблемости ее демократической основы.

Разумеется, Конституция 1993 года не носит учредительного характера, она
не создает новое государство. Это государство существовало - в разных
границах и при разных формах правления - многие столетия. Идея
сохранения исторически сложившегося государственного единства
подчеркивается в самой Конституции. Вместе с тем Конституций Российской
Федерации 1993 года выделяется в ряду актов такого ранга тем, что с ней
связывается новая эпоха в российской истории.

Крах в России тоталитарного государства, контролировавшего и слова, и
дела, и мысли граждан, означал начало создания правового государства.
Это потребовало изменения Основного Закона. Новая Конституция в нашей
стране зафиксировала “десоветизацию” государственной власти. Были
разделены законодательная, исполнительная и судебная ветви власти, что
является важнейшим признаком подлинной демократии. Ведь еще французская
Декларация прав человека и гражданина 1789 г. провозгласила: “Всякое
общество, в котором не обеспечено пользование правами и не проведено
разделение властей, не имеет Конституции”. И, наконец, государственный
строй в Российской Федерации определен как конституционный, а не
общественный.

Новая Конституция занимает верховенствующие положение в правовой
системе страны. Ее положение являются первичными. Все остальные правовые
акты, принимаемые в рамках Российской Федерации, в том числе федеральные
законы, конституции республик, уставы краев, областей, городов
федерального значения, автономной области и автономных округов, должны
соответствовать Конституции Российской Федерации. Это же относится к
договорам о раграничении предметов ведения и полномочий между
федеральными органами государственной власти и органами государственной
власти субъектов Федерации, ибо речь идет о конституционном, т. е.
внутригосударственном, а не о международном праве.



1. Понятие конституционности государства.

Практически во всех современных государствах (независимо формы
государственного устройства и господствующей политической идеологии)
существуют конституции. Но наличие в государстве конституции еще не
позволяет отождествлять его с “конституционным государством” в
современном смысле. Конституционность государства отнюдь не
исчерпывается тем, что в нем существует некий основной закон, возможно,
закрепляющий определенный компромисс социально-политических сил,
устанавливающий то или иное государственное устройство и компетенцию
органов власти. Конституционность не исчерпывается и тем, что этот
основной закон обладает реальным практическим действием, верховенством
по отношению к остальным законам и может быть изменен лишь путем особой
законотворческой процедуры. Это необходимые, но не достаточные признаки
конституционной государственности.

В современном смысле конституционность государства — это прежде всего
его связанность правом, а конституция — в первую очередь декларация прав
человека и гражданина, гарантированных властью и ограничивающих ее
осуществление. Иначе говоря, конституция — надлежащая форма
основополагающего узаконения правового характера организации и
функционирования власти в ее отношениях с субъектами гражданского
общества.

“Конституционная запрограммированность” осуществления го сударственной
власти означает, что лежащие в основе законотворчества представления о
праве и его позитивности, о социальных функциях и инструментальном
характере законов подчинены идеологии прав человека как совокупности
дозаконотворческих требований, объективно возникающих из бытия человека
в современном индустриальном и постиндустриальном обществе. Эти
требования составляют конкретное практическое основание конституции и
служат юридическим, а вовсе не моральным или политическим критерием
оценки конституционного характера государства. Другими словами,
конституция содержит в себе критерии, позволяющие судить о
функционировании государственной власти с позиции права, приводить
осуществление власти в соответствие с правом.

Таким образом, в демократическом конституционном (правовом) государстве
система гарантий свободы, самостоятельности и собственности должна быть
закреплена прежде всего в конституции, а это предполагает прямое
действие конституционных норм и эффективные процедуры конституционного
контроля. В первую очередь речь идет о правах человека и гражданина,
выражающих минимальную неотчуждаемую меру свободы в обществе и
государстве и тем самым ограничивающих возможности законодательных
запретов (закон не может запрещать то, что гарантировано конституцией),
очерчивающих пределы допустимой компетенции государственных органов и
должностных лиц в их отношениях с гражданами и их ассоциациями. Отсюда
следует, что если статьи конституции гарантируют права и свободы и в то
же время определяют, что осуществление этих прав и свобод
регламентируется или даже может быть ограничено законом, то фактически
статьи конституции ничего не гарантируют. Вместе с тем конституционное
право должно предусматривать случаи ограничения прав и свобод,
необходимого ради свободы других и защиты конституционного строя, и,
конечно, на этот счет должны приниматься органические законы,
предусмотренные конституцией. Уже это обстоятельство указывает на
необходимость эффективного конституционного контроля, сопоставляющего
органическое законодательство с объективным смыслом гарантий свободы,
самостоятельности и собственности.

Конституционное закрепление прав человека и гражданина, равно как и
судебное признание (в решениях верховного или конституционного суда)
конституционного характера других гарантий свободы, самостоятельности и
собственности, не зафиксированных в конституции, лишает законодателя
полномочий устанавливать административную процедуру регулирования тех
отношений, в которых действуют эти конституционные гарантии. И если
законодатель не соблюдает или упускает из виду это требование, то с
точки зрения права возможен спор между любым гражданином и высшим
органом государственной власти по поводу надлежащих гарантий свободы,
самостоятельности и собственности. Такой спор может рассматриваться
только в рамках судебной процедуры и только органом, который подчинен
исключительно конституции и в задачу которого входит ее толкование в
свете аксиом и принципов права.

Далее, законодатель вправе запрещать только те формы реализации
конституционных прав и свобод, которые являются общественно вредными,
нарушают права других граждан и противоречат основам конституционного
строя. Граждане должны иметь возможность оспорить любой такой
законодательный запрет, если он затрагивает их права. Но даже если
конституционный суд подтверждает конституционность такого запрета, не
исключено, что в судебной практике сложится обыкновение, искажающее
смысл этого запрета и тем самым нарушающее конституционные права
граждан. А если конституционные права нарушаются обыкновением судебной
практики, то такое нарушение, как правило, не устраняется судами второй
инстанции или в порядке надзора. Эффективно защитить права в таких
случаях может только конституционный суд, ибо он не связаны никакими
обыкновениями законоприменительной практики.

Описанные требования конституционализма означают, что речь идет о
конституционном государстве в нормативном смысле: современная
конституционная государственность предполагает достаточно высокий
уровень развитости и эффективности формально-юридических гарантий
свободы, самостоятельности и собственности, реальные механизмы
ограничения публичной политической власти правами человека и гражданина.


Интересно отметить, что первый советский Основной закон
-Конституция РСФСР 1918 г. — был законом скорее реальным, чем фиктивным.
Но этот Основной закон закреплял формальное неравенство, т. е. в
принципе противоречил праву: избирательных прав были лишены
“эксплуататоры и их пособники” (лица, прибегающие к наемному труду,
живущие на нетрудовой доход, частные торговцы, коммерческие посредники,
священнослужители и т. д.); на выборах рабочие имели преимущества перед
крестьянами; гарантии свободы выражения мнений, свободы собраний и
свободы ассоциаций трактовались как предоставление средств массовой
информации, зданий и помещений и вообще всех необходимых технических и
материальных средств “в распоряжение рабочего класса и крестьянской
бедноты”. Все так и было в действительности, правда, от имени “рабочего
класса и крестьянской бедноты” выступала тоталитарная бюрократия.

А вот Конституция СССР 1936 г., или “сталинская Конституция”,
напротив, была фиктивным основным законом. В ее тексте были
провозглашены многие из тех прав, которые зафиксированы во Всеобщей
декларации прав человека 1948 г., причем права закреплялись как всеобщие
и равные для всех “трудящихся” (имелось в виду, что “эксплуататоры и их
пособники” были уже уничтожены). А в действительности человек был
совершенно бесправен и бессилен перед лицом сверхмощной машины
тотального террора.

Фиктивной была и Конституция СССР 1977 г.

Проекты первой Конституции Российской Федерации в принципе соответствуют
стандартам демократической правовой государственности, особенно в том,
что касается прав человека, их надлежащих гарантий и защиты. Но прежде
чем все это воплотится в реальность, необходимо дождаться тех времен,
когда в стране не только сформируется нормальное гражданское общество,
но и практика эффективной судебной защиты Конституции, конституционная
юрисдикция, являющаяся в современном правовом государстве важнейшим
источником конституционного права. Ибо конституция — это не просто
совокупность декларативных и нормативных установлений, а фундаментальные
правила правового общения, которые должны постоянно применяться и
конкретизироваться в процессе непрерывного формирования и развития
правопорядка. В этом смысле конституция служит основой всего правового
законодательства.

Таким образом, “конституционность” законов — это не столько их
непротиворечие конституции, сколько их, так сказать,
“конституционно-правовая органичность”. Последнее означает, что любой
правовой закон является в той или иной мере “органическим” в том
смысле, что он развивает и конкретизирует правовые положения,
сформулированные или зафиксированные в конституции. Однако любой
процесс содержательного развития конституционно-правовых начал (особенно
в том, что касается прав человека и гражданина) — это процесс толкования
права. А толкование права — функция не столько законодателя, ибо над ним
всегда довлеют конкретные социально-политические интересы, сколько
независимого суда. Такое суждение не означает принижения роли
демократического законотворчества в процессе объективирования права, а
лишь подчеркивает, что развитие и конкретизация конституционного права
должны происходить в первую очередь через практику конституционного
суда. С ней должен сверяться законодатель. Когда конституционный суд
признает закон антиконституционным, он одновременно дает определенное
толкование конституционно-правовых начал и формулирует “конкретное”,
или “интерпретированное”, конституционное право. Соответственно
правовые законы должны приниматься с учетом этих авторитетных
интерпретаций и развивать конституционно-правовые начала в органичном
единстве с уже выработанными интерпретациями.

Итак, конституционность государства, рассмотренная в аспекте
организации и функционирования власти в ее отношениях с индивидами,
предполагает наличие судебного института, основная функция которого
состоит в рассмотрении споров между гражданами и органами
государственной власти по поводу конституционности актов, издаваемых
последними, т. е. по поводу нарушения прав, которые имеют
фундаментальный характер и не могут быть нарушены даже законодателем.
Таким образом, суд, или конституционный суд, является высшим хранителем
конституционности государства и, следовательно, не только
контролирует соблюдение конституции, но и выступает как интерпретатор
наиболее фундаментальных прав независимо от их эксплицитного выражения в
тексте конституции и в этом смысле — как творец живого конституционного
права". Можно сказать, что идея и практика конституционализма
осуществляются через юрисдикцию, а их начало непосредственно связано с
выступлениями правосудия против неправовых или антиправовых законов.

2. Конституционный суд

( на примере стран Западной Европы и США ).

В русле традиции европейской правовой культуры, восходящей ко временам
античности, в Западной Европе, прежде всего в Англии и в Северной
Америке, еще в ХVII-ХVIII вв. получила, развитие идея приоритета
неких фундаментальных правовых законов, которые сначала, конечно, еще не
назывались конституцией в современном смысле этого понятия.
Теоретическим источником этой идеи служила классическая
естественноправовая мысль, представления об универсальных принципах и
аксиомах права, Обладающих высшей юридической силой по отношению к
законам, установленным государственной властью. Особая заслуга,
естественноправовой мысли состоит в том, что именно благодаря ей в
европейской правовой культуре утвердились представления о правах
человека, которыми он обладает в силу своего рождения, а не в силу
законов, различных в разных государствах.

Эти представления отражали императивы наступавшей эпохи индустриального
развития и содержали объективно обусловленные требования всеобщего
формального равенства, всеобщей равной меры свободы для всех. По мере
того как в обществе утверждались производственные отношения, основанные
на формальном равенстве их субъектов и экономическом принуждении к
труду, по мере утверждения демократии как адекватной политической формы
этих экономических отношений, конституционализм все больше проявлялся в
качестве теории и практики ограничения публичной политической власти
правом. По существу, конституционализм, опирающийся на представления о
естественном праве, естествен-ных правах человека, подразумевает прежде
всего приоритет права по отношению к самым авторитетным законодательным
установлениям, и с этой точки зрения наличие писаной конституции как
основного закона не служит необходимым условием для ограничения власти
правом". Ибо приоритет конституции по отношению ко всем остальным
властным установлениям вытекает не из того факта, что она
провозглашается основным законом, а из тех соображений, что она обладает
высшей юридической силой постольку, поскольку является чистым выражением
права (во всяком случае она должна быть таковой) и “конституирует”
правовую форму организации и функционирования власти в отношениях с
индивидами.

Итак, идея конституционализма акцептировала фундаментальные правовые
принципы, аксиомы права, которыми может руководствоваться суд, принимая
решение contra legem. Первый прецедент такого рода относят к 1610 г.
Судья сэр Эдуард Коук (Соkе), ссылаясь на принципы общего права, признал
недействительным закон, принятый британским парламентом. По делу врача
Томаса Бонхэма (Bonham), приговоренного врачебной палатой (орган
сословно-цехового самоуправления) к уплате штрафа, половина которого по
закону должна была бы поступить в распоряжение председателя палаты,
судья Коук постановил, что соответствующий закон противоречит принципу
общего права, согласно которому “никто не может быть судьей в своем
деле”. Ибо по скольку председатель и судьи палаты прямо заинтересованы
во взыскании штрафа, в каждом подобном деле они фактически выступают
не только как судьи, но и как сторона; следовательно, в соответствии
с общим правом они не могут быть судьями. В обобщение судья Коук, в
частности, заявил: “Из наших книг следует, что во многих делах общее
право заставляет исправлять законы (acts of parliament), а иногда
приходится признавать их полностью недействительными. Ибо если закон
противоречит праву и ра зуму (common right and reason), то в силу
вступает общее право и закон признается недействительным”.

Можно сказать, что прецедент, созданный судьей Коуком, относится к
естественноправовому направлению раннего конституционализма,
продолжением которого является американская модель конституционной
юрисдикции, для которой, в частности, характерны толкование верховным
судом ценностей, положенных в основу конституции, в изменяющейся
социально-исторической си туации и формулирование таким образом
принципов, служащих критериями в оценке актов законодателя. Иначе
говоря, американская модель традиционно заключает в себе оценку законов
с точки зрения права (естественного права, принципов права,
справедливости и т. д.). В связи с этим считается, что конституция
связывает законодателя не столько эксплицитными формулировками, сколько
их имплицитным смыслом. Как обычное право онтологически предшествует
установленному праву, как общее право имеет приоритет по отношению к
закону, так и принципы права, или справедливость, обладают приоритетом
по отношению к тексту писаной конституции. В этом смысле суды
интерпретировали известное выражение судьи Коука: “Парламент сам не в
состоянии изменить основополагающие принципы справедливости, воплощенные
в общем праве”. В этом же смысле через 350 лет вы сказался уже суд в
стране континентальной европейской правовой семьи — Конституционный суд
ФРГ: “Естественное право сильнее позитивного”.

Иначе складывалась европейская модель конституционной юрисдикции,
характерная для стран континентальной европейской правовой семьи, стран
с традиционным для их правовой культуры респектом к законному праву. Это
видно уже из характера рассуждений, использовавшихся для обоснования
конституционной юрисдикции, в частности из доводов аббата Сийеса,
впервые сформулировавшего идею специального судебного контроля за
соблюдением приоритета конституции государственными органами. Идея эта и
по сей день оспаривается в континентальных европейских странах. Ее
сторонники исходят из того, что с точки зрения разделения властей именно
правосудие предназначено для защиты права от его нарушения властными
актами. И если право, сформулированное в конституции, нарушается каким
бы то ни было государственным органом, в компетенцию которого изменение
конституции не входит, то специальный судебный орган должен защищать
конституционное право.

Аббат Сийес выдвинул требование защиты конституции конституционным
судом исходя из довольно простых аргументов: “Конституция есть
совокупность общеобязательных законодательных правил; если это не так,
то она ничтожна. Если это совокупность общеобязательных правил, то
спрашивается, где охраняющая ее инстанция, где судейская власть,
защищающая этот кодекс? В гражданской жизни упущение такого рода было бы
сколь необъяснимым, столь же и нелепым; почему же вы это терпите в жизни
политической? Законы...заключают в себе возможность их несоблюдения, а
значит необходимо принуждать к их соблюдению “.

Противоположное мнение тоже опирается на идею разделения властей:
нельзя ставить какую-либо из трех “ветвей” государственной власти выше
других. Основная опасность судебного контроля за соблюдением конституции
и законов вообще усматривается в том, что в странах, в которых такой
контроль противоречит традициям правовой культуры, велика вероятность
злоупотреблений судебным механизмом со стороны тех политических сил,
которые противостоят законодателю или правительству. Однако очевидно,
что в современном гражданском обществе и современном демократическом
конституционном государстве не менее велика вероятность злоупотреблений
властью со стороны парламентского большинства. И если 200 лет назад
аббат Сийес по той или иной причине не писал о том, что конституция —
это не просто кодекс основных законов, а кодекс прав, защищающих
индивида, в частности, и от власти парламента, то современные
европейские конституции содержат указания на этот счет.

Рассуждения аббата Сийеса, видимо, родились не без влияния
североамериканской дискуссии о конституционном контроле, в частности под
влиянием воззрений А. Гамильтона, сформулированных им в 1788 г. Он
доказывал, что решение органа государственной власти, противоречащее
смыслу властных полномочий, предоставленных этому органу, должно
считаться недействительным. Следовательно, законодательное решение,
противоречащее конституции, уже на этом основании не может быть
действитель ным. Отрицать это — значит утверждать, что уполномоченная
инстанция стоит выше той, от которой она получила свои полномочия.

Рассуждая о судебной власти, А. Гамильтон писал: “Собственная задача
суда заключается в толковании права. По сути своей конституция — это
фундаментальное право (fundumental law), и судьи должны рассматривать ее
именно как таковое. Следовательно, они обязаны устанавливать ее смысл
точно так же, как они устанавливают смысл любых правовых актов, изданных
законодательной властью. Если же между законодательными актами
существует непреодолимое противоречие, то предпочтение должен получать
тот закон, который обладает высшей юридической силой и значимостью более
высокого уровня”. Эти воззрения А Гамильтона были отнюдь не новы для
своего времени и опирались на практику американских судов колониального
периода, продолжавшую линию судьи Коука.

Через 15 лет после выступления Л. Гамильтона Верховный суд США
использовал такие рассуждения для аргументации зна менитого решения по
делу Marbury v. Madison. В частности, судья Джон Маршалл заявил: “Это
положение слишком очевидно, чтобы можно было его оспаривать: либо
конституция подавляет любой законодательный акт, который ей
противоречит, либо простой акт законодательства может изменить
конституцию. Третьего не дано. Либо конституция — это право наивысшего
ранга (Superior paramount law), которое нельзя изменить обычным
законодательством, либо она стоит на одном уровне с обычными законами и
наравне с другими актами может быть изменена в случае принятия
соответствующего закона. Если верно первое из этих взаимоисключающих
суждений, то законодательный акт, противоречащий конституции, — это не
закон. Если истинно второе суждение, то писаные конституции — это
бессмысленные попытки народа ограничить власть, которая по своей природе
является неограниченной”.

Подобная аргументация, известная со времен судьи Коука, лежит в
основе конституционной юрисдикции, судебного контроля за
конституционностью законов, который с 1803 г. осуществляется Верховным
судом США. Но в Европе в ХIХ в., несмотря на распространение идеи
конституционализма, конституционной юрисдикции быть еще не могло. Даже в
Англии государственно-правовая практика ориентировалась на полновластие
парламента. Бурные революционные политические процессы во Франции были
причиной крайней нестабильности конституционного законодательства, так
что в этой стране романо-германской правовой семьи конституционная
юрисдикция была бы бессмысленной. Конституции германских государств
служили выражением компромисса между монаршей властью и еще недостаточно
сильной буржуазией, фактически закрепляли полицейские режимы, в связи с
чем писаные конституции еще не были конституциями в собственном смысле,
не могли выполнять функцию реального ограничения власти правом, и,
естественно, вопрос о судебной защите конституционных прав практически
не стоял на повестке дня. К тому же учреждение судебного контроля за
конституционностью нормативных актов нарушало бы политический компромисс
в пользу народного представительства, что в тех условиях воспринималось
скорее как негативное явление.

С утверждением легалистского позитивизма во второй половине ХIХ в. в
странах континентальной правовой семьи была отвергнута сама
теоретическая возможность судебного контроля за конституционностью
нормативных актов. Ибо с точки зрения легалистского позитивизма
источником юридической силы нормативного акта является факт издания его
властным органом и его обеспечение принудительной силой государства;
следовательно, не только не может идти речь о контроле за
конституционностью, но и вообще проблемы конституционности нормативных
актов не существует.

Иной позиции придерживался в этом вопросе легистский неопозитивизм,
согласно которому действительность юридической нормы определяется ее
соответствием норме более высокого ранга, а из норм, установленных
государством, нормы конституции обладают высшей юридической силой. В
связи с этим следует упомянуть о существенном влиянии “чистой теории
права” Г. Кельзена и личной роли его, а также А. Меркля и Ф. Вейра в
процессе учреждения первого конституционного суда — в Австрии в
1920 г.

После первой и особенно после второй мировой войны проблема судебного
контроля за конституционностью нормативных актов приобрела принципиально
новое звучание — в контексте требования безусловной связанности
законодателя правами человека, основными правами и свободами,
гарантированными конституцией. Требование учреждения конституционной
юстиции выдвигалось уже как требование судебных гарантий прав личности.

Судебный контроль за соблюдением конституционных прав впервые был
учрежден (в рамках общей юрисдикции) в Португалии по Конституции 1911
г., созданной под непосредственным влиянием бразильской Конституции 1891
г., в которой была воспринята североамериканская модель конкретного
контроля за конституционностью нормативных актов. В общем эта
“португальская система” конституционного контроля продолжала действовать
и при режиме, легитимированном Конституцией 1933 г., и в период
революционных преобразований 1974 — 1976 гг.

В Испании по Конституции Второй республики (1931 г.) был создан первый
в Европе специальный суд — Суд конституционных гарантий, призванный
защищать от законодательных нарушений не конституцию вообще, а права
индивида. Однако, просуществовав менее двух лет, этот суд, в
действительности не имевший отношения к защите прав, стал неким подобием
сената, верхней палаты парламента и служил ареной политического
противоборства правых и левых", которое, как известно, закончилось
гражданской войной.

Лишь после второй мировой войны в странах, избавившихся от тоталитарных
режимов, была учреждена специальная конституционная юстиция, реально
гарантировавшая основные права и свободы граждан: в 1948 г. в Италии, в
1949 г. в ФРГ. Впоследствии конституционные суды были учреждены в
Испании, Португалии, Бельгии и Турции. Во Франции был создан
Конституционный Совет — квазисудебный орган, обладающий,
однако,'уникальной компетенцией в плане предварительного контроля за
конституционностью законов. В Швейцарии и Греции нет конституционных
судов, но швейцарский Федеральный Верховный суд обладает компетенцией
конкретного контроля в отношении кантонального законодательства
(аналогично американской модели конституционной юрисдикции), а в Греции
Высший специальный суд осуществляет последующий контроль в отношении
законов страны. В Швеции и Нидерландах в 70-е годы были приняты решения
против учреждения судебного конституционного контроля.

В период посттоталитарных реформ конституционные суды учреждаются и в
странах Восточной Европы. В СССР времен перестройки Комитет
конституционного надзора был скорее одной из модифицированных имитаций
государственно-правовых форм, чем реальным гарантом конституционных прав
и свобод. Напротив, Конституционный суд Российской Федерации,
учрежденный в 1991 г., уже в одном из первых постановлений
продемонстрировал свои возможности в деле защиты конституционных прав и
свобод, в частности, он признал законодательство и обыкновение
правоприменительной практики, ограничивающее право граждан на судебную
защиту по делам о восстановлении на работе, не соответствующими
Конституции". Однако пока еще не представляется возможным делать
какие-либо выводы о практике этого суда.

3. Правовое государство - государство судей.

В процессе рассмотрения принципиально равличных видов дел с
использованием различных процедур конституционная юстиция осуществляет
следующие задачи, соответствующие ее природе:

— применение и толкование положений конституции в конкретном
контексте, трансформация того, что “написано в конституции”, в
“действительное”, “живое” конституционное право;

— толкование и конкретизация постоянного, неизменного “ядра”
конституции (идеалов, принципов, ценностей и т. п.) в меняющейся
социально-исторической ситуации и, как результат, создание “динамичного”
конституционного права, в котором новые интерпретации идеалов и т. д.
“снимают” старые;

— защита меньшинства (меньшинство должно подчиняться большинству лишь в
той мере, в которой решения большинства не выходят за рамки конституции)
и защита большинства от злоупотреблений меньшинства правом вето;

— рассмотрение споров о компетенции между органами власти, межлу
федерацией и субъектами федерации и последних между собой;

— рассмотрение споров между политическими партиями и другими
ассоциациями, с одной стороны, и государством — с другой, по поводу того
или иного государственного решения;

— рассмотрение споров между отдельными гражданами и государством по
поводу нарушения конституционных прав.

Помимо этих правовых задач конституционная юстиция выполняет и
политическую задачу интеграции индивидов в рамках государства,
препятствует отчуждению граждан от власти, ибо каждый гражданин знает,
что он может вступить в спор даже с законодателем и перед лицом
конституционного суда это будет спор формально равных сторон".

По американской модели (решение конституционно-правовых дел судом
высшей апелляционной или надзорной инстанции) конституционная юрисдикция
всегда осуществляется в форме рассмотрения судом конкретного.спора о
праве. Поэтому считалось, что суд, действующий в соответствии с
американской моделью, реже вынужден принимать решения скорее
политические, чем конституционно-правовые. В связи с этим можно
отметить, что первое же Постановление Конституционного суда России
оказалось имеющим явную политическую подоплеку и спорное юридическое
обоснование". Однако и Верховный суд США в зависимости от политической
ситуации был вынужден принимать решения, например, как в пользу, так и
против расовой сегрегации.

Основным преимуществом специальной конституционной юрисдикции считается
рационализация процедуры: конституционный суд ограничивается
рассмотрением лишь конституционно-правовых вопросов, он избавлен от
необходимости попутно решать нередко очень сложные вопросы из области
гражданского, уголовного и другого права. А главное, конституционный суд
не связан обстоятельствами конкретных споров о праве и может
рассматривать вопросы конституционности нормативных актов в порядке
абстрактного контроля. В то же время компетенция конституционного суда
не лишает все остальные суды правомочия применять конституцию и
контролировать конституционность деятельности других государственных
органов.

К исключительной компетенции конституционной юстиции относится
следующее:

— рассмотрение споров между высшими государственными органами;

— контроль за конституционностью законов — по меньшей мере абстрактный
контроль; объявление законов недействительными;

— рассмотрение жалоб граждан, групп или ассоциаций на нарушение
конституционных прав законодательством или обыкновением
правоприменительной практики; — проверка конституционности референдума.

Кроме того, в компетенцию конституционного суда может входить:

— рассмотрение жалоб по поводу выборов в органы народного
представительства;

— “защита конституции” (рассмотрение жалоб по поводу
неконституционности действий государственных органов, отстранение от
должности высших должностных лиц государства за нарушения конституции,
установление антиконституционного характера поли тических партий,
принятие решений, обязывающих законодателя или высшие судебные органы
устранить нарушения конституции либо издать акты, обеспечивающие
реализацию конституционных прав и свобод);

— авторитетное толкование закона и квалификация норм между- народного
права в плане их соответствия конституции;

— иные “нетипичные” процедуры.

Наибольший интерес в компетенции конституционных судов представляют
контроль за конституционностью законов и рассмотрение индивидуальных
жалоб на нарушение конституционных прав — как наиболее соответствующие
природе конституционной юрисдикции.

Предварительный контроль обладает тем преимуществом, что позволяет
выяснить спорные конституционно-правовые вопросы на самой ранней стадии
законодательного регулирования, еще до вступления закона в силу. Он
также способствует стабильности, устраняет проблему отмены подзаконных
актов в случае последующего признания закона ничтожным с момента его
принятия. Он не вредит авторитету законодателя в той мере, в которой это
возможно при последующем контроле.

В то же время у предварительного контроля есть существенный недостаток.
Сложность современного законодательства, особенно относящегося к
социально-экономической сфере, крайне затрудняет выяснение его
конституционности до тех пор, пока нет данных о практике его применения
и толкования судами и органами управления. К тому же
социально-экономические условия, с учетом которых был принят закон,
впоследствии могут измениться настолько, что в новых условиях смысл
отдельных норм может уже противоречить смыслу конституции.

С этой точки зрения более предпочтительным . оказывается абстрактный
последующий контроль (хотя во Франции и Греции такой контроль
невозможен).

В федеративном государстве абстрактный последующий кон- троль может
быть весьма эффективным средством защиты конституционной компетенции
субъектов федерации от ее нарушения федеральным законодательством и
наоборот — средством защиты федеральной компетенции". Ибо невозможно
строго разграничить компетенцию по всем вопросам, всегда остаются сферы
совместной компетенции. И законы, кажущиеся принятыми с соблюдением
компетенции, в процессе их применения могут не только стать причиной
спора федерации и ее субъектов, но и просто обнаружить свою
неконституционность.

Особый вопрос — о применении абстрактного последующего контроля в
условиях конституционой реформы к законодательству, которое считается
действующим, поскольку оно не противоречит новой конституции. Здесь
следует исходить из того, что, с одной стороны, прерогатива
конституционного суда объявлять законы недействительными в определенном
смысле служит формой защиты верховенства действующей законодательной
власти в противоположность такому положению, когда любой суд может
объявить закон ничтожным (“централизованная” и “децентрализованная”
конституционная юрисдикция). Но, с другой стороны, речь идет о законах,
которые были приняты в иной, возможно, в принципиально иной
социально-исторической ситуации, причем законодателем, не связанным ныне
действующей конституцией. Поэтому нет необходимости считать, что
установление недействительности таких законов относится к
исключительной компетенции конституционного суда.

В Германии, Австрии, Италии, Испании, Бельгии и Турции, а ныне и в
России правоприменительные органы обладают правом возбуждать в
конституционном суде процедуру конкретного контроля. Условием обращения
в конституционный суд здесь, как правило, признается такое положение,
когда правоприменительный орган (обычно это суд) приходит к выводу о
неконституционности закона, который он должен применить. В таком случае
суд должен приостановить производство по делу и дождаться
соответствующего решения конституционного суда. Приостановление
рассмотрения дела и обращение суда в конституционный суд возможны либо в
силу должностных обязанностей судьи, либо только на основании
ходатайства одной из сторон процесса.

Такая процедура, соответствующая “централизованной” конституционной
юрисдикции, предполагает, что в компетенцию обычного суда входит и
толкование конституции, и проверка конституционности тех законов,
которые суд применяет. Но в то же время суд не вправе сам объявить закон
ничтожным. Такое правомочие принадлежит лишь одной, особой судебной
инстанции, что позволяет избежать разного толкования одной и той же
нормы конституции или закона в решениях разных судов первой инстанции, а
решения конституционного суда приобретают силу общеобязательных актов
толкования права.

Напротив, в Швейцарии и Греции процедура конкретного контроля ближе к
“децентрализованной” модели конституционной юрисдикции, когда и правом
проверки конституционности, и правом объявления закона недействительным
пользуются суды всех инстанций и специализаций. Но наибольший интерес
представляет модель смешанного типа, действующая в Португалии. В
соответствии со ст. 207 португальской Конституции, суд не обязан ставить
перед Конституционным судом вопрос о конституционности той нормы,
относительно которой у него возникли сомнения; суд просто не применяет
закон, противоречащий конституционным принципам и положениям; в свою
очередь, судебные решения, принятые ввиду признания соответствующего
закона антиконституционным могут быть оспорены в конституционном суде на
предмет правомерности признания закона антиконституционным.

Видимо, проще всего объяснить этот португальский вариант
конкретно-исторически — традицией судебного контроля в стране и
необходимостью быстро привести систему законодательства в соответствие с
конституцией после реформ 1974 — 1976 гг. Вместе с тем очевидно, что
этот вариант вполне соответствует вышеизложенным соображениям о роли
общей юстиции в процессе формирования конституционного правопорядка.

И в заключение — о проблемах рассмотрения индивидуальных жалоб на
нарушения конституционных прав. Конституционные права гражданина реальны
лишь постольку, поскольку он может защитить их в суде. Конечно, может
быть достаточно обратиться за защитой и в обычный суд, но возможность
обращения в суд, специально созданный для защиты конституционных прав,
принципиально поднимает уровень защищенности таких прав.

Эти аргументы очевидны. Но столь же очевидно, что, для того чтобы
рассматривать по существу все жалобы граждан, считающих, что их
конституционные права нарушены непосредственно законами или актами
применения законов, понадобится примерно столько же конституционных
судов, сколько существует правоприменительных органов. Во всех странах,
где допускаются индивидуальные конституционные жалобы, конституционные
суды не в состоянии справиться с обилием таких дел, и это несмотря на
то, что, как правило, более 90% жалоб не принимается к рассмотрению.
Так, известно, что немецкий Федеральный конституционный суд порой
рассматривает жалобы на нарушение прав в ходе предварительного следствия
не только после того, как закончились и следствие, и суд, а после того,
как гражданин, жаловавшийся на предварительное следствие, уже давно
отбыл свой срок наказания.

Но все это никоим образом нельзя расценивать как доводы против
предоставления гражданину права обращаться в конституционный суд.
Практика в Австрии, Бельгии, Венгрии, Германии и других странах, в
которых допускается обращение в конституционный суд с индивидуальной
жалобой, показала, что это право, как никакое другое, способствует
формированию у граждан уверенности в том, что они живут в обществе, в
котором проводится режим господства права, а такая уверенность — самый
надежный фундамент демократического конституционного государства". Если
граждане уверены в том, что по поводу своих прав они могут вступить в
спор даже с законодателем, они добиваются защиты своих прав всеми
законными способами и во всех случаях их нарушения. Граждане свободны и
защищены в правовом государстве постольку, поскольку это государство
судей.

Ю.С. Кукушкин, О. И. Чистяков “Очерк истории Советской Конституции”

“Конституция Российской Федерации.Комментарий.”

Международный Юридический Институт

Российской Правовой Академии

Министерства Юстиции РФ.

Москва, 1995 г.